Попаданец на гражданской. Гепталогия (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 53

Дальнейшее Ермаков помнил плохо. Только в душу врезался ее смешок, когда она разглядела в шкафу его фотографию в форме и предложила: «Так ты у нас солдатик? Тогда тебе в честь приближающегося Дня Победы полчаса бесплатно от меня лично, в подарок. Или пять процентов скидки!»

Еле сдерживаясь ярость, он собрал ее вещи и выкинул на площадку. Следом вытолкал и саму девку, швырнув ей вслед все деньги, которые охапкой сгреб на полке в шкафу.

Сколько там было, он не помнил. Но, судя по тому, что из-за двери возмущений не последовало, она убралась, довольная и суммой, и свободным временем…

— Нина! — еще раз произнес он ее имя, словно пробуя на вкус. — Нина!

Дверь отворилась:

— Ваше высокоблагородие, иди снедать, супруга моя уже накрыла стол! — тихий голос казака вырвал Константина из размышлений.

— Я тут ночью сплю, — только и сказал хозяин, когда Ермаков вышел из домика.

Поднялся следом за хозяином на высокое крыльцо, открыл дверь в дом, миновал темные и холодные сени, отворил тяжелую дверь — на него сразу пахнуло теплом, да таким, что ротмистру стало жарко. Да и светлее здесь было — хозяева жгли лампы и толстые свечи в деревянных чашках.

Напротив и справа от двери, в комнате, справная обстановка — самодельный топчан, накрытый ковром, два кресла, поставец, швейная машинка на столике, фотографии на стене.

Осип Терентьевич помог снять ему амуницию, бережно повесил шашку, погладив георгиевский темляк, на стену, рядышком со своей, на пустой гвоздь. Ермаков увидел еще один пустой гвоздь:

— Сыны у тебя где, хозяин?

— Старшой Терентий у атамана Семенова служит, еще в ноябре семнадцатого уехал, только весточки шлет. Младшего Павлика этой весной в полк отправили, в учебной команде сейчас. Дома только два казака — я и внук, что тоже Осип, да жена моя Полина Сергеевна, да невестка Алевтина, жена старшего сына, да внучка старшая Анна. А Павла опосля службы женим. Вот и вся моя семья, ваш бродь.

— Ты уж не серчай, Осип Терентьевич, что своих у тебя оставлю…

— Ты, ваш бродь, дурь не пори, неужто я не понимаю, что жинку и дите малое в драку волочь нельзя, и так на станции чудом уцелели, я такой пальбы с японской не слышал. Присмотрю, обихожу, не сумневайся. Иди в горницу, Константин Иванович, вечерять будем.

Казак есть казак, гордый, цену себе знает, на «ты» с Богом и царем. Костя свернул в правую дверь — здесь было совсем светло, хозяин не пожалел свечей. Печь была массивной, обогревала все четыре комнаты большого дома своими стенками. Горница, она и кухня, была просторной — шкафы и полки с посудой, длинный стол с лавками…

— Здорово дневали, — Костя поприветствовал собравшихся за столом по-казачьи, как-никак и сам казак.

— Слава богу, — степенно отозвалась пожилая, с морщинистым лицом, но еще статная и красивая хозяйка.

По правую руку от нее сидел сорванец лет семи в белой рубашонке с вышивкой и в синих казачьих шароварах с желтыми лампасами. Точно такая же одежда была и на хозяине, только размером побольше. За ним сидела статная молодая казачка, рядом с ней девочка лет семи-восьми.

Одет был слабый пол нарядно — юбки в складках, кофточки, на шеях бусы, в ушах золотые серьги. К его приходу принарядились, ждали их высокоблагородия.

Нину он узнал не сразу. Она сидела к нему спиной и держала на коленях сына — тот так и тянулся ручонками к накрытому столу, но мама воли не давала. Одета жена была так же, как все, видать, невестка выдала свое.

Обернувшись на шум, она взглянула на Константина своими бездонными глазами, и он понял, что пропал…

Такая красивая, что у Кости защемило в груди. Присел рядом с ней на лавку, а старый казак прошел дальше, во главу стола, но садиться на стул не стал. Костя сообразил, поднялся с лавки, одновременно встали все женщины и дети.

— Отче наш, иже еси на небеси… — раздались слова молитвы, что стал читать Осип Терентьевич, все присутствующие по окончании дружно перекрестились и расселись по местам.

