Проспать Судный день - Уильямс Тэд - Страница 74

Она склонилась над телом Галины. Выпрямила ноги, положила бледные веснушчатые руки на грудь. Убрала с покрытого ранами лица роскошные рыжие волосы, погладила и что-то прошептала по-украински. И села.

— Жаль, что у нее нет оружия. Мы, скифы, хороним своих с оружием.

— Бог ведает, что она была воином, — сказал я. — Я не сомневаюсь в этом.

— Была. Она подстрелила персидскую суку! Сделала ей больно.

— Сделала, и, думаю, это спасло мне жизнь. Спасло жизнь всем нам.

Я стал на колени и коснулся бледной израненной щеки.

— Спасибо тебе, Галина. Бог любит тебя. Пусть твое путешествие будет хорошим, пусть ты обретешь заслуженную награду.

Оксана и я шли по сверкающему коридору из мыльной пены, пока свет позади нас не сомкнулся, словно сияющий занавес, скрыв от нас тело Галины. Оксана была в ступоре, но даже я ощущал себя будто во сне. Я хотел бы получше описать то место, но не могу, поскольку никогда ничего подобного не видел. Не знаю, увижу ли снова, почувствую ли эту наполненную музыкой атмосферу, окутывающий все свет, не дающий ни малейшего намека на то, как устроено это странное место. Но знаю, что буду помнить это, пока не остановятся мои мысли.

Мы шли некоторое время, а потом я заметил, что все вокруг начинает темнеть, будто в этом не-мире начался закат. Мы все так же шли сквозь свет, но уже более тусклый, неровный и бесцветный по сравнению с тем, который окружал нас раньше. Долгое время мы молча шли в этом темнеющем мире, но скоро стало понятно, что полумрак становится неоднородным: полосы слабого света начали чередоваться с темными, а потом светлые и темные полосы превратились в оттенки темного и очень темного.

Потом мы очутились в коридоре, состоящем из полос темного и почти черного, переходящего в полностью черный. Я почувствовал, что Оксана протянула руку и схватилась за меня, но я не мог ее успокоить, поскольку сам не понимал, что происходит. Спустя несколько секунд, безо всякого ощущения перехода, мы вдруг оказались не внутри, а снаружи, на улицах какого-то пригорода, с деревьями и фонарями.

У меня в кармане снова был мобильный. Это, а также дорожные указатели позволили мне понять, что мы снова в Сан-Джудасе, ранним утром, последовавшим за той ночью, когда мы забрались в музей. До рассвета было еще часа два, не меньше. После всего, что случилось ранее, уставший до невозможности Сэм все-таки ухитрился отправить нас в восточную часть города, и мы очутились всего в полумиле от дома.

Когда мы, шатаясь, вошли в квартиру, я, не зная, чем еще помочь Оксане, сделал ей чашку чая. Но она уснула, сидя на Диване и даже не прикоснувшись к чаю. Убрав блюдце и чашку с ее коленей, я аккуратно уложил ее на бок и прикрыл одеялом, а потом вышел.

Идти до Стэнфорда было далеко, но мне надо было забрать машину-такси. На полдороге я сел в автобус, наполненный живыми мертвецами, ибо в это время суток люди в автобусах пребывают именно в таком состоянии. Я наверняка выглядел не лучше. Дома я умылся и обработал порезы и ссадины, но брюки у меня выглядели так, будто меня только что выгнали с Курса Послушания для Питбулей за непрофессионализм. На рубашке была пара больших лилово-черных пятен, от состава которых любой эксперт-криминалист наверняка бы пришел в ступор.

Но я и внутри ощущал себя мертвым. Таким пустым, что и представить сложно.

Выйдя из автобуса на Камино Рил, я перелез через стену студгородка. Медленно и осторожно пошел через парк, шел долго, пока не подобрался к музею имени Элизабет Этелл Стэнфорд. Огляделся.

Никаких прожекторов, полицейских машин, ничего необычного. Это хорошо. Не то чтобы я хотел снова забраться внутрь, ни за что, на хрен. Но если бы взлом был обнаружен, копы уже закрыли бы главные ворота и проверяли всех выезжающих.

Такси стояло на стоянке у конференц-зала, и, что было огромной удачей, рядом с ним стояла еще пара машин, чьи владельцы решили воспользоваться освободившимся на выходные местом. Благодаря этому моя машина не бросалась в глаза. Сев в машину, я поехал к воротам, с мурашками по коже, каждое мгновение ожидая увидеть в зеркале заднего вида полицейские маячки. Но этого не случилось. Охранник на воротах едва поглядел на меня, нажимая кнопку, и я выехал на Камино Рил. Остановившись у булочной, купил еды на завтрак, и половину съел по дороге до дома Каз. Телесный голод будто отстал от меня после наполненной адреналином и ужасами ночи, а теперь вот догнал.

