Попаданец на гражданской. Гепталогия (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 31

— Все правда, только гораздо хуже. Намного хуже. Министр мне ничего не сказал о чехах.

— У ротмистра Арчегова информированность намного лучше. Интересно, откуда? И настоящий ли ротмистр ее послал? — Колчак говорил отрешенно — звенья цепи выстраивались одно за одним, нанизывались, как костяшки счетов на прутья…

— Лейтенант! Полковника Сыробоярского ко мне, немедленно! Разузнайте все про ротмистра Арчегова. И соедините меня со Слюдянкой, — еще осталось почти полчаса до назначенного срока.

Кивком простившись с премьер-министром, адмирал тихо закрыл дверь купе и устало опустился на диван. Странно, но он полностью верил словам Арчегова, и вновь на ум пришли костяшки счетов. Они наслаивались ровно, как деяния чехословацкого корпуса. Союзниками сделан последний их шаг — они предали его, они предали ту Россию, которая за них сражалась. Теперь все — итог подведен, счета выставлены. Адмирал устало закрыл глаза…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Раз пошли на дело…

(26 декабря 1919 года)

Слюдянка — Култук

Плотно прижавшись к заснеженным шпалам, Ермаков прополз немного под вагоном, осторожно выглянул из-под колесной пары. Часовой уже не ходил; прижавшись спиной к стенке, он задумчиво клевал носом. Да оно и понятно — сочетание мороза, теплого тулупа и изрядной дозы самогона действует на любого караульного просто убойно.

Часовых оказалось не шестеро, как до того было, а только двое — в начале и конце короткого эшелона из десяти вагонов. Уход русских воинских эшелонов и бронепоездов в сочетании с празднованием католического Рождества резко снизил бдительность бравых американских вояк. Часовых везде уменьшилось втрое, а кое-где были даже сняты на ночь выставляемые посты. Но капитан Смит явно недооценил азиатского коварства русских…

Ермаков осторожно выполз из-под вагона и быстро отвалился в сторону. Наделать шуму он не боялся — на соседних путях яростно трудился маневровый паровоз, и звуков от него было предостаточно, роту марширующих солдат заглушит.

И потому ротмистр уже без всякого стеснения, с изрядной наглостью, шариком подкатил к американцу со спины и шарахнул бедолагу в затылок рукоятью «трофейного» пистолета.

«Кольт» не уступил обычному молотку по эффекту своего воздействия на черепную коробку — американец рухнул на снег подрезанным колоском, выпустив из рук винтовку. За спиной заскрипел снег, и Константин повернул голову — так и есть, казаки уже управились со своим часовым и бежали к нему. Еще два станичника должны были остаться на хвостовой площадке.

— Кузьма, бери фонарь, сигналь на «Грозный»! — Ермаков удобнее примащивал часового, закрывая его лицо шерстяным шарфом. Ну его к черту, а то поморозит себе морду, а так часок на морозе перебедует, пока смена новая подойдет. Убивать часовых они не планировали — зачем парням Рождество портить да напрасно их товарищей злобить…

Казак быстро щелкал створками железнодорожного фонаря — короткие проблески света были далеко видны. Константин напряженно вслушивался в темноту и медленно считал секунды. И когда волнение уже подкатило тягучим комком к горлу, рельсы тихо зазвенели. А вскоре из темноты на лунную дорожку медленно выплыла контрольная платформа, а за ней показался темный ящичный корпус бронеплощадки.

Через минуту «Грозный» мягко стукнул состав теплушек, громко лязгнула сцепка. Соскочившие с платформы десантники быстро закрепили трофей, затем несколько раз щелкнули фонарем, подавая сигнал машинисту. Но Ермаков не стал дожидаться — ротмистр быстрым шагом дошел до носового броневагона. Вскочил по лестнице уже на ходу — бронепоезд тронулся и тихо пополз в обратную сторону, к Култуку, к туннелям…

— Удалось, господин ротмистр! — капитан Белых поддержал командира за локоть, втянул в темный прямоугольник дверного проема.

