Охота на дракона (сборник) - Бритиков Анатолий Федорович - Страница 35

• Предыдущая
• 35/148
• Следующая

— В общем, завтра аппарат восстановим, — сказал Семен. — И ждем тебя к шести без опоздания.

— Пойдем, Славик, — сказала Валя. — На время ты будешь полностью в моей власти.

Слава вяло кивнул трем приятелям. Валя взяла Славу под руку. На улице он пошатнулся. Сцена убийства графа сидела в нем “по живому”, он еще не ощутил себя полностью воскресшим. Валя с тревогой сказала:

— Боюсь, ты не дойдешь пешком. У тебя найдется рубль на такси? У меня только несколько копеек.

— Обойдется, — пробормотал Слава. — Даже будучи графом, я не езжал на такси, только в каретах. А карет нету, верно?

— Карет нету, — охотно поддержала Валя. — И породистых коней не найти. Ты ведь был лихим наездником, разве не так? Можно только пожалеть, что все это осталось в далеком прошлом.

Славе захотелось показать, что не все из прошлого в нем преодолено. И в парадной Валиного дома он с неожиданной — особенно для себя — силой схватил ее на руки и понес по лестнице. Перепуганная, она попыталась вырваться, он не пустил, и она быстро смирилась, опустив голову на его плечо, чтоб ему было удобней нести.

— Хорошо, — сказала она на площадке пятого этажа. Он с удовольствием смотрел на ее раскрасневшееся лицо. — Теперь я уверена в твоем скором выздоровлении, Славик.

А Слава пожалел, что в доме только пять этажей.

Квартира Валиных родителей была большая — на три комнаты. Отец и мать были дома. Валя — Слава это понял сразу — в семье командовала. Она решительно сказала:

— Мой друг Слава Соловьев. Впрочем, у него имеются другие имена и фамилии. Не смотрите с удивлением. Он жертва науки. Во многом виновата я сама, объясню потом, а сейчас ему надо поспать. Он полежит эту ночь на папином диване. Завтра из него будут изгонять внедренные посторонние личности, ликвидировать электронную порчу. Надеюсь, понятно? Во всяком случае — для первого знакомства…

— Изгонять посторонние личности? — протянул отец, высокий седоватый мужчина с умным насмешливым лицом, — раньше изгоняли бесов, — правда, молитвами, а не электроникой, было, наверно, не так эффективно, как ныне. А разреши узнать, Валюша, много в твоем друге внедрено этих хвостатых?.. Я имею в виду — посторонних личностей?

— Четыре! — сказала, как отрубила, Валя. — Возможно, и больше, но остальные пока в латентном состоянии. Папа, я не поняла — как насчет дивана?

— Насчет дивана — распоряжайся сама, Валюша. Не уверен, впрочем, что даже разложенного дивана хватит на пятерых, особенно если электронные личности, так сказать, акселератных габаритов.

Слава захохотал — ему сразу понравился этот ироничный и, по всему, добрый человек. Валя заверила отца, что внедренные личности — из прошлого, а в древности люди были щупловаты, что доказывают, например, выставленные в музеях стальные панцири и кольчуги.

Мать — невысокая, полная женщина с темными глазами — не принимала участия в шутках. Она достала белье и помогла Вале застелить диван, молча поглядывая на Славу. Внедренные хвостатые личности и прочая электронная порча — блажь, читал Слава в ее взгляде. А вот каков ты сам по себе, парень, без твоего электронного колдовства? Достоин ли моей дочери, ее-то, кажется, ты уже околдовал без всякой электроники, хоть и аттестуешься как жертва науки.

Возбуждать к себе жалость — прием, разработанный еще до научно-технической революции!

Утром Слава обнаружил, что он один в чужой квартире. На столе лежала записка: “Родители на работе. Я приду к обеду. Завтрак на кухне. Отдыхай. Валя”. Слава поплелся на кухню, но есть не стал, только выпил полстакана кофе из термоса. Возвратившись в комнату, он снова лег на диван. Надо было додумать одну явившуюся еще вчера мыслишку.

