Анти-Духлесс - Ненадович Дмитрий Михайлович - Страница 37

• Предыдущая
• 37/50
• Следующая

Жеке эти опасности не грозили, поэтому он продолжает свое лихое и безбоязненное перемещение по пустынному Литейному с удивлением глядя на метавшиеся от угла к углу тени, а затем круто сворачивает на безлюдный Невский проспект. Далее он еще некоторое время бодро движется по Невскому и попадает наконец в свой любимый кабак «Союз». Там уже поджидает его старинный друг — философствующий наркоман Миша. Кабак «Союз» был стилизован под обычную совковую кухню. Верней, под множество малометражных совковых кухонек-кабинок. Кабинок, в которых висели по стенкам закопченные чугунные сковородки и громоздилась на шатких бутафорских столах тяжелая и липкая эмалированная посуда. По мнению местных стилистов именно на таких вот зачуханных кухоньках в далекие совковые времена громким шепотом велись глубокие философские споры. Ну что же, очень даже может быть. Тогда ведь не было ни «TEFAL», ни «Fairy», с удивительным постоянством думающих о нас сегодня. И конечно же, не только философские споры, но и обычные бытовые разговоры на этих кухнях происходили. Почему же именно там? Почему же, например, не в гостиных? Причин было очень много. Во-первых, то, о чем порой хотели поговорить или даже поспорить эти древние совковые люди, могло сильно не понравиться древним совковым компетентным органам. А компетентные органы, которым это «то, самое» сильно не нравилось, почему-то хотели непременно его услышать. Поэтому рассовывали гражданам по их бытовой технике различные электронные «жучки», замаскированные под детали телевизоров и радиоприемников. А где стояли телевизоры и радиоприемники древних совковых граждан? Правильно, в комнатах или, если кто таковые имел, в гостиных. И совковые люди отдавали себе в этом полный отчет. Поэтому и шептались на кухнях. Там даже если и стоял маленький какой-нибудь приемничек с вмонтированным «жучком», так можно было воду включить. И пожалуйста, слушайте уважаемые компетентные органы наш невнятный шепоток через водяное бульканье.

Но в «Союзе» эти святые традиции были грубо попраны. Микрофоны «жучков» торчали везде, где это было только возможно. Микрофоны гроздьями свисали из кастрюль и сковородок. Микрофоны с подозрением выглядывали из ящиков кухонных столов. В общем, они были всюду и было их очень много. Для чего же это все? Как это для чего? У нас ведь в стране очень много всяческих органов. И все они исключительно компетентные. И каждый из компетентных имеет право на свой индивидуальный «жучок». Вот поэтому так всего и много было в этом отстойном кабаке. Кроме экзотической кухни со щами и «Hennessy VSOP» посетителей «Союза» привлекала еще и возможность «покосячить». Попросту говоря, банально так покурить анаши с негласного разрешения компетентных органов. Гласного они, конечно же, дать не могли, чтобы там реклама и все такое, но негласное дали. А когда дали, то перестали компетентные посещать этот кабак. Им это было абсолютно без надобности. Они ведь и так слышали все, что им было надо. Сочетание щей, «Hennessy VSOP» и бодреньких «косячков» безотказно развязывало языки незадачливых граждан. Совсем уж зарвавшихся в незадачливости своей болтунов отлавливали на выходе и увозили в неизвестном направлении. При этом направления увоза всякий раз были разными. Потому как много у нас компетентных органов и все они в разных местах находятся. Некоторые болтуны очень скоро возвращались обратно. Где-то через недельку. А некоторых больше никто и никогда не видел. По крайней мере в «Союзе». Видимо, все зависело от тяжести сказанного. Хотя… У нас ведь нет цензуры…? Но Жеку с Мишей к этим незадачливым болтунам никак нельзя было отнести и, всякий раз им удавалось покинуть этот полный опасностей кабак абсолютно беспрепятственно. Поэтому Жека, накинув поверх своего одеяния обязательные для этого кабака майку-алкоголичку и здоровенные семейные протертые уже кем-то на коленях трусы, уверенно проходит внутрь одной из совковых кухнь.

