Чердак дядюшки Франсуа - Яхнина Евгения Иосифовна - Страница 40

• Предыдущая
• 40/58
• Следующая

А на вывеске красовались обведённые золотом слова: «Ашиль Леду, поставщик Двора Его Величества Карла X, преемник Шарля-Максима Леду, придворных поставщиков Бурбонов с 1785 года» — и ниже более мелкими буквами: «Парики, притирания, пудра и духи собственного изготовления».

— Я знаю, что надо сделать, — после тягостного молчания изрёк Ашиль. — Где топор?

— Ашиль! Боже мой! Что ты хочешь делать? — застонала Анриетта.

— Где топор?

— Он в кухне… но…

Ашиль, схватив вывеску, побежал в кухню, и, невзирая на вопли жены, стал бить по ней топором.

С минуту Анриетта смотрела молча на действия мужа, но понемногу она пришла в себя, и в ней заговорила рассудительная хозяйка.

— Не коли так мелко! — закричала она.

Но было поздно. Ашиль поставил топор в угол и, отирая пот со лба, в изнеможении сел на табурет.

Между тем мясник Груссо, лавка которого находилась в соседнем доме, услышав шум, возникший в квартире парикмахера, и не разобрав, в чём дело, решил, что стреляют на их улице и поспешил закрыть окна перинами и подушками.

У Бабетты сомнений не было: она должна отправиться на поиски мужа. Медлить нельзя. Только покормит Мишеля и уйдёт. Надо разузнать, где он, а может быть, и помочь ему.

— Я пойду искать отца! — сказала она дочери.

— Но и я уйду, мама, — тихо сказала Люсиль.

— Куда ты пойдёшь?

— Мама! Ты и сама была молода… Вспомни, ведь ты рассказывала нам — мне и Мишелю, — как в тысяча семьсот восемьдесят девятом ты на улице поила солдат водой. А мать у тебя была не такая, как ты. Она не могла понять своих детей, как их понимаешь ты…

Что могла возразить на это Бабетта? Увидев боль и смятение, отразившиеся на лице матери, Люсиль добавила мягко:

— Мамочка, ты не должна за меня тревожиться. Стрелять я не умею, но раненым я помогать могу.

В душе Бабетты происходила жестокая борьба. Как поступил бы Жак? Отпустил бы Люсиль? Но разве можно и какими силами её удержать! Разве не она сама рассказывала дочери о героическом поведении Жака в суровые дни 1789 года? О скромной лепте, которую и она внесла в разгром Бастилии, под пулями поднося к губам жаждущих бойцов студёную воду? Люсиль впитала в себя слишком много вольнолюбивых мыслей. Они оба с Жаком всю жизнь внушали их своим детям, и теперь эти уроки принесли свои плоды.

Бабетта опустила голову, чтобы скрыть слёзы, набежавшие на глаза. Мишель, не говоря ни слова, вскочил со своего места, отодвинул тарелку с фасолью, стоявшую перед ним на столе, и бросился к матери. Проникновенным голосом он сказал:

— Мама, отпусти Люсиль! Ведь там, где бои, — там будут раненые. Кто же им поможет, если все будут бояться? Отпусти Люсиль!

Бабетта поспешно смахнула слёзы, крепко обняла Мишеля и с трудом выговорила:

— Ты прав! Мы с тобой отпустим Люсиль! Да хранит её бог! — Благословение матери, которая редко упоминала имя бога и ещё реже призывала его на помощь, показалось Мишелю настолько странным и непривычным в её устах, что он с удивлением на неё взглянул. А Бабетта, уже овладев собой, добавила: — Возвращайся к ночи домой.

— Постараюсь, мамочка, найти себе замену, — через силу улыбнулась Люсиль.

— Мишель, — сказала Бабетта сыну, — хоть ты не вздумай уходить из дому! Обед готов, только разогреешь. Занимайся своими зверями, а если соскучишься, зайди к госпоже Анриетте, она проводит весь день дома, а то, может, она сама к тебе пожалует и составит тебе компанию. Обеда хватит на двоих.

И Бабетта отправилась на поиски мужа.

Не встретив нигде Жака, Бабетта вернулась домой поздно вечером, разбитая, без сил. Весь город ощерился баррикадами. Повсюду, во всех закоулках, куда не достигали пули, парижские женщины устроили летучие перевязочные пункты, и Бабетта задерживалась то здесь, то там, чтобы оказать первую помощь, но нигде долго не оставалась. Душа её раздиралась между пропавшим Жаком и Мишелем, оставшимся дома.

