На границе чумы - Петровичева Лариса - Страница 42

Пронзительная жалость стиснула сердце Андрея. Он вспомнил, каким был Шани совсем недавно, когда они приехали в столицу, и он, тотчас же схваченный на кордоне, с заломленными руками и пистолью охранца у головы, воскликнул: «Сперва лекарство примите! Я привез лекарство!» – а потом, когда Андрей сделал уколы всем людям на заградительном посту, бывший