Попаданец на гражданской. Гепталогия (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 93

Ему казалось, что он видит какую-то другую армию, совсем не ту, которую адмирал привык видеть в своих поездках на фронт. Где потрепанные шинели и башлыки, стоптанные сапоги и валенки? Изможденные и обмороженные лица, нечеловечески усталые, святые глаза? Где они?!

Это были незнакомые солдаты, чья добротная иностранная форма бросалась в глаза, чей вид не говорил о лишениях и поражениях. Они были уверены в своих силах, и те затравленные взгляды, которые бросали на них чешские вояки, эшелон с которыми стоял рядом на станции, только еще отчетливее выделяли это несоответствие. Вчерашние наглые победители, считавшие себя вершителями судеб, в мгновение ока превратились в побежденных — это единственное, что радовало истерзанное сердце адмирала.

— Ваше высокопревосходительство! — на пороге открытой настежь двери появился адъютант Трубчанинов. — К вам командующий Сибирской армией полковник Арчегов.

— Я уже все сказал Вологодскому и Сычеву. Я не желаю выступать предателем и погубителем России…

— Вы, ваше высокопревосходительство, им уже стали, — отпихнув адъютанта в сторону, в купе вошел молодой офицер в той же меховой куртке, со штаб-офицерскими погонами на плечах. Вот только они были не пустыми, привычными для чина, на них были прикреплены три больших звездочки — Колчак уже знал, что в сибирских частях ввели новые знаки различия.

— Что вы сказали, п-а-лковник, — чуть потянул слова Александр Васильевич, чувствуя, как кипучий гнев подкатывает комком к горлу.

— Войска генерала Юденича разбиты, отступили в Эстонию. Армия генерала Деникина отступает сейчас к Ростову, а ваша армия, адмирал, подходит к Красноярску совершенно расстроенная, с десятками тысяч беженцев, — полковник совершенно непринужденно сел на соседний диван и продолжил резать словами душу:

— Генерал Миллер в Мурманске еще протянет полгода, не больше. Там не будет жутких катастроф. Он летом очистил Мурманск и Карелию от ненадежных и имеет возможность укрепиться на Кольском полуострове. Деникин сумеет удержать Крым, и только. Без средств, без ясной программы, без поддержки большинства населения, на жалких осколках Заполярья и Крыма, гражданскую войну не выиграешь.

Полковник достал портсигар, видя, что в руке адмирала дымится папироса, и, не спрашивая разрешения, закурил. Колчак хотел осадить наглеца, но тут в окровавленную душу ударили сталью слова.

— Белое движение потерпело полный крах! И ваши искренние слова о единой и неделимой России говорят о вас как о стороннике большевиков!

— Это как понимать прикажете?! — адмирал поперхнулся от таких слов и даже не вспылил, настолько было чудовищно обвинение.

— Большевики хотят единую и неделимую, социалистическую Россию. Свободными от них остались только окраины, что, наплевав на принцип, который, кстати, был для них страшнее Ленина с компанией, провозгласили независимость. Тем самым, отказывая в независимости Сибири, которая, как вы видите, несмотря на потерю огромной территории и три четверти населения, создала свою государственность и кое-какую армию, вы желаете, чтобы и мы познали все прелести большевизма.

Александр Васильевич опешил от такого чудовищного по своей сути силлогизма, а Арчегов с тем же невозмутимым видом продолжал говорить спокойным до ужаса голосом.

— Мы смогли получить поддержку САСШ и Японии только как независимое государство, именно эта идея позволила сколотить армию из крестьян, которых, между нами говоря, весь этот российский бардак, извините за крепкое слово, уже достал до печенок. Они будут драться за свою спокойную и сытую жизнь в Сибири, и вряд ли за идею единой и неделимой России. А вы, тем самым, отказываете им в праве жить без большевиков и российских чиновников, от которых прока еще меньше…

Полковник откинулся на спинку дивана, требовательно посмотрел на Колчака холодными и безжалостными глазами убийцы. Александр Васильевич молчал, только закурил очередную папиросу.

— Год назад у вас, господин вице-адмирал, было все, — полковник снова заговорил, так и не дождавшись ответа. — Сибирская и Волжская армии, огромная территория, работящее население, казачьи войска, огромные поставки оружия и снаряжения от союзников. Ну, и где все это?