Молча приступили к трапезе, видно, в доме свято чтили традиции — «когда я ем, я глух и нем». А кто заговорит за едой, получит от деда ложкой в лоб: ума-разума набирайся.

Ермаков сидел рядом с Ниной и искоса поглядывал на нее. Густые русые волосы собраны в тугую косу, скрученную в мудреный крендель на голове, открывавший безупречную шею. Выбившиеся прядки были заправлены за уши, непослушные завитушки переливались золотом в свете лампы. Белая нежная кожа казалась бархатной. Маленькое ушко с золотой сережкой так и манило покрыть его поцелуями…

Все ели рассыпчатую гречневую кашу, кто с молоком, кто с жареной рыбой, которой на столе стоял большой деревянный поднос. Но то было основное блюдо, а побаловать себя можно было еще солеными грибами и огурцами, квашеной капусткой с лучком, приправленной постным маслицем, золотистыми слитками лежали тушки копченых омулей, а отдельно — желтые куски ноздреватого домашнего сыра.

Он не смотрел в тарелку, разносолы на столе не произвели никакого впечатления: все его мысли были прикованы к Нине. Костя старался не смотреть на нее, но глаза так и косились на вздымавшуюся несколько учащенно грудь.

Она тоже ела медленно. Костя любовался ее изящными руками и точеным профилем. Длинные трепетавшие словно крылья бабочки ресницы были такими густыми и черными, что он поначалу заподозрил ее в употреблении косметики.

Он чувствовал, что серьезно рискует получить пожизненное косоглазие. Ермаков перевел взгляд на хозяина. Тот ел степенно, поглядывал на него с пониманием. Лишь в глазах промелькнули один раз веселые бесенята и хитрая улыбка утонула в густой бороде.

Нина! Он слышал только ее дыхание. Исходящий от нее запах, такой дурманящий и притягивающий, кружил ему голову. Он не мог определить, что это. Что-то неуловимое, похожее на аромат распускающейся листвы и молодого весеннего ветерка, чуть раскрывшегося бутона и гречишного меда…

Нина перестала есть, осторожно повернула голову в его сторону и встретилась с ним взглядом. Она улыбнулась, и Ермаков, не отрывая от нее глаз, слегка коснулся рукой ее колена. Она опустила руку под стол и крепко сжала его ладонь.

Хозяин громко кашлянул, Нина посерьезнела. Хозяйка вышла на кухню и вернулась с большой миской, полной домашней стряпни.

И выпечки было изрядно — традиционные творожные шаньги, расстегаи, пироги с начинкой из грибов и картошки, домашнее печенье с изюмом. И к самовару с чаем были придвинуты чашки с медом и вареньем, а вот сахара на столе не имелось, как и хлеба.

Хозяйка поставила перед Костей большую чашку, где было хитрое варево из больших кусков мяса, картошки, капусты и лука — его именовали казачьим паштетом.

Костя удивился — отчего это ему одному мясо поставили, а все остальные за столом налегают на рыбу и выпечку. Хотел было спросить, но осекся — рождественский пост же идет. А пост не соблюдают хворые, беременные, малые детишки, те, кто в дороге находится, и те, кто воюет. Вовремя заметил, что Ванятка сует в рот кусок вареной курицы, а маленький Осип держит в руке солидный кус домашней колбасы.

Осип Терентьевич достал засургученную бутылку водки, а хозяйка быстро поставила на стол два стакана. Вот тут Ермаков оторвался от паштета и уважительно сказал:

— Ты уж меня извини, хозяин, но я приказал своим солдатам и казакам не пить. И негоже будет, если я собственный приказ нарушать буду. Тем более этой ночью мне трезвая голова нужна…

— Добро! — как показалось Косте, Осип сказал с облегчением в голосе и убрал бутылку.

После чего за столом надолго воцарилась полная тишина. Костя немного осмелел и теперь уже полностью положил руку на колено Нины. Она молча ела. Лишь изредка отводила глаза в его сторону да придвинула ногу чуть поближе к нему.

Ели долго, но все имеет конец — после чая и благодарственной молитвы молодые женщины стали убирать посуду.

— Благодарствую, Полина Сергеевна! — сказал Ермаков хозяйке, а Осип только чуть кивнул.

— На здоровье, Константин Иванович! — напевно ответила пожилая казачка, подхватила на руки Ивана и пошла в комнату, которая отделялась от кухни обычной занавеской.