Книга жизни и практики умирания - Ринпоче Согьял - Страница 75

• Предыдущая
• 75/102
• Следующая

Первое указание, что мой мастер собирается умереть, он дал через Гьялванга Кармапу. Он сказал ему, что завершил ту работу, сделать которую пришел в эту жизнь, и решил покинуть этот мир. Один из ближайших служителей Кхьенце разразился рыданиями, как только Кармана сказал ему об этом, а вскоре и все мы это узнали. Произошло так, что его смерть совершилась сразу после сообщения об оккупации китайцами трех великих тибетских монастырей, Сера, Дрепунг и Гандин. Казалось трагически символическим, что с падением Тибета уходит и это великое существо, воплощение тибетского буддизма.

Джамьянг Кхьенце Чокьи Лодро умер в три часа утра шестого дня пятого месяца по тибетскому календарю. За десять дней до этого, в то время, как мы всю ночь выполняли практику ради его долгой жизни, все вокруг внезапно сотряслось сильнейшим землетрясением. Согласно буддийским сутрам,[25] это знак, возвещающий о скорой смерти просветленного существа.

В течение трех дней после его смерти сохранялась полная тайна, и никому не сообщалось, что Кхьенце умер. Мне просто сказали, что ему стало хуже, и попросили перейти в другую комнату, вместо того, чтобы, как обычно, спать в его комнате. Лама Чокден, ближайший служитель моего мастера и его мастер церемоний, был с ним дольше, чем кто-либо. Это был молчаливый, серьезный и аскетичный человек с пронизывающими глазами и ввалившимися щеками, который вел себя с достоинством и элегантностью, но и со смирением. Чокден был известен благодаря своей основополагающей искренности, глубокому человеческому достоинству, сердечности и необычайной памяти: похоже, что он помнил каждое слово, сказанное моим мастером, каждую рассказанную им историю, и знал мельчайшие подробности всех самых сложных ритуалов и их смысл. Он и сам был образцовым практикующим и учителем. Мы тогда видели, как Лама Чокден продолжал носить пищу в комнату моего мастера, но выражение его лица было серьезным. Мы все время спрашивали его, как чувствует себя Кхьенце, а он отвечал только: «Остается таким же». В некоторых традициях важно сохранять тайну после смерти мастера и в течение того времени, что он остается в медитации после смерти. Как я уже говорил, мы узнали о его смерти только через три дня.

Тогда правительство Индии послало телеграмму в Пекин. Оттуда сообщили в Дзонгсар, монастырь моего мастера, где многие из монахов уже оплакивали его, потому что каким-то образом знали, что он умирает. Сразу перед нашим отъездом оттуда Кхьенце дал таинственное обещание, что до своей смерти еще один раз вернется туда. И он это сделал. В том году, на Новый Год, за шесть месяцев до его смерти, во время исполнения ритуального танца он явился многим из старейших монахов в таком же виде, как всегда, показавшись в небе. Мой мастер основал при этом монастыре училище, прославившееся тем, что из него вышло много превосходных ученых. В главном храме стояла большая статуя будущего Будды, Майтрейи. Вскоре после того Нового Года, когда в небе появилось это видение, служитель храма рано утром открыл дверь и увидел: Кхьенце сидит на коленях у Будды Майтрейи.

Мой мастер отошел в «позе спящего льва». Присутствовали все знаки, указывающие, что он продолжает находиться в состоянии медитации, и никто не касался тела полных три дня. Момент, когда он затем вышел из своей медитации, я не забуду до конца жизни: его нос внезапно обострился, лицо побледнело, и голова слегка осела набок. До этого момента его тело сохраняло определенную позу и какую-то силу и жизнь.

Наступил вечер, когда мы обмыли тело, одели его и перенесли из его спальни в главный храм дворца. Там были толпы народа, вставшего в очередь вокруг храма, чтобы оказать ему почести.

И тут произошло нечто необычайное. Сверкающий молочно-белый свет, похожий на тонкий светящийся туман, возник и постепенно разлился вокруг. Снаружи дворцового храма было четыре больших электрических фонаря; обычно в это время, вечером, они ярко сияли, поскольку к семи часам уже было темно. Однако этот таинственный свет затмил их. Апа Пант, который тогда был представителем индийского правительства в Сиккиме, первым позвонил и спросил, что это такое происходит. Потом стали звонить многие: этот странный, неземной свет видело много сотен людей. Один из мастеров сказал нам, что в Тантрах говорится о таких явлениях, как о знаке, что кто-то достиг состояния будды.

