Небесное пламя (Божественное пламя) - Рено Мэри - Страница 94

• Предыдущая
• 94/106
• Следующая

Он совсем не хотел, чтобы Александру — или Гефестиону, это одно и то же, — стало известно, что он задает опасные вопросы. Потому у него ушло довольно много времени, прежде чем удалось насобирать какие-то крохи, — то тут то там, да чтобы никто не догадался, — а потом еще и сложить из них нечто вразумительное… Но в конце концов он до истины докопался.

Было уговорено, что Феттал сам о своей миссии сообщать не станет: слишком заметно. Он прислал из Коринфа доверенного курьера с докладом об успехе.

Кое-что об Аридее, хоть и не всё, Пиксодор знал: Филипп слишком опытный был игрок, чтобы рассчитывать, будто прочный союз можно построить на явном мошенничестве. Но когда сатрап узнал, что может за ту же цену поменять осла на скакуна, — обрадовался несказанно. В приемном зале в Геликарнасе — колонны из нефрита, персидские ковры по стенам, греческие кресла и всё такое — устроили скромные смотрины. Раньше никто не потрудился сообщить Аридею, что девочке всего восемь лет. Феттал, от имени жениха, выразил своё восхищение. На свадьбе, разумеется, тоже должен быть только представитель; но после свадьбы — родне жениха придется ее признать!.. Осталось только найти кого-нибудь подходящего ранга и послать в Карию.

Большую часть того дня — в присутствии Александра или без него — друзья его ни о чем другом не говорили. Если поблизости был кто-нибудь посторонний — старались говорить намеками… Но в тот день Филот раздобыл последнее звено в свою цепь.

Ждать пока не готов, зато потом действовать быстро и решительно — это царь Филипп умел лучше всего остального. Он не хотел никакого шума, и так уже достаточно напорчено. Редко когда он бывал так разъярен, как в этот раз, но теперь ярость была трезвой и холодной.

Тот день прошел без происшествий. Настала ночь, Александр ушел к себе. Когда он наверняка остался один — то есть, когда ушел Гефестион, — к его двери поставили часового. Окно находилось в двенадцати локтях над землей, но часовой был и под окном тоже.

Александр увидел их только утром. Людей подобрали надежных: на вопросы они не отвечали.

Под подушкой у него был кинжал. Кинжал в македонском царском доме — предмет одежды… Теперь он спрятал его под хитоном. Если бы ему принесли еду — он отказался бы: яд — позорная смерть, без боя… Прислушивался, ждал шагов.

Когда в полдень шаги раздались наконец, он услышал, как часовой берет на караул. Значит, еще не палач. Но облегчения не ощутил: узнал походку.

Филипп вошел в сопровождении Филота.

— Мне нужен свидетель, — сказал царь. — Этот малый сгодится.

Филот, спрятавшись за спину царя, так что тот его не видел, посмотрел на Александра взглядом испуганного сочувствия, смешанного с замешательством. Он даже рукой взмахнул слегка: вроде, мол, хоть ничем помочь не может — но с ним…

Александр его едва заметил: казалось, царь заполнил собой всё помещение. Рот на широком лице плотно сжат; густые брови, всегда поднимавшиеся к вискам, сейчас — нахмуренные — стали похожи на распахнутые крылья ястреба… Он излучал силу, будто жар. Александр врос ногами в пол и ждал, ощущая кинжал нервами под кожей.

— Я знал, что ты упрям, как кабан, — сказал отец. — И тщеславен, как коринфская шлюха. Я знал, что ты и на предательство способен, раз мамочку свою слушаешь. Но никак не рассчитывал, что ты еще и дурак.

При слове «предательство» у Александра перехватило дыхание. Он попытался что-то сказать…

— Молчи! — перебил царь. — Как ты смеешь рот открывать?.. Как ты посмел лезть в мои дела, со своим наглым невежеством и младенческим упрямством! Ты, недоумок!..

— Ты Филота сюда привел, чтобы он всё это слушал? — вставил Александр в нечаянную паузу. Чувствовал он себя прескверно. Не так сами слова отца, как тон — пронзил его, словно удар копья: боли еще не ощущаешь, но уже знаешь, что ранен.

