Последний платеж - Дюма Александр - Страница 7

• Предыдущая
• 7/45
• Следующая

Жуковский пожал плечами.

— Кажется, он избрал Нидерланды… страну, посланник которой усыновил его здесь.

— Надеюсь, он усыновил его еще до преступления? — сдержанно спросил граф Монте-Кристо.

— Да, это так, — подтвердил Жуковский и добавил, — вряд ли он мог предвидеть то, что последовало.

— Может быть, это обстоятельство, что этот Дантес… — Эдмону становилось все труднее произносить это имя, — что этот офицер, получив титул барона, возымел еще большую уверенность в безнаказанности, и как раз и подтолкнуло его, так сказать, на его ужасный «подвиг»?

Жуковский согласился.

— Возможно… Впрочем, необходимо отметить, что иностранцы вообще пользуются в нашей стране множеством всяких льгот, поблажек… Наверняка, если бы нашего драгоценного Александра Пушкина убил русский, расправа с ним была бы куда строга! А иностранец, даже одноплеменник недоброй памяти Наполеона, отделался сравнительно легко. Я это не одобряю. Но меня, к сожалению, не послушали. Я предлагал посадить его на приличное время в тюрьму, тем более, что выстрел, если открыто не нарушал гуманное правило дуэли, то во всяком случае не совпадал с законом чести: он выстрелил раньше, чем Пушкин!

— Следовало бы его повесить, сказать по правде! — горячо воскликнула Гайде.

Жуковский покачал головой.

— Хотя повешение считается и бескровной казнью, но все равно это было бы умножением крови на кровь… — мягко сказал он. — Это означало бы двойное запятнание драгоценной для нас памяти Пушкина. Мы уже вышли из той фазы развития человечества, когда месть, кровавая в особенности, считалась священным непреложным законом.

Гайде украдкой глянула на Эдмона. Разговор коснулся его «больного места». Как он отнесется?

— Месть не вычеркнута, господин Жуковский, из списка священных прав человека, как мне кажется… — неторопливо, обдумывая и подбирая слова, отозвался Эдмон. — Мстящий может покарать общество, не вникнув должным образом в его мотивы, но когда он, мстящий, ощущает себя орудием Неба, осуществителем Воли судеб — он бесспорно идет на любые последствия.

— Не значит ли это, что вы в какой-то мере оправдываете Дантеса? — слегка насторожился хозяин.

— О, нет, нимало! — граф протестующе вскинул руки. — Мне лишь подумалось, что нужны достаточные права для роли мстящего… И вот знаете, месье Жуковский, когда я ехал сюда, в Россию, я смутно мечтал хоть чем-нибудь или как-нибудь отплатить за одного из немногих великих людей мира, кого я знал лично и питал к нему большое уважение… За этого самого Наполеона Бонапарта, о котором вы только что говорили.

Жуковский прищурился, но не ошеломленно, как рассчитывал Эдмон, а с какой-то своеобразной хитрецой понимания.

— Вы меня этим не удивили, граф. Мне сразу подумалось, когда я услышал ваш титул, что вы должны самолично, или через вашего отца быть одним из тех, которые чем-то обязаны Наполеону… Сколько наделал он графов, герцогов, баронов! Да чего графов и герцогов — королей сколько сфабриковал после того, как сам произвел себя в императоры… Я сразу сделал предположение, что вашим графством и обладанием целого острова, пусть и не столь уж большого, вы как раз обязаны этому смелому и щедрому узурпатору, умевшему и подкупать и покупать людей. Граф Монте-Кристо — разве здесь не виден наполеоновский почерк?

Эдмон запротестовал:

— Он был лишь косвенным моим пособником. Ни титул, ни остров достались мне не от него.

— Но все же при его содействии, вы признаете? — подхватил довольный, хотя бы неполной своей догадкой поэт-собеседник. — Ну что же, очень естественно, что вам захотелось отблагодарить как-то, отплатить за него хотя бы маленькой местью. Надеюсь, вы не рассчитывали взорвать московский Кремль… — все с той же отеческой, дружелюбной иронией продолжал Жуковский свои расспросы, догадки.

Эдмон невольно рассмеялся, улыбнулась и Гайде.