Сначала тело Джамьянга Кхьенце собирались оставить в дворцовом храме на одну неделю, но очень скоро начали приходить телеграммы от его учеников. Это был 1959 год: многие из них, включая Дилго Кхьенце Ринпоче, только что оказались в эмиграции после долгого и опасного бегства из Тибета. Все они просили, чтобы тело не трогали и они получили возможность увидеть его. Поэтому мы оставили его в храме еще на две недели. Каждый день проводилось по четыре различных периода молитв, в которых участвовали сотни монахов, возглавляемых Ламами всех школ, а часто и под руководством держателей линий преемственности, и подносились тысячи за тысячами масляных ламп. От тела не исходило запаха и оно не начинало разлагаться, поэтому мы оставили его еще на неделю. В Индии летом крайне жарко, но, хотя проходили недели за неделями, в теле не наблюдалось никаких признаков разложения. В конце концов тело Джамьянга Кхьенце пролежало в храме шесть месяцев, и целое окружение обучения и практики возникло в его святом присутствии: учения, излагавшиеся самим Джамьянгом Кхьенце и не законченные к его смерти, были завершены его старшими учениками, и в них было посвящено множество монахов.

Наконец мы перенесли тело в место, выбранное им самим для кремации. Ташидинг является одним из наиболее священных мест Сиккима и расположен на вершине холма. Все его последователи пришли туда, и мы сами возвели ступу для его останков, хотя в Индии вся тяжелая физическая работа обычно выполняется наемными рабочими. Все, от малышей до стариков, от даже таких мастеров, как Дилго Кхьенце Ринпоче, до самых обычных людей, носили камни на холм и построили все сооружение своими руками. Это было величайшим из возможных свидетельств той преданности, что он вдохновлял.

Никакими словами не передать потерю, которой явилась смерть Джамьянга Кхьенце. Покинув Тибет, я и моя семья потеряли все свои земли и имущество, но я был слишком мал, чтобы у меня была какая-либо привязанность к ним. Потеря Джамьянга Кхьенце стала столь огромной утратой, что я до сих пор столько лет спустя скорблю о ней. Все свое детство я жил в солнечном сиянии его присутствия. Я спал в постельке, устроенной у ног его постели, и многие годы просыпался, слыша, как он шепотом читает свои утренние молитвы, под звук щелканья бус его мала – буддийских четок. Его слова, его учения, великое мирное сияние его присутствия, его улыбка – все это никогда не сможет исчезнуть из моей памяти. Он – вдохновение моей жизни, и именно его присутствие, так же, как Падмасамбхавы, я призываю всегда, когда у меня трудности или когда я учу. Его смерть была неизмеримой потерей для Тибета. О нем я обычно думаю так же, как о Дилго Кхьенце Ринпоче – если бы буддизм был уничтожен и только один он остался, то все равно буддизм был бы жив, потому что он был полнейшим воплощением того, что буддизм означает. С уходом Джамьянга Кхьенце ушла целая эра, а иногда кажется, что и целое измерение духовной силы и знания.

Он умер всего в шестьдесят семь лет, и я часто думаю, насколько иным было бы все будущее тибетского буддизма, если бы он остался жить, вдохновляя его рост в изгнании и на Западе, с тем же авторитетом и бесконечным уважением ко всем традициям и линиям, которые вызвали такую любовь к нему в Тибете. Поскольку он был мастером мастеров, и благодаря тому, что держатели линий преемственности всех традиций получали посвящения у него и им обучались, и потому почитали его как своего исходного учителя, он мог естественно сплотить их в духе преданной гармонии и сотрудничества.

Но все же великий мастер никогда не умирает. Джамьянг Кхьенце со мной, он вдохновляет меня сейчас, когда я пишу эти строки; он – та сила, что стоит за этой книгой, встает за мной всякий раз, когда я учу; он – основа и основание духа, лежащего во всем, что я делаю; это он продолжает указывать мне мое внутреннее направление. Его благословение и та уверенность, что оно дает мне, постоянно со мной, направляя меня сквозь все трудности моего старания представлять, как я только способен, ту традицию, столь высшим представителем которой он был. Его благородное лицо для меня сейчас живо более, чем любое из лиц, живущих ныне, и в его глазах я всегда вижу тот свет нездешней мудрости и сострадания, который не в силах погасить ничто на небе или на земле.

• Предыдущая
• 75/102
• Следующая