Заявка на подвиг: Сказочное повествование - Арбенин Константин Юрьевич - Страница 12

• Предыдущая
• 12/37
• Следующая

— А я вот сигары предпочитаю, — нарочито громко сказал хозяин. — Хотите? Есть кубинские, есть гавайские.

Барон Николай остановился, втянул в себя воздух и, так и не выдув пузырь, убрал баночку обратно в карман. Вздохнул с облегчением — и отказался от сигары.

— Знаю: курение вредно, Минздрав предупреждает… — улыбнулся Дон Капитон. — Но не могу, знаете ли, отказать себе в удовольствии. Один раз живем, если не врут отцы инквизиторы. Вот я и хочу — прожить эту жизнь так, чтобы не было потом мучительно больно за каждый день, прожитый без удовольствия. Ни дня без удовольствия — вот мой девиз. Ни шага без роскоши. Все, что есть на свете красивого, должно быть моим и служить мне.

Он выдул порцию дыма в лицо барона Николая.

— Этот дворец мне слишком понравился, поэтому он теперь мой. Люблю красоту и красивые вещи.

— Дворец — это не вещь, — сказал барон Николай. — А если и вещь, то чужая.

— Ошибаетесь, дорогой друг, — спокойно сказал Дон Капитон. — Это — вещь, к тому же — это моя вещь. Я ее купил, значит, она моя.

— Не держите меня за дурака, — рыцарь распрямил плечи. — Я знаю, каким образом заполучили вы эту покупку. Я, ваша доблесть, вообще знаю чуть больше, чем вы думаете.

— Многия знания умножают печаль, — покачал головой Дон Капитон.

— Это в том случае, если ты не можешь ими воспользоваться, — парировал барон Николай и допил кофе.

— Ах, так… — Дон Капитон слегка огорчился. — Стало быть, вы собираетесь воспользоваться этими вашими знаниями… Весьма опрометчиво с вашей стороны, дорогой друг, весьма опрометчиво.

Он встал и в задумчивости отошел к окну, стряхивая при этом пепел прямо на ковер. Барон Николай поморщился, представив, что бы по этому поводу сказала донья Маня.

— Воспользоваться… — казалось, Дон Капитон искал, за что бы еще зацепиться. — Ну вот, мы все спорим, спорим, а между тем, сама собой нашлась точка нашего с вами соприкосновения: я тоже более всего ценю в вещах пользу. Да и людей я рассматриваю именно с этой точки — с точки зрения практической пользы. — Он рассмеялся и заговорщицки, так чтобы не слышали телохранители, шепнул барону Николаю: — Честно говоря, я вообще не вижу особой разницы между вещами и людьми!

Барон Николай хотел возразить, что он, мол, совсем не то имел в виду, но в голове его зазвенело, в глазах запрыгали жирные солнечные зайцы, — видимо сигары у Дона Капитона были слишком крепкие, да и дымил он ими прямо рыцарю в лицо.

— Люди — те же вещи, — Дон Капитон продолжал гнуть свою линию, — Бывают дешевые, бывают дорогие, бывают редкие, а бывают — ширпотреб. Бывают — новые с иголочки, а бывают — рухлядь, которую уже бесполезно чинить. И у каждого свои правила пользования и свой срок годности. У каждого своя польза и своя цена. Вот вы — в чем ваша ценность?

— Не знаю, — рыцарь пожал плечами.

— А вы узнайте. Познайте себя, определитесь в цене. Вполне возможно, что мы бы могли оказаться друг другу полезными. Обоюдно, понимаете? Ведь из каждого человека можно извлечь пользу.

— Боюсь, ваша светлость, — с трудом проговорил барон Николай, — что вы видите перед собой человека, из которого никто никакой пользы извлечь не может.

— По-моему, вы прибедняетесь. Пользу можно извлечь из кого угодно. Я, например, мог бы вам достать машину для мыльных пузырей. Интересует? Или летние доспехи. И вы — подумайте хорошенько, чем вы можете мне быть полезны, а когда надумаете — приходите, милости прошу. Тогда и продолжим разговор. Плохой мир лучше доброй ссоры.

— К вам очень трудно попасть, — пожаловался рыцарь.

— Я распоряжусь, чтобы вас впустили ко мне в любое время дня и ночи. Только без оружия приходите, чтобы не было проблем с моими парнями. Мы же теперь почти друзья, не так ли?