— Нет, — угрожающе сказал царь. — Не спеши, про него скоро узнаешь. Но ты понимаешь, кретин, что ты проиграл мне Карию?! Бог свидетель — раз уж ты так много о себе мнишь — мог бы получше подумать, хоть раз в жизни!.. Ты что, персидским вассалом хочешь стать?.. Хочешь набрать ораву варварской родни, чтобы крутилась вокруг тебя, когда война начнется, — продавая врагу наши планы и торгуясь за голову твою?.. Если так — плохо твое дело. Я раньше сам тебя к Гадесу спроважу, там ты меньше вреда принесешь. А после того, что ты натворил, — думаешь Пиксодор примет Аридея?.. Для этого он должен быть еще дурнее тебя, а на это надежды мало. Я думал, без Аридея мне легче обойтись, чем без тебя… Ну что ж, дурак я был и дураков породил, так мне и надо. — Он тяжело вздохнул. — Не повезло мне с сыновьями.

Александр стоял неподвижно, даже кинжал свой на ребрах чувствовать перестал. Потом сказал:

— Если я твой сын, то ты оскорбил мою мать…

Сказал как-то механически, голова была занята другим.

— Ты меня не уговаривай! — Филипп выпятил нижнюю губу. — Я сюда ее вернул ради тебя. Она твоя мать, и я стараюсь об этом помнить… Но ты меня не выводи, тем более при свидетеле!..

Филот чуть шевельнулся у него за спиной и сочувственно кашлянул.

— А теперь слушай меня внимательно, я о деле говорить буду. Первое — я отправляю посла в Карию. Он может отвезти официальное письмо от меня, с отказом от согласия на твою помолвку, и от тебя — с твоим отказом. Или — если писать не станешь — только одно, от меня. Я Пиксодора поздравлю, но скажу, что ты мне не сын. Выбирай сразу. Не хочешь этого?.. Отлично. Тогда второе. Я не требую, чтобы ты контролировал мать, — ты на это не способен, и мне вовсе не нужно, чтобы ты таскал мне все её интриги. Никогда этого не просил, и сейчас не прошу. Но пока ты здесь в Македонии мой наследник — а это только пока я этого хочу, не дольше, — держись подальше от её заговоров. Если снова окажешься замешан в чём-нибудь — можешь убираться туда, где был, и больше не возвращайся, ясно? А чтобы тебе держаться подальше от греха, — те придурки, которых ты так далеко завлёк, поедут искать себе приключений за пределами царства. Сегодня они устраивают свои дела. Когда уберутся — ты сможешь выйти из этой комнаты.

Александр слушал молча. Он давно приучал себя к мысли о пытках, на случай если вдруг захватят живым на войне. Но прежде он думал только о телесных муках.

— Ну? — спросил царь. — Не хочешь узнать, кто это?

— А как ты думаешь?

— Птолемей — не везет мне с сыновьями… Гарпал — хитрая жадная лиса, я мог бы перекупить его, если бы он того стоил… Неарх — пусть его критская родня на него порадуется… Эригий с Лаомедоном…

Филипп не спешил. И смотрел, как белеет лицо Александра. Пусть подождет, пусть помучается… Пора мальчишке понять раз и навсегда, кто здесь хозяин. Пусть подождет.

Как бы ни хотелось Филоту убрать и Гефестиона, — его он в свой список не включил. Не справедливость и не доброта, а какой-то неизлечимый страх удержал тогда его руку. Царь же, со своей стороны, никогда не считал, что Гефестион опасен сам по себе. Ясно, что для Александра он готов на всё, но с ним, пожалуй, стоит рискнуть. И Олимпии можно досадить этим единственным исключением, и другая польза от него, тоже немаловажно.

— Что касается Гефестиона, сына Аминтора, тут дело особое. — Он снова остановился, а что-то внутри него (то ли презрение, то ли тайная зависть) говорило: «В мире нет никого, к кому я бы мог испытывать нечто подобное». — Ты же не станешь мне говорить, будто он не знал о твоих планах или отказывался участвовать в них?

— Он не хотел, это я его заставил, — тихо сказал Александр, с болью в голосе.

— Вот как?.. Ну что ж… Так или иначе, я принимаю в расчёт, что на его месте он просто не мог не согласиться; и обвинять его нельзя. Ни за то, что согласился, ни за то что не выдал тебя. Поэтому его я от ссылки избавляю, пока. Если он и впредь будет давать тебе хорошие советы — ты его слушай; так будет лучше и для него, и для тебя. Но — перед свидетелем говорю, чтоб ты не вздумал потом спорить, — если ты еще хоть раз окажешься замешан в каком-нибудь заговоре — я буду считать его участником; и по знанию, и по согласию… Я обвиню его перед собранием македонцев и потребую его смерти. Помни.

• Предыдущая
• 94/106
• Следующая