Чудо-камень - Сотников Иван Владимирович - Страница 28

• Предыдущая
• 28/36
• Следующая

Время торопило. Нужно еще спуститься вниз, отыскать место для бивака, накормить отряд. Поэтому Платон Ильич торопил, Сенька все же успел дорисовать портрет Бахтина. Обняв колени, на камне сидел жизнерадостный человек. Умный, смелый, с пытливыми глазами. Юному художнику удалось уловить самую суть в нем — энергию, нетерпение, задор, страсть поиска. Истинно портрет ученого!

Рисунок профессору понравился. Здорово получилось! Как у настоящего художника.

— Надеюсь, — подаришь рисунок? — спросил он у Сеньки.

— Нет, нет, это школе, — сказал Сенька, а вам нарисую еще.

Платон Ильич тоже залюбовался рисунком. Талант! Он глядел то на портрет, то на Сеньку. Парень даже смутился. Грек вроде смотрел на него с укором: «Меня ты не нарисовал». Может, Сеньке лишь показалось это, но ему захотелось нарисовать и своего Грека. Он любил его, доверял, во всем. Ценил даже больше профессора. А почему ни разу не нарисовал, и сам не знает.

— Я вас нарисую еще лучше! — тихо сказал он Греку. — Потому что вы лучше всех!

У Платона Ильича даже дрогнул подбородок, и он невольно смутился. Столько было чувства в этих словах и столько тепла!

— Я нарисую вас у первой глыбы нефрита! — сказал Сенька.

Еще на гребне Сенька немало сетовал на географов. До сих пер не могут провести границу меж Европой и Азией. Сколько ни читал он, сколько ни рылся в энциклопедиях, всюду по-разному. То граница тут, то там. Одни считают, будто граница проходит у восточной подошвы Урала, а потом по Эмбе… У других иначе — по гребню гор. Напутано тут немало. Стань географом — Сенька просто провел бы ее по реке Урал, до Каспия. А выше истока — по главному бы гребню гор, до океана. Чего проще…

Платон Ильич вполне соглашался с ним.

Ребята спускались к истокам реки Урал и без умолку спорили об этом: одни соглашались с Сенькой, другие нет.

Платон Ильич слушал и дивился. И как дети, и как взрослые. Сколько в них еще неразбуженных сил. И не вина ли школы, что слишком долго эти силы остаются втуне. А время все убыстряет, и дети раньше, чем прежде обретают силу, крылья, мужество.

Вдали виднелись хлеба, тучные, бескрайние хлеба. Сам из крестьян, Платон Ильич знал им цену. Любил чистое поле, без сорняков. Мысль заработала в неожиданном направлении. Дети, которых растит он, чем-то похожи на такие тучные хлеба, и в их ребячьих душах порой тоже пробиваются сорняки, и с ними нельзя мириться. Но главное-то не сорняки, а хлеба. Значит, и главные усилия педагога не на то, что является горестным исключением, а на все доброе и сильное, чем богата душа ребенка. Что ж, он всю жизнь так и поступал. И вот его ребята, серьезные, ищущие.

Больше всего сил он отдает таким, как Сенька, Азат, Биктимер, Альда. Они совсем не похожи друг на друга, у каждого свой характер, свои интересы и увлечения, свои успехи и промахи. Умница Альда, например, излишне «морализует», и не от них ли, от школьных педагогов, ее порой назойливые «морали». И тем не менее, все это лишь от доброты души. Такой доброты, случается, еще не хватает многим, и ее нужно разбудить, воспитать, направить.

Вон Юрка Дежнев, порой спотыкающийся, легко уступающий трудностям, неоправданно нетерпимый к любой критике, но упорно ищущий в себе силы, чтобы пробиваться на непроторенные тропки-дорожки. Как же не поддержать его на этом пути! И не только его, а каждого.

Или вон Петька-задира, еще ре умеющий как надо нацелить свою энергию. Он полон сил, которых нельзя не направить на добрые дела.

Так, рассуждал сам с собою, Платон Ильич и не заметил, как спустились к истоку Урала. Он начинается здесь живыми родниками, еще слабыми и робкими. Лишь постепенно они набирают силы и, сливаясь в ручьи, образуют главное русло реки.

