Тайна песчинки - Курганов Оскар Иеремеевич - Страница 2

• Предыдущая
• 2/34
• Следующая

Хинт любит обращаться к спортивной терминологии. Я слышал, как он кому-то говорил по телефону: «Это чистый нокаут», или: «Ничего не поделаешь — наш мяч попал на штрафную площадку», или: «Так уж случилось — мы вне игры». Но в связи с «запасным игроком» Лейгером Ванаселья я узнал о побеге Хинта из фашистского лагеря. Когда это было, как он попал в лагерь, как ему удалось бежать? Я все еще не знал, с чего начинать наш разговор. С побега из лагеря или с истории открытия силикальцита? Или с детства Хинта?

Конечно, лучше всего, с детства. Так постепенно мы дойдем и до лагеря, и до открытия. Хинта снова позвали к телефону, и когда он вернулся, я предложил пойти к морю. Мне казалось, что оттуда его вряд ли будут звать к телефону. Или, может быть, он устал и ему пора отдыхать? Хинт покачал головой — нет, он не устал. Теперь он все равно не уснет.

— У меня есть более разумная идея, — сказал Хинт.

Он повел меня в дальний уголок сада, где была устроена маленькая летняя кухня. В кирпичной загородке можно разложить костер. Надо только собрать щепки, сухие ветки, старые доски.

— Надо помочь жене — она просит согреть воду, — сказал Хинт и пошел за хворостом, лежавшим у забора.

Я же собирал щепки и думал о Хинте. Пожалуй, впервые я встретил человека, столь не похожего на мои обычные представления об изобретателях. Не то, чтобы у Хинта была более счастливая и легкая судьба, чем у других его коллег. Нет, путь, предшествовавший признанию, был трудным, тяжким, горьким. Но жизненные испытания и разочарования не погасили в нем веры в людей. Может быть, отправляясь в дальнюю дорогу технических открытий, Хинт подготовил себя ко всяким неожиданностям.

Не только хозяин, но и его дом нарушили мое обычное представление об изобретательском житье-бытье. Не было здесь ни атмосферы бедствия, ни конуры, в которой едва вмещаются и крохотная лаборатория, и плоды длительных трудов, и детали машин.

Хинт жил в большом и хорошем доме на берегу моря, в кругу дружной семьи. Даже суета уборки после ухода гостей производила впечатление благополучия и покоя.

Потом, когда я ближе узнал Хинта и его семью, я понял, что за этим внешним и кажущимся покоем скрывается много жизненных невзгод. Но в тот вечер или, вернее, в ту ночь я увидел только большие и скромно обставленные комнаты, сад, вместивший все цветы эстонской земли, приветливого хозяина и ощутимое подтверждение жизненной реальности его открытия.

Дом этот радовал меня и тем, что он выложен из силикальцита, нового строительного камня, созданного Хинтом, и тем, что жил в нем ученый, исследователь, первооткрыватель. Я не мог не вспомнить о том ощущении неловкости и даже раздражения, которые я испытывал в подобных домах — пусть не силикальцитных, а в кирпичных или рубленых, — если за их обитателями угадывались случайные или, как в старину говорили, «бешеные» деньги, или случайное возвышение, случайный пост, а не талант, не крупные заслуги перед обществом.

Хинт вернулся с охапкой хвороста и мелкими щепками, присел на корточки, и вскоре веселый огонь осветил его лицо.

Потом мы принесли большой котел с водой, поставили его на кирпичи, под которыми уже сердито покрикивал в ночной тиши разгоревшийся костер.

Мы просидели с Хинтом у этого домашнего костра всю ночь, если только белая прозрачная пелена, подвешенная к небу, может быть названа ночью. Мы говорили с ним о самых разных событиях его жизни. Но он неизменно возвращался к одной и той же теме — силикальциту. При этом лицо Хинта становилось одухотворенным — он как бы отправлялся в одному ему известные миры. То он с гневом обрушивался на тех, кто стоит на его пути, то устремлялся в будущее и рисовал увлекательные картины сказочного распространения его изобретения на всех континентах.

Я знал, что Хинт родился и вырос на острове Саарема. Мне казалось, что я уже побывал на этом суровом и прекрасном острове, когда читал талантливые книги Юхана Смуула и Ааду Хинта, брата Иоханнеса Хинта. Но, может быть, мы повторим это путешествие теперь, у костра?