Оксана все так же спала на диване. Я положил на кофейный столик пакет с миндальными пирожными, которые, как я знал, она любила, быстро принял душ и плюхнулся в кровать.

Через пару-тройку часов дверь в спальню открылась. Я начал просыпаться, адреналин привычно хлынул в кровь, но это оказалась Оксана.

— Можно я войду?

— Конечно, — ответил я. Приподнял одеяло, давая ей улечься рядом со мной. Быстро разглядел, что на ней только майка и панталоны (трусики, панталоны, как хотите, так называйте), но я был слишком уставшим, чтобы беспокоиться. Она прижалась ко мне, и я почувствовал, что она дрожит всем телом. Все понятно. Обняв ее рукой, я позволил ей прижаться ко мне плотнее, поскольку ей сейчас это было необходимо.

— Я иду за ней, — сказала она. — Галиной.

На мгновение я подумал, что она хочет сказать, что умрет, но прежде, чем я успел что-то сказать, она заговорила снова.

— Я иду за ней потому, что люблю ее. Я знаю ее со школы. Для меня она самая храбрая, как змей.

— Змей? — тихо переспросил я, услышав английское kite.

— Нет, не змей. Ka-night.

— Рыцарь, который в доспехе, на лошади, да?

— Да, рыцарь. Она самая храбрая и красивая, для меня. Волосы, как флаг на ветру. Я хотела… выйти за нее замуж.

Она долго молчала, а я обнимал ее, пока она не перестала рыдать.

— Галина говорила, я слишком молодая для нее. Что она мне не пара, ей мальчики тоже нравятся. Мне плевать! Когда она пошла к скифам, я пообещала, что тоже это сделаю.

Оксана прижала голову к моей груди, будто ей было приятно, что звуки ее голоса отдаются в моей грудной клетке.

— И я сделала это. Два года прошло, бросила школу и пошла. Мне там было здорово. Все эти тренировки, я стала сильная, а Галина была все такая же красивая и такая сильная по сравнению со мной! И такая умная. Она все знала, про мир, про политику.

Никогда еще я не слышал, чтобы Оксана говорила так долго и пыталась сказать по-английски больше пары фраз. Очень старался игнорировать присутствие рядом молодой, теплой и красивой женщины, старался включать только уши и мозг, поскольку ей было нужно именно это. Нелегко было. Может, я и ангел, но мне тоже было одиноко, а тело мое чертовски смертно.

— А потом она тоже меня полюбила. Конечно, были другие девочки, но она любила меня больше всех, она сказала это. Больше мне ничего не надо было. Она меня звала… она меня звала…

Голос Оксаны снова сорвался, ей надо было пройти через это, как через жестокий шторм. Она крепко обхватила меня рукой и прижалась головой еще сильнее, будто животное, пытающееся зарыться в землю от опасности. Приступ прошел, и она снова заговорила, спокойным и напряженным голосом.

— Она называла меня ходулочник. Птица такая, с длинными ногами, в воде ходит. Говорила, что это я. Ходулочник!..

Рыдания снова сотрясли ее и продолжались так долго, что я уснул, продолжая обнимать ее.

Позже, через пару часов после рассвета, я проснулся снова. Оксана все так же лежала в постели со мной, но ее объятия стали совсем другими. Она прижалась промежностью к моему бедру и грудями к руке, и спала, тихонько толкая меня и издавая тихие звуки. Соски отвердели и проступали через тонкую майку. Она провела ими по моей руке и тихо застонала, так тихо, будто этот звук донесся из соседней комнаты.

Она спала, в этом я был уверен, и ей снилась Галина, которую она потеряла. Я попытался отодвинуться, но она вцепилась в меня и тихо захныкала. Мне самому приснилась Каз, и у меня эрекция была уже вполне ощутимая, но от ритмичных движений Оксаны, прижавшейся ко мне всеми интимными частями, тихими звуками желания и удовольствия, эрекция стала полноценной и болезненной. Я не знал, что делать, кроме как вылезти из кровати. Оксана хотела не меня, она хотела того, чего не могла получить, а я не хотел ее, по крайней мере, мое сердце ее не хотело. А пользоваться ее положением я не хотел еще больше, пусть даже мое грубое и тупое физическое тело считало совсем иначе.