Мишель утешал Бабетту, как мог. Но на все мольбы отпустить его тоже на поиски отца, она отвечала непреклонным отказом. Люсиль вернулась домой ещё позже, чем мать. Она рассказала, что устроила госпиталь в помещении церкви Сен-Жермен Оксерруа. Ей казалось, что лучшего места для такой цели и не найти. Когда она втащила туда первого раненого в этом районе, кюре вышел ей навстречу, но не успел ничего возразить, так как Люсиль тотчас опустилась перед ним на колени. Однако голос её звучал непреклонно, когда она сказала:

— Господин кюре, весь район знает вас как благочестивого слугу господнего. Разрешите же нам устроить госпиталь под этой гостеприимной крышей. — И, не дав ему времени возразить, Люсиль добавила: — Ваши прихожане уверены, что вы не только разрешите, но и посильно поможете нам…

Кюре не оставалось ничего другого, как согласиться. И всех раненых района стали приносить в церковь, где Люсиль вместе с другими женщинами устроила настоящий полевой госпиталь. О своей роли Люсиль говорила неохотно и более чем скромно.

Она рассказывала Мишелю, как дружно шла работа на узких улицах Монмартра. Даже подросткам нашлось дело. Одни обрезали постромки у проезжавших телег. Лошадей отпускали на все четыре стороны, а телеги приспосабливали для баррикад. Другие валили деревья тут же на бульварах. Когда спускалась ночь, барьеры из деревьев должны были служить непреодолимым препятствием для наступавшей королевской артиллерии.

Не легко было пробираться по тёмным улицам, где на каждом углу подстерегала опасность попасть под выстрел из засады.

— И всё же за отца не следует беспокоиться, прийти он не мог, — утешала она Бабетту. — Ведь те, кто на постах, не покидают баррикаду ни на минуту.

Оставаясь все эти дни один дома, Мишель страдал от бездействия. Оно угнетало его. Двадцать девятого он выглянул в открытое окно и с жадностью стал наблюдать за тем, что происходит в городе. До улицы Валуа, где они жили, бои не докатились, но из глубины улицы как на ладони виднелся маленький тихий переулок. Сейчас, однако, его никак нельзя было назвать тихим: он жил своей, особой жизнью, причастной между тем к происходящим событиям. Трёхцветный флаг развевается на ветру, трёхцветные кокарды на шляпах и чепцах, у кого-то в руках барабан, двое тащат огромное бревно. «Для баррикады», — мелькнуло в голове у Мишеля.

— Закрой окно, Мишель! Ты не в своём уме! Закрой сейчас же! — умоляюще крикнула госпожа Леду, чуть приоткрыв своё. И, привыкший повиноваться, Мишель машинально захлопнул окно.

«Уже второй день мама не может найти отца. Он не встретился и Люсиль. Не приключилась ли с ним беда? В конце концов, я уже достаточно взрослый… я мужчина и должен помочь матери и Люсиль. Мне четырнадцать лет, я вполне могу быть их защитником».

И Мишель начал собираться в путь. Не спеша, даже с каким-то удовольствием он стал отбирать всё, что могло понадобиться. Хорошо, что Катрин наготовила ему много корпии. Правда, «много» — это не то слово. Много — для птиц, кроликов, кошек, собак, птиц. А если рана у человека, корпии понадобится неизмеримо больше. Но что же делать? Как-то на днях мать дала ему кучу старого белья: простынь, скатертей, салфеток. «Для твоих питомцев, — смеясь, сказала Бабетта. — И мне хорошо — меньше хлама в доме». Сейчас этот «хлам» очень пригодится.

Ему захотелось написать родителям записку, но потом он решил, что это лишнее. Кто из них вернётся и когда — неизвестно: может быть, Мишель успеет прийти домой раньше их. Он почему-то не верил, что с отцом может случиться что-нибудь плохое. Родители часто рассказывали ему об уличных боях 1789-го, и ни один из них не говорил, что это было страшно.

Как только Мишель вышел на улицу, его окликнул шедший ему навстречу рабочий с большущим мешком.

— Ты куда, малыш? Не подсобишь ли? По росту ты как раз годишься для моей поклажи. Но силёнок-то хватит?

• Предыдущая
• 40/58
• Следующая