В целях маскировки лампы внутри броневого корпуса не зажигали, и Костя с непривычки несколько раз ударился то о пулемет, то о какие-то выступающие углы. За спиной лязгнула дверь, перестук колес стал убыстряться, а вагон начал раскачиваться. Удалось, действительно удалось…

— Я прошу прощения у вас, Константин Иванович! — на полку рядом с Ермаковым присел Белых, капитан мял в руке перчатки. — Не верил, что такое возможно. И даже когда вы американца вчера, верзилу откормленного, с ног одним ударом свалили, не верил. А сейчас поверил…

— Да бросьте вы, Петр Федорович, все нормально, — Ермаков снял с плиты печки закипевший чайник, налил в кружки себе и капитану крепко заваренный, пахучий чаек. Бросил следом по куску колотого сахара, миска с которым стояла на полке.

Хорошо устроились «танкисты», как мысленно он их называл — теплый закуток есть, свет от керосиновой лампы, а еще можно согреться чаем с сахаром, перекусить хлебом, салом и сухарями. А то и поспать сотню минуток — топчанов-то два, по бортам расположены.

— Култук по борту, — брезентовый полог отдернули, — отдать приказ начинать притормаживать, господин капитан?

— Снимай трубку да говори машинисту, — вместо Белых ответил Костя. — Пусть за «Атаманом» остановку делает. Надо посмотреть, что за трофеи мы сейчас взяли.

— Есть, ваше высокоблагородие! — громко ответил неизвестный, судя по всему, кто-то из десантников.

«Ага не просто благородие, а высокоблагородие… Уважают, черти!» — они, словно сговорившись, повысили его в чине, таким образом, сделав штаб-офицером. Уважают, собаки, видно, хорошо он им холку с боками трижды в день наминает.

Полог задернули с той стороны, да оно и понятно — если свет зажигать внутри корпуса, то стрелять нельзя будет, ибо за бортом ничего не видно. Это как дома — пока электрический свет в квартире горит, то на темной улице ничего сразу не видно. Но стоит выключить и постоять минутку, чтоб глаза привыкли, как уличная темнота расступается и зрячей становится. А бронепоезд не квартира, он к бою должен быть готов.

Не успел Ермаков допить чай, как паровоз стал замедлять ход и вскоре остановился. Лязгнула броневая дверь, и через нее горохом посыпались десантники, разбегаясь вдоль прицепленных теплушек.

Ермаков с Белых вышли из броневагона чуть ли не последними. Морозная, на удивление светлая и звездная ночь раскинулась над белым покрывалом озерной глади. Байкал замерз почти полностью, но, как знал по прошлому опыту Костя, на лед лучше не соваться — и тонок, и большими полыньями покрыт. Сунешься — и пропал, никто не найдет.

«И сейчас я как на тонком льду! — он вздохнул. — Куда ни ступи, провалишься!»

Ротмистр вдохнул холодный воздух и закашлялся. Белых аккуратно похлопал его по спине, и помощь оказал, и субординацию выдержал. Пошли к вагонам вдоль рельсов, Костя впереди, а капитан сзади. Десантники уже сбили пломбы и распахнули дверь во всю ширь. Костя заглянул в подсвеченное фонарем нутро вагона — ящики забивали его штабелями.

Смотреть их содержимое было глупо, лучше в Порту Байкал при свете не торопясь рассмотреть. И Ермаков подошел к другому вагону. Казак сбил запор прикладом карабина и, навалившись всем телом, отодвинул дверь в сторону. Солдат поднял фонарь и осветил проем — прямо из него торчал короткий и тонкий орудийный ствол…

— Ну что, Петр Федорович, хороший аргумент для наших бронепоездов союзники приготовили? Или вы считаете, что они их так просто по железке катали, а в вагонах прятали в качестве новогоднего сюрприза?

— Вы правы, Константин Иванович, а потому я еще раз приношу свои извинения…

— Принимаю! Смотреть дальше не будем, нет интереса. Утром сами посчитайте трофеи и мне доложите. Закрывайте вагоны, едем дальше.

Через минуту Ермаков снова сидел у горячей печки и пил чай из кружки вприкуску с сухарем. Такой же продпаек получил экипаж, и в течение часа хождения за брезентовый полог и обратно не прекращались. Костя шутил, подбадривал пулеметчиков и десантников, но глаза, помимо воли, слипались. Он хотел спать — усталость брала свое, и тело протестующе ныло.