На риторический вопрос ответа не было, Александра Васильевича даже не покоробило обращение к нему в прежнем, данном еще покойным императором чине. Он решил не вступать в дискуссию с этим уверенным в своей силе наглецом, который ему в сыновья годился, настолько он был возмутительно молод.

— Сейчас отступают к Красноярску целых три армии, десятки корпусов, дивизий и бригад. Чудовищная сила! Но это только на первый взгляд. Полностью укомплектованы только штабы, уймища генералов, но вот бойцов, тех, кто решает исход сражения, едва по сотне… на дивизию. Зачем нужна такая бюрократизация, это же армия, а не… Далее — год назад народ вышиб большевиков из Сибири, а теперь он же выступает против вас. Почему? Да потому, что за год вы ухитрились не сделать для него ничего. Да-да, ничего. Зато обложили налогами, озлобили массовыми порками и реквизициями…

— А не вы случаем, полковник, отдали приказ о вчерашней бойне?!

— Совершенно верно. Только вот незадача — шахтеры пользы не приносят совершенно, от этих мятежников одни головные боли. Вы этот вопрос не решали, зато решил я, со всей беспощадностью. То же самое я сделал с генералами, коих вы «напекли» неимоверное множество. Сибирская армия небольшая, но в ней сейчас нет и полудюжины генералов, зато штыков вдвое больше, чем осталось у вас. Снаряжение мы отбили у чехов, вы же передали красным в Омске чудовищные запасы, оставив армию раздетой!

Арчегова захлестнула лютая злоба, он стукнул кулаком по столу — Колчак вздрогнул и посмотрел глазами смертельно уставшего человека.

— Смерти и лишения тысяч беженцев и солдат на вашей совести, адмирал. Только на вашей! И вы, как Верховный Правитель, отвечаете в первую очередь за случившуюся катастрофу! Зато теперь мне предстоит все это разгребать, но я скажу одно — я пробьюсь к Каппелю, что бы это мне ни стоило. Там русские люди, и я не брошу их на произвол судьбы…

— Вы хотите сказать, что я их бросил?

Колчак спросил совершенно равнодушным тоном, однако в котором сквозило непонятное. Арчегов чуть успокоился, криво улыбнулся и сказал не менее холодным тоном:

— Я ничего не хочу утверждать, да и не имею права. Но я задам вам всего один вопрос, ваше высокопревосходительство. Я не моряк и потому не помню точно, кто обязан покидать тонущий корабль последним, и кто с него бежит в первую очередь?

От страшного оскорбления Колчак содрогнулся, но чудовищным усилием взял себя в руки. Только от напряжения задергалась в нервном тике щека. Он только спросил хриплым голосом:

— Вы так считаете?

— Не только. Так считают сибирские солдаты и в армии Каппеля.

— Хорошо. Я прошу вас выйти!

— Где ваш револьвер? Дайте!

Колчак не удивился странному требованию, вытащил из кармана «наган» и протянул его Арчегову.

— Вы меня арестовываете для суда?

— Нет, ваше высокопревосходительство. Вас нужно предать суду за все, что вы понаделали. Вы погубили белое дело, вы один из виновников катастрофы. Но главная вина в другом — если не знаешь в тонкости дело, за которое берешься, то найди хотя бы умных и знающих помощников. А если не сумеешь, то на хрен браться! Суд над вами станет позорищем для России, но я надеюсь, что вы русский офицер и имеете представление о чести!

Говоря эти слова, полковник откинул барабан и выбил на стол тускло блестящие патроны, собрал их и положил в карман. Затем криво улыбнулся и извлек один патрон обратно, сунул в камору и повернул ее к стволу. Потом протянул револьвер адмиралу.

— Если я наговорил вам ложь, можете в меня выстрелить. Но если вина лежит на вас, то вы знаете, что вам надо сделать немедленно!

Колчак посмотрел с такой болью, что у Арчегова заныло сердце. Но голос адмирала был спокоен до жуткого безразличия.

— Идите, полковник, благодарю вас. Я знаю, что нужно сделать, но мне надо написать записку сыну.