— Мы были просто очарованы вашим Кремлем, месье поэт! — энергично ответил Эдмон. — Пробыв в Москве около недели, мы стали чуть ли не патриотами вашей страны. Более того, узнав о тяжелом преступлении нашего соотечественника Жоржа Дантеса перед русским народом, я глубоко задумался над этим. И вскоре у меня сложилось совершенно обратное решение. Осуществить месть не вам, русским, а именно этому отщепенцу, этому выродку нашей нации, лишившего Россию такого великого, дорогого ей сына.

Теперь Жуковский уже без всякой иронии, даже с долгожданным удивлением, наконец, начал вглядываться в неулыбающееся посуровевшее лицо Эдмона.

— Все это, милейший граф, нечто такое, чего я никак не ожидал от вас услышать… Одно дело — ваше сочувствие нам, соболезнование, высказанное вами в самом начале нашей беседы, ваше сожаление, что убийца Пушкина — ваш соотечественник. И совсем иное сейчас высказанное вами намерение — покарать его за это, отомстить за этот гнусный поступок. Я было думал, что вы имеете какие-то смягчающие его вину обстоятельства, пробуете чуть уменьшить тяжесть его деяния, и вдруг — полнейшая неожиданность! Вы намерены мстить ему за нас, русских! Если бы вы не произвели на меня сразу впечатление очень выдержанного, отнюдь не легкомысленного человека, человека, знающего цену своим словам и решениям, не бросающего слова на ветер, — я бы мог подумать, что вы, простите меня за столь дерзкое слово… Но нет, я вижу, чувствую по всему, что тут нет ни малейшей рисовки, фанфаронства или желания подладиться к нам, русским… Я чувствую вашу искренность, граф, и просто ошеломлен тем, что услышал. Сказанное вами столь удивительно, что я невольно хочу просить вас о разрешении передать это моему дорогому цесаревичу… Он любит Францию, хотя еще и не бывал там. Мы скоро собираемся туда с ним. Пока что он знакомится со своей родной страной, и я тоже имел счастье сопровождать его при этом. Ему будет приятно узнать, что вы, сын Франции, французский аристократ, так близко приняли к сердцу утрату России, тяжелейшую нашу утрату.

Эдмон на минуту задумался:

— Но его отец, император, слышал я, сильно покровительствовал убийце Пушкина… Даже избавил его от наказания… Если вы разгласите мое намерение, месье Жуковский, это может затруднить для меня выполнение моего замысла… Убийце дадут знать о том, что его ожидает. О том, что Эринии начали за ним погоню…

Задумался и Жуковский:

— Пожалуй, вы правы, — кивнул он после раздумья. — Да вы правы, граф, я ограничусь, если позволите, только сообщением цесаревичу о вашем глубоком и искреннем сочувствии, но если он выразит желание с вами увидеться, надеюсь, вы не захотите от этого уклониться?

Граф Монте-Кристо развел руками:

— Дорогой месье Жуковский! Как такая мысль могла мелькнуть у вас! Удостоиться такой возможности — поговорить с будущим повелителем величайшей державы мира лично — честь, выпадающая немногим. Наши взгляды могут не совпадать, но я буду счастлив и в этом случае. Около двадцати лет назад я беседовал с императором Наполеоном и даже имел от него рукопожатие, и сейчас вы обнадеживаете меня возможностью встретиться с будущим императором России.

Свидание графа Монте-Кристо с наследником престола Александром все же состоялось. Совсем еще молодой, только вступивший в жизнь питомец Жуковского был правдив, высок ростом, довольно мужественен, но юнец чувствовался почти в каждом его жесте и слове. Даже голос его еще не оформился как следует. То и дело проскальзывали способные внушить улыбку нотки молодого петушка. Но петушиного задора как-то все же не ощущалось в этом полуюноше. Напротив, бросалась в глаза некая мечтательность, медлительность суждений и осторожность — качества, явно привитые воспитателем Жуковским. Можно было, правда, подозревать и старательно подавляемую пылкость, романтическую восторженность. Но эти черты были, по крайней мере, искусно дисциплинированы воспитанием и этикетом.

Беседа началась с Наполеона, сразу после того, как только цесаревич отдал благодарственный поклон за уже входившее в некий обычай для Эдмона и Гайде почтительное соболезнование о Пушкине.

• Предыдущая
• 7/45
• Следующая