Философствующий наркоман Миша к Жекиному приходу уже свернул добрый десяток косяков, полностью уничтожив для этого газету «Вечерний Ленинград», и теперь уже уныло дохлебывал в ожидании друга свои скучные в кислости щи. Накоротке поздоровавшись с Мишкой и скоренько заказав себе порцию котлет с литром «Hennessy VSOP», Жека принимается за раскуривание долгожданного косяка. От вполне естественного нетерпения у него подрагивают руки. Он раз за разом прокручивает колесико «Cricket», но пламя почему-то не показывается. «Странно, — думает Жека, — только-только ведь заряжал ее, эту сволочь. А-а-а, наверное, уже кремень сдох. Все-таки лет пять уже этой зажигалке». Жека разочарованно бросает зажигалку на стол и запаливает косяк от Мишиной совковой спички. «Жлоб, — думает про себя Жека, — стань он даже партийным банкиром в Швейцарии, все равно ведь не купит никогда «Cricket». Впрочем, не быть никогда Михе банкиром. Не быть, потому что никто и никогда не примет его в нужную партию. Туда ведь, в нужную, наркоманов еще пока не принимают. И правильно делают, что не принимают. А по Михе, по нему ведь сразу видно, что наркоман он с солидным стажем. Стаж застыл в его мутных глазах. И то, что стаж этот совсем даже не партийный, это тоже заметно. А поэтому так и будет он со своими совковыми спичками вечно ковыряться и травить окружающих запахом отстойной совковой серы». Жека нервно приканчивает первый косяк и уже гораздо спокойней принимается за второй, мало по малу обретая потребность в разговоре.

— Ну че, Миш, как тут на вашем болоте? — расслабленно откидывается Жека на отстойной кухонной табуретке, — собаки Баскервилей не докучают?

— Нормально, никто нам тут уже не докучает — отвечает Миша, задумчиво глядя на подымающиеся к потолку дымовые кольца, — а собак у нас давно уже нет, Жека, со времен блокады нет уже их. У нас тут, Жека, другая проблема — сфинксы кругом все заполонили. Недавно с одним из них хорошо так, задушевно просто поговорили. Многое он мне нарассказывал про Нельсона Манделу и про Лопу Антониу ду Насименту тож, чего-то такое говорил. Не все я просто запомнил. Ну а че там творится у вас на селе? В отстойных ваших Люберцах?

— На селе у нас тоже без изменений. Миш, а ты про сфинксов-то этих вполне серьезно? Или ты так теперь прикалываешься?

— Конечно, серьезно. А ты че, не видел ни одного из них?

— Видел когда-то на набережной. Когда гуляли как-то в белой ночи позапрошлым летом. Ну, мы же как ведь гуляем-то всегда… Ничего не помню уже я. По-моему там было даже два сфинкса. Хотя кто его знает… Вечно все двоится и троится. Но, Миш, он там ведь каменным был. Просто гранитным каким-то. Сфинкс-то этот долбанный. И молчаливым. Как же тебе удалось его разговорить? Да еще лихо так, про Манделу сразу? Про Нельсона-то этого, гребанного?

— А ты помнишь, сколько ты тогда косяков убил? В тот памятный для тебя вечер?

— Да уж где там вспомнить! Хотя я всегда ведь не больше трех… Ты же знаешь. Стараюсь не злоупотреблять. Думаю всегда о здоровье.

— Вот-вот, поэтому разговора между вами и не состоялось. Я ведь что совершенно недавно обнаружил. Они ведь, сфинксы-то эти, начинают контактировать с нами только после пятого косяка. Как они это чувствуют — не знаю. Я как-то пробовал, как и ты, не злоупотреблять. Четыре косячка убью — и к ним. Никакого контакта. Презрительно отворачиваются и уныло смотрят на Неву. А вот как только пятый придавишь, начинают оживать понемногу. Улыбаются, что-то рассказывают. Они ведь древние и много чего повидали на своем веку. А рассказать им про все это некому. Не каждый ведь догадается про то, что нужно-то целых пять косяков.

— Так давай же скорее к ним!

— Тю-тю-тю! Засуетился! Ты давай вон котлеты свои доедай и «Hennessy VSOP» свой дохлебывай. За все деньги теперь будут плачены. А потом мы с тобой еще по паре косячков добьем и только после этого уже к ним, к сфинксам этим. У них ведь если хорошее настроение будет, то они же могут нас и по городу покатать.

Раззадоренный такими радужными перспективами, Жека принимается суетливо дожевывать котлеты, прихлебывая «Hennessy VSOP» из стакана для виски. При этом он время от времени поглядывает на добивающего четвертый косячок Мишу. В его собственной, уже трехкосячковой, голове звучит «The Cure» — «Disintegration». Но с Мишей начинают происходить какие-то странные трансформации. Миша вдруг начинает прямо на глазах медленно чернеть и превращается в Лопу Антониу ду Насименту. Из мгновенно посиневших Мишкиных губ густо валит зеленый дым. «Так, наверное, горят в Конго алмазные копи», — думает Жека и погружается в какой-то доселе не испытываемый им транс.

• Предыдущая
• 37/50
• Следующая