Дон Капитон встал, затушил сигару о край бронзовой пепельницы, разогнал рукой дым и посмотрел на гостя в упор. Барон Николай тоже встал. Они сдержанно раскланялись. Рыцарь вышел из зала, пятясь, пошатываясь, не сводя глаз с задымленной улыбки Дона Капитона и тщетно пытаясь понять ее скрытый смысл.

— Ну, не смог я, не смог, — разводил потом руками барон Николай. — Никого в жизни никогда не убивал, и тут — чувствую, не могу. Даже как-то и не хочу! Да и глупо это как-то — убить злодея мыльным пузырем!

— Не вижу в этом ничего глупого, — нахмурился Сандалетов. — По-моему, очень достойная смерть.

— Ну а почему ты не вызвал-то его?! — изумлялась донья Маня. — Вот и отпускай тебя одного, ни с чем справиться не можешь!

— У меня — оправдывался барон Николай, — все поплыло в голове, мысли затуманились, будто убаюкал он меня. Я напрочь забыл, зачем пришел.

— Голова болит? — спросил Сандалетов.

— Болит.

— Понятно. Кофе да сигары эффективнее любого колдовства: одурманивают собеседника и вводят его в состояния легкой внушаемости. Я же говорю: всякую дрянь к нам из Америки тащат! Я сегодня в газете прочитал: оказывается, одна капля никотина убивает половину кентавра, представляете!

— Вы стали читать газеты? — приятно удивилась донья Маня.

— Только чтобы быть в курсе нашего дела, — поспешил оправдаться кентавр. — А вы еще не читали? Там, кстати, пишут, что Дон Капитон начал выкорчевывать двухсотлетние дубы и осушать парковый ручей — якобы для того, чтобы чудищу было негде прятаться.

Барон Николай схватился за виски, вскочил и закричал:

— Где? Где эта газета?

И увидав на столе магистра печатный лист, стремительно схватил его, стал истерически рвать на куски, бросать их на пол и затаптывать. Оруженоска испугано закрыла ладонями рот. Сандалетов, увидев, как болезненно побагровело лицо рыцаря, взял со стола баночку с мыльным раствором и выплеснул содержимое барону Николаю в лицо.

— Это полезный раствор, питательный, — сказал он донье Мане, как бы смягчая резкость своего поступка. — Делает кожу воздушной, насыщает морщины минералами. Кстати, вам, девочка моя, очень рекомендую.

Барон Николай осел на скамейку, обтер лицо ладонью и медленно заговорил.

— Простите меня, сорвался… Выкорчевывать дубы, осушать ручей… Когда я был маленьким, мы с ребятами целыми днями пропадали в этом парке. Играли в войну, в гладиаторов, в доисторических космонавтов. Помню, у нас был такой ритуал: все прожеванные жвачки мы прилепляли к внутренней стене Волчьего грота. Этот грот до сих пор хранит пласты нескольких поколений, и где-то там, под слоями этой жеваной резины, есть и мои жвачки! Понимаете? А в ручей мы бросали пивные пробки — уже когда были повзрослее, — на счастье, чтобы вернуться. Я, правда, так никуда и не уезжал… Может, слишком много побросал пробок? И они — эти мои пробки — сейчас ржавеют там, в парке, на самом дне. А еще позже, когда мы еще взрослее стали, мы складывали бутылки из-под вермута в дупло большого дуба: мы прятали в них послания людям будущего. А сколько признаний в любви вырезали мы на коре, сколько смелой критики начертали на перилах Лисьего мостика, сколько пряничных кирпичей растащили с этого дворцового долгостроя! Это же целые археологические залежи, это же память нескольких поколений! А сколько взрослых людей оставило в этом парке свой неизгладимый след! А теперь — что же получается? Приходит какой-то дядя, какой-то Рыцарь Наглого Образа — и всю эту одиссею одним махом пускает под газонокосилку! Получается, он вычистит весь наш парк от его животрепещущей истории и изгладит все наши следы?! Засеет его дурацкой синтетической травой, расставит стриженные под пуделей кустики! Сколупает всю жвачку, выгребет все пробки, выкорчует все бутылочные послания? А что же тогда будут читать люди будущего? Куда же вернуться те, кто хотел обязательно вернуться? В этот стерилизованный гольф-клуб с быстрой закуской и живыми клоунами? Да один парковый сторож Евгений Евгенич стоил всех клоунов на свете! И закуски вкуснее тех пряничных кирпичей не придумало еще человечество…

Кентавр слушал рыцарский монолог с каким-то античным трепетом, а оруженоска молча обтекала слезами. Наконец она не выдержала и сказала:

• Предыдущая
• 12/37
• Следующая