Вердикт двенадцати (сборник) - Нокс Рональд - Страница 57

• Предыдущая
• 57/104
• Следующая

— Дэвид Эллистон Смит, повторяйте за мной…

— Айвор Уильям Дрейк, повторяйте за мной…

— Гилберт Парем Гроувз, повторяйте за мной…

— Генри Уилсон, повторяйте за мной…

Шестеро мужчин, которых столь бесцеремонно прогнали через обряд присяги, почти все были среднего роста и заурядной внешности: «Первый гражданин, второй гражданин, третий гражданин…» На первый взгляд — типичные господа Ничтожества, заурядные жители пригорода, оптом поставляемые на заказ из небесного универсального магазина. И только приглядевшись к ним внимательней, можно было заметить явную разницу в возрасте, а узнав их получше — еще большую разницу в характерах.

Старшим среди них был Эдвард Оливер Джордж. Лицо у него было усталое, он выглядел за пятьдесят, да так оно и было на самом деле. Одетый в костюм скромных темных тонов, он умудрялся носить выходную воскресную пару так, словно привык расхаживать в хорошем платье. Мыслями он унесся далеко от суда и даже от маленького домика, где жил с женой и тремя детьми на шесть фунтов в неделю, что ставил себе в заслугу. Всеми помыслами он обретался у себя в конторе. Он состоял генеральным секретарем Национального союза штукатуров всего два года и все еще не мог поручиться, что до конца расчистил Авгиевы конюшни, оставшиеся в наследство от предшественника. Когда он принял дела, у союза был превышен кредит в банке, а в учетных карточках царила чудовищная путаница. Пособия получали люди, не имевшие на то права; хуже того, один из секретарей отделения исхитрился получить из стачечного фонда вспомоществование на семерых умерших членов. Для начала пришлось предложить исполкому неукоснительно соблюдать уставные правила. Это было нелегкое дело, и он нажил себе много врагов. Как-то раз на конференции союза двое противников так на него насели, что он было подумал — все, конец. Штукатуры — народ крепкий, неуступчивый. Но союз поддержал мистера Джорджа: он был не первой молодости, год назад еще сам работал рядовым штукатуром, так что ребята не позволили с ним расправиться. Конференция завершилась вотумом доверия его линии, который был принят подавляющим большинством, и расквашенным носом одного из двух противников.

Тогда он поставил перед собой новую задачу — убедить объединение покончить с вендеттой в отношении других строительных рабочих и войти в Национальную федерацию ассоциаций квалифицированных рабочих-строителей. Задача представлялась еще более трудной, хотя на самом деле справиться с ней оказалось легче. Укрепление уставной дисциплины лишило членов возможности устраивать беспрерывные мелкие стачки по поводу так называемых «разграничительных споров»[44]. С прекращением таких стачек исчезла главная причина для ссор с другими союзами. За предложение войти в федерацию проголосовало 16 401 член, против — 5003, и новоизбранный исполком направил соответствующее ходатайство о приеме. И вот, извольте — именно сейчас, когда новое руководство еще не успело набраться опыта, а у него на руках такое важное дело, надо было прийти этой идиотской повестке и оторвать его от работы! Утром ему передали записку от казначея на новом отдалении «Троллоп Энд Колл»; тот сообщал, что у них в любую минуту можно ждать неприятностей. А в правлении только молоденькая секретарша да новый председатель исполкома, который и собственного-то имени толком написать не способен. Повторяя слова присяги, мистер Джордж откровенно кривился. Он тут торчи целый день, слушай чушь, которая не имеет к нему никакого отношения, а там одному Господу ведомо, что могут затеять в его отсутствие. Он велел секретарше придержать исходящую корреспонденцию; из-за чертового суда придется полночи не спать, работать, «…в согласии с представленными уликами», — закончил он и с трудом удержался, чтобы не хлопнуть Библией о подставку.

Фрэнсис Артур Хордер Аллен.

Следующий присяжный явно был много моложе, хотя и выглядел старше своих двадцати шести лет. Нечто в его одежде и позе подсказывало, что не так давно он разгуливал по университетским дворикам Оксфорда или Кембриджа. Доктор Холмс повернулся взглянуть на него: университетского старожила не проведешь. Если б Фрэнсис узнал о занятиях и интересах того, кто присягал перед ним, он бы заявил, что лишь они двое представляют рабочий класс в составе присяжных. Однако во всем жюри не нашлось бы людей, менее способных друг друга понять, чем эти двое.

Черные волосы, темные глаза, худое оживленное лицо — Фрэнсис Аллен был самым беспокойным и, вероятно, самым счастливым присяжным из всех, за исключением, может быть, Эдварда Брайна. Кто на свете счастливей молодого человека, не обремененного денежными заботами, исполненного желания изменить мир (и к тому же уверенного, что знает, как это сделать) и недавно женившегося на любимой девушке? Таков краткий портрет Фрэнсиса Аллена в ту минуту, когда он встал и принял присягу. Быстро же он изменился — всего три года тому назад это был юный выпускник, который с отличием сдал экзамены по классической филологии и объяснял приятелям, что единственный смысл любого образования — научить человека читать и понимать Спинозу. Теперь он считал этого молокососа самонадеянным глупым педантом и был убежден, что с тем этапом покончено и нынешняя перемена — последняя в его жизни. В коммунистической партии он не состоял и не смог бы толком объяснить, почему так получилось. Но после Спинозы он занялся Марксом, и занялся основательно, а затем почитал кое-что из Ленина и совсем мало — из Сталина, благо уже утолил жажду чтения подобной литературы. Социализм Аллена — или коммунизм (в зависимости от компании он именовал свои взгляды то так то эдак) — опирался не на знание экономических законов, а на чувства: подлинными его наставниками были Оден, Ишервуд, Льюис и Спендер, а также — он только боялся в этом признаться, чтобы не прослыть ретроградом, — Шелли и Суинберн.[45] Фрэнсис Аллен и сам пописывал стихи, но у него хватило ума понять, что он подражает Одену, поэтому стихотворения его не увидели света, за исключением двух, напечатанных в «Левом обозрении».

Он был женат всего шесть месяцев и называл жену Дженни, потому что Кэролайн Дороти (тут они оба сошлись) никуда не годилось. В этом году, как и в тех, что за ним последовали, две любви Фрэнсиса Аллена слились в одну большую любовь. Дженни разделяла с ним все его мысли и упования: он жил, боролся и жертвовал собою ради Общего Дела — и точно так же любил, боролся и жертвовал собою ради нее. Выступая на митингах, патрулируя улицы, выводя мелом лозунги на мостовой, задирая фашистов и обличая самоуправство полиции (в настоящей потасовке ему, однако, еще не доводилось участвовать), он всегда ощущал ее незримое присутствие, ободрение и поддержку, а нередко она и сама бывала с ним рядом. Занимаясь с ней любовью, чувствуя, как она приникает головой к его плечу, прислушиваясь к ее усталым довольным вздохам, он ощущал себя не воителем, покинувшим поле боя ради сладостных дел, но товарищем, который ждет поддержки и дает таковую, связав себя тесными узами с боевой подругой, и тем самым удваивает силы каждого из них.

Под его руководством она немного научилась латыни — настолько, чтобы понимать любовные песни Катулла[47]:

• Предыдущая
• 57/104
• Следующая