Книга жизни и практики умирания - Ринпоче Согьял - Страница 3

• Предыдущая
• 3/102
• Следующая

Смерть Самтена научила меня цели духовных занятий; научила меня тому, что для людей, достигших такого уровня, естественно скрывать свои замечательные достижения в течение жизни. Фактически, иногда они показывают их только раз, в момент смерти. Даже тогда, еще ребенком, я понял, что между смертью Самтена и смертью Ламы Цетена есть поразительная разница, заключающаяся в несходстве смерти хорошего монаха, занимавшегося в своей жизни духовными упражнениями, и смерти гораздо более духовно продвинутого человека. Самтен умер обычным путем, с болью, но и с уверенностью, которую ему дала вера; смерть Ламы Цетена явилась демонстрацией духовного мастерства.

После похорон Ламы Цетена мы поднялись к монастырю Ямдрок и остановились в нем. Как обычно, я спал около моего мастера в его комнате. Помню, как той ночью я следил за мерцающими на стене тенями от масляного светильника, я не спал, пока все крепко спали, я не спал и всю ночь плакал. Тогда я понял, что смерть реальна, и что мне тоже придется умереть. Пока я лежал так, размышляя вообще о смерти и о моей собственной, в частности, постепенно сквозь всю мою печаль стало проступать глубокое чувство принятия этой реальности, а вместе с ним – решение посвятить свою жизнь духовным занятиям.

Уже в очень раннем возрасте я приблизился к пониманию смерти. Я тогда не мог и представить себе, сколько видов смерти мне предстоит пережить. Смерть трагической утраты моей страны, Тибета, после оккупации ее китайцами. Смерть изгнания. Смерть потери всего, чем владела моя семья и я сам. Моя семья, Лакар Цанг, была одной из наиболее состоятельных в Тибете. Начиная с четырнадцатого века мы были знамениты как одни из наиболее влиятельных сторонников буддизма, поддерживали буддийское учение и помогали великим мастерам в их труде. (Имя Лакар было дано этому семейству великим тибетским святым Цонгкапа в четырнадцатом веке, когда он остановился в их доме по пути в центральный Тибет из северо-восточной провинции Амдо).

Но самая сокрушительная из всех смерть была еще впереди – смерть моего мастера Джамьянга Кхьенце. Потеряв его, я почувствовал, что утратил стержень моего существования. Это произошло в год падения Тибета, в 1959 году. Для тибетцев смерть моего мастера явилась вторым сокрушительным ударом. А для Тибета она ознаменовала конец эпохи.

Приехав впервые на Запад, я обнаружил, насколько контрастны отношения к смерти на Востоке и на Западе. Современное западное общество, несмотря на все его технологические достижения, не имеет существенного понимания смерти, а также того, что происходит во время смерти и после нее.

Я узнал, что современных людей учат отрицать смерть, учат, что она не содержит ничего, кроме уничтожения и потери. Таким образом, большинство людей в этом мире живет, либо отрицая смерть, либо содрогаясь перед ней. Считается неприличным говорить о смерти, и люди верят, что даже простое упоминание смерти связано с риском навлечь ее на себя.

Некоторые относятся к смерти с наивным и бездумным легкомыслием, полагая, что по какой-то неизвестной причине смерть для них пройдет хорошо, и тут не о чем беспокоиться. Когда я думаю о них, то вспоминаю слова одного тибетского мастера: «Люди часто совершают ошибку, легкомысленно относясь к смерти и думая, – „Ну, смерть случается со всеми. Это не что-то важное, это естественно. Со мной все будет в порядке“. – Это приятная теория – пока не умираешь».

Один из двух подходов к смерти рассматривает ее как то, от чего нужно бежать, а другой – как то, что произойдет само собой. Как же они далеки от понимания истинного значения смерти!

Все величайшие духовные учения мира, включая, конечно, и христианство, проповедовали, что смерть – это не конец. Каждое учение по-своему изображало будущую жизнь, наполняя нынешнюю священным значением. Однако, несмотря на эти учения, современное общество в основном является духовной пустыней, и большинство его членов считают, что эта жизнь – единственная, которая есть. Не имея никакой реальной, настоящей веры в жизнь после смерти, они живут жизнью, лишенной какого-либо высшего смысла.

Я стал осознавать, что разрушительное действие этого отрицания смерти выходит далеко за пределы отдельного человека; оно влияет на всю планету. Поскольку основной верой современных людей является та, что эта жизнь – единственная, у них нет ответственности за отдаленное будущее. Поэтому ничто не останавливает их от разграбления этой планеты для достижения краткосрочных целей, от эгоистичного образа жизни, который может оказаться роковым для будущего. Сколько нам нужно таких предупреждений, какие высказал бывший бразильский министр окружающей среды, выступая в защиту джунглей Амазонки:

Страх перед смертью и отсутствие знаний о жизни после смерти ведут к уничтожению нашей среды обитания, а значит и нас самих. Именно поэтому не вызывает ли тревогу то, что людей не учат ни тому, что такое смерть, ни тому, как нужно умирать? Что им не дают никакой надежды на посмертную жизнь, и что в действительности лежит в основе жизни? Может ли быть большей иронией, что молодежь может получить высшее образование по любому предмету, кроме того, который содержит ключ к смыслу всей жизни, и, быть может, к самому нашему выживанию?

Часто я с интересом наблюдал, как некоторые известные мне буддийские мастера спрашивали желающих стать их учениками: «Вы верите в жизнь после этой жизни?» Они спрашивали не о вере человека в философском смысле слова, а о том, чувствует ли он это в глубине своего сердца. Мастер знает, что, если человек верит в жизнь после этой жизни, то все его мировоззрение будет иным: у него будет определенное чувство личной ответственности, морали. Несомненно, мастера предполагали об опасности создания людьми, не верящими в жизнь после этой жизни, а поэтому не заботящихся об отдаленных последствиях своих действий, общества, нацеленного на достижение сиюминутных результатов. Может быть, именно потому мы создали такой жестокий мир, как тот, в котором мы сейчас живем, мир, в котором так мало истинного сочувствия?

Иногда я думаю, что наиболее богатые и сильные страны мира похожи на обитель богов, которую описывают буддийские учения. Там говорится, что боги живут в баснословной роскоши, наслаждаясь всеми удовольствиями, какие только можно вообразить, не думая о духовном измерении жизни. Все, кажется, идет прекрасно, пока не приближается смерть и вдруг появляются признаки разложения. Тогда жены и возлюбленные богов больше не осмеливаются приближаться к ним, а издали осыпают их цветами, прося в заученных молитвах о том, чтобы они вновь родились богами. Тогда никакие воспоминания о счастье и удовольствиях не могут защитить от страданий, но только делают их более жестокими. Так что умирающие боги уходят из жизни в одиночестве, забвении и несчастии.

Их судьба напоминает мне нынешнее отношение к старым, больным и умирающим. Наше общество одержимо молодостью, сексом и властью, и мы отворачиваемся от старости и распада. Разве не ужасно, что мы пренебрегаем стариками, неспособными уже работать и становящихся бесполезными? Разве не вызывает тревогу то, что мы отправляем их в дома престарелых, где они умирают одинокими и заброшенными?

Разве не пора рассмотреть наше отношение к страдающим такими смертельными болезнями, как рак и СПИД? Зная нескольких людей, которые умерли от СПИДа, я видел, что с ними, порой, обращались, как с отверженными, даже их друзья, а как печать позора, связанная с этой болезнью, заставляла их впадать в отчаяние и чувствовать, что их жизнь отвратительна и, в глазах всего мира, уже кончена.

• Предыдущая
• 3/102
• Следующая