— Какая связь между моим детством и силикальцитом? — спросил Хинт. — Поверьте мне, я не был изобретателем ни в пять, ни в десять, ни в пятнадцать лет. Как и все дети мира, я считал, что взрослые меня не понимают, и стремился к морю, когда надо было сидеть над алгеброй.

Потом, помолчав, Хинт что-то вспомнил:

— Когда мне было пять лет, я любил строить из песка различные домики. Это, как известно, увлечение детей всего мира. Но, построив домики, я начинал рубить их маленьким топориком. Мать мне тогда говорила: «Как ты мог додуматься — рубить песок топором?» Я тогда, помнится, вполне сознавал всю бессмыслицу своего поступка. Но вот прошло с тех пор более сорока пяти лет, я стал инженером и теперь доказываю всему миру, что песок надо рубить топором. Только этот способ — рубка песка — и может открыть те тайны песчинок, которые привели меня к созданию силикальцита. Правда, я рублю песок не обычным топором, а специальной машиной, но действует эта машина, в сущности, по тому же принципу — рубит металлом песчинки.

Я понял, что всю свою жизнь Хинт теперь рассматривает с точки зрения своего изобретения. Он не может себе представить, что в детские или юношеские годы могли произойти какие-то события, не повлиявшие в той или иной степени на судьбу силикальцита. Разве, будучи студентом строительного факультета, не удивлялся он слабости силикатного кирпича? А ведь именно эта мысль привела его впоследствии к созданию силикальцита. Разве, уже став инженером, не увлекался он самыми фантастическими проектами? А ведь именно эта его черта характера помогла ему создать не фантастические, а реальные проекты новых конструкций.

Нет, Хинта никогда не покидало чувство юмора. Он посмеивался над самим собой, над своей склонностью видеть в своих жизненных поступках истоки силикальцита.

И все-таки рассказ о побеге из фашистского концентрационного лагеря поздней осенью 1943 года оказался, как это ни странно, началом истории об изобретении Хинта.

Но прежде чем мы пойдем с вами, читатель, по дорогам войны, нам придется отправиться в места, связанные с детством Хинта. Правда, я вынужден буду прервать разговор у костра и чуть-чуть забежать вперед. Но мне кажется, что этого требует логический смысл рассказа.

Через дня три после той ночи я побывал у Ааду Хинта, автора талантливой эпопеи «Берег ветров», охватывающей большой исторический период жизни эстонского народа.

Ааду Хинт провел меня в свой кабинет, напоминавший капитанскую рубку большого корабля.

Ааду остроумно использовал для этой «капитанской рубки» чердак дома. Большой компас, старые лоции, карты, флажки — все напоминало о душевной привязанности хозяина дома к морю, к океанским ветрам и далеким походам.

С этого и начался рассказ Ааду о семье Хинтов.

Александр Хинт — отец Иоханнеса и Ааду — был капитаном дальнего плавания. Семья Хинтов жила в маленькой деревушке на скалистом берегу острова Саарема.

Это даже была не деревушка, а хуторок Копля — всего шесть домиков. В одном из них жила семья Хинта.

Александр Хинт почти все время находился в плавании. Он появлялся на острове Саарема на хуторе Копля, задавал детям один и тот же вопрос: «Ну, что вы сделали для людей?»

Это было шутливое начало встречи с детьми, и отец даже не всегда интересовался их ответами. Но шутка запала в душу братьев Хинт. И не раз, уже будучи взрослыми, они с тем же шутливым оттенком спрашивали друг друга: «Ну, что ты сделал для людей?»

Итак, маленький хутор Копля, вблизи деревни Куузнымме — вот он передо мной. Суровая жизнь на суровой земле. Ветры придали деревьям причудливые формы, а каменистая почва принуждала людей действовать с неутомимостью и напористостью ветров. Соленые штормы, сероватые камни побережья, холодная зима, жаркое и короткое лето — словом, как будто неприютная земля. Разве рыбаки, ловцы угрей, не могли найти более тихий и плодородный клочок земли? Разве моряки не могли поселиться в более привлекательном месте?

• Предыдущая
• 2/34
• Следующая