Мысль была простая и грозная. Вчера, засыпая, он вдруг удивился, что граф Лукомцев ни разу не заговорил по-французски. А ведь не может того быть, чтобы он не владел французским, как своим родным. Сегодня эта туманная мысль возобновилась и стала ясной. Граф не говорил по-французски не потому, что не знал французского, а потому, что этого языка не знал Слава. Он изъяснялся только словами, которые знал Слава. И дьякон грохотал одними общеизвестными церковными цитатами. О Павлуше и думать нечего — сплошной рев, словарь — сотня слов, на порядок ниже дикарского, а эмоции, не выше подкорки, скорей физиология, чем психология. И самый словоохотливый и ехидный — Ферапонт Иванович: ведь ни одного словечка сверх тех, какие и до него — по литературе — знал Слава. Все они используют его словарный запас, выбирая из него то, что им ближе подходит — и ни одного слова своего личного, индивидуального. Почему? Значит ли это, что они неживые? Видения бреда? Может, и не было никогда ни графа Лукомцева, ни Ферапонта, ни Павлуши, ни дьякона? А были одни доминанты его реального характера, гипертрофированные эмоции, варварски усиленные волновыми излучениями электронного аппарата. И сам его мозг облек эти эмоции в образы каких-то личностей, когда они переросли обычные размеры. Кажется, Руставели сказал, что нельзя вылить из кувшина того, чего в кувшин не было заранее налито. Короче, он, Слава Соловьев, все же тривиально сошел с ума, ибо все внедренные личности — его бред. Он не поверил в свое сумасшествие, до того его одурили все эти графья, купчики, недоросли и пьянчуги. Но они лгали о своей реальности!

— Защищайтесь, призраки! — со злостью приказал Слава. — Доказывайте свою реальность.

Фантомы мигом распоясались:

— Милостивый государь! — грозно объявил граф. — В высшей степени непорядочно пользоваться нашим беспомощным положением! Как благородный человек считаю своим долгом…

— Бросьте, граф! — бесцеремонно прервал его Ферапонт. — О чем с ним расталдыкивать. Я лично-с ощущаю себя не менее реальным, чем он, а может и поболе его. Он, к примеру, на кухне быв, ни к колбаске, ни к сырку не притронулся, в такую, можно сказать впал бестелесность. А я бы не отказался, ибо голод не тетка, тем более, что в нашем роду теток не было ни у кого, такая воля господа вышла.

— Все в руце божьей, — мрачно сообщил дьякон. — И мне, ваше сиятельство, обращаюсь к вам, ибо вы, хоть по нонешнему, идеологически невыдержанная, но все же самая разумная личность, мне, говорю, неодиноко, голого ли кофея нахлебаться либо плотного бутербродика утоления телесной муки ради…

Услышав про голод, оживился Павлуша, но ему не дали вдосталь расхныкаться.

— Мне, государи мои, безразлично, откуда я появился — из чрева матери или, как сейчас принято, из, так сказать, волнового излучателя, — снова вмешался Ферапонт. — Я есьм — в смысле — я существую. И вы… Я, короче, есть, а вы — суть. Поддержите, граф!

— Поддерживаю! Славный род Лукомцевых, от князя Угорского Лукомы, что означает хитрый… И все народились до экспериментов, зато жили с благородством и славой. Никому не дам опорочить достославное бытие Лукомцевых!

— Весь род людской от Адама и Евы! Истинно говорю вам — несть перед лицом господа ни эллина, ни иудея. Все у господа равны.

— Ишь, какой революционер нашелся! Все равны! А я, между прочим, тебя, Иван, в ровни себе не беру. Заруби это себе на красном своем носу!

— Единственно в нем красное — его нос! — подал презрительную реплику граф. — Ужасно, господа! Подумать только — ведь вы все, возможно, непредусмотренный и отдаленный продукт моих греховных чресел. И даже не одной, а нескольких линий, ибо, по всему, дьякон и вы, Ферапонт, оба мои потомки, а до возрождения в нашем новом хозяине и не подозревали о своем родстве. Какое вырождение, господа, какое вырождение!

— Пусть вырождение, ваше сиятельство, но не отмена жизни. Речь, извольте себе уяснить, сейчас об одном — быть нам или не быть? В смысле — были мы или не были? Не он нас породил, не ему нас и убивать. Возобновил, а не породил — еще можно согласиться. А это, сами понимаете…

— Цыц, подонки! — рявкнул Слава. — Кто-то идет, слышите?!

• Предыдущая
• 35/148
• Следующая