История этих мест уходит в глубь веков. Сменяя друг друга, здесь вереницей проходили скифы, сарматы, готы, хазары и печенеги с половцами, Много веков назад тут появились русские. Сюда бежали старообрядцы, стрельцы, крепостные крестьяне. Да и река тогда называлась по-другому — Яиком. Лишь после подавления пугачевского восстания Яик стал называться Уралом. В наше время на реке вырос Магнитогорск — город с мировой славой.

Стали на отдых. Переход был трудным. Усталость валила с ног. Платон Ильич, подбадривая ребят, торопил с ужином, во все вмешивался, чтобы быстрее накормить своих питомцев.

Сенька и Альда с удивлением глядели на речку, скорее, на речушку. Таков тут Урал. Сенька запросто перешагнул с берега на берег, из Европы в Азию. Альда в Европе, он в Азии. Правда, удивительно?

— А может, граница дальше, а не здесь? — гадала Альда.

Сенька не сдавался. Если географы спорят меж собою, почему не поспорить и с ними. Согласен же с ним и Платон Ильич. Это настоящая граница!

А вокруг леса и леса, буйные, часто непроходимые. Каменные россыпи, валуны, останцы — все нагромождено стихийно, беспорядочно и по-своему поэтично. Немного передохнув, ребята уже рыскали среди каменных громад, стучали геологическими молотками, изучали породу за породой. А вдруг обнаружится нефрит? Однако нефрита все не было.

На следующие сутки горы сильно понизились. Они мельчали все больше и больше. Чаще встречались небольшие селения, горные озера. У одного из них туристы разбили лагерь и остановились на дневку. После трехдневных переходов Юрка впервые шел сам. Нога зажила, и ему было особенно радостно. Паренек широко улыбался, смеялся, шутил. А часто и задумывался. Все случившееся с ним, все разговоры оставили в душе свой след, и приходилось о многом думать по-новому, что даже нравилось.

Озерцо небольшое, проточное. Три года назад здесь вымерзла вся рыба. А местный учитель на свой риск и страх привез откуда-то мальков и пустил в озеро. Мальки были едва живы: все издалека, вез долга. К удивлению; они не погибли, и вскоре маленькое озерцо закишело рыбой. Да такой, какой здесь никогда не видели: лещ, окунь, хариус, чудесный жирный карп. А вместе с рыбой пришла сюда и беда. Повадились браконьеры. Как хищники набрасываются они на рыбу. Благо бы с удочкой — против удочки тут не воюют — нет же, с сетями. Выгребут уйму рыбы и воровски скрываются. А озеро опустошается. Учитель сам пришел в лагерь, принес приманки, удочки, чтобы угостить юных туристов зеркальным карпом. Такого нигде нет!

За обедом много говорили, смеялись. Учитель рассказывал, как преображаются здешние места. Появилось электричество. Пришло оно издалека. Гигантской шеренгой в сотни верст выстроились они, ажурные мачты, и бредут себе через леса, горы, реки. Стальные великаны несут на своих плечах электрическую реку. Ведь кругом карьеры, прииски, новые заводы, и спрос на энергию огромен.

Местного учителя провожали гурьбой. Он понравился им своей простотой, своей заинтересованностью всем, что нужно людям.

Чувствуется, любит ребят. Говорит о них как о взрослых. Без них он и рыбу не развел бы. Все с их помощью. А сейчас они радиофицируют всю деревню. Своими силами.

Виделись с ним всего час-другой, а расстались как со старым другом, которого знают давно.

Вечером на берег озера, неподалеку от лагеря, заявились незнакомые люди. Приехали на двух машинах. Может быть, геологи-поисковики? И Платон Ильич пошел с Сенькой разузнать. Нет, не геологи, не поисковики. Люди странные, необщительные. Глядят исподлобья, хмуро и строго. Хуже — воровато. Неужели они? — мелькнула догадка. — Неужели за рыбой?

Вместе с Сенькой сели на берегу озера поодаль и стали ждать. События развертывались стремительно. С машин сняли надувные лодки, быстро наладили их, спустили в воду. Сняли сети. Ясно, браконьеры.

Платон Ильич направился к незваным посетителям.

— Вы кто будете? — обратился он к рыжеусому в клетчатой ковбойке с засученными рукавами, как у мясника.

— А вы кто? — в упор спросил рыжеусый.

• Предыдущая
• 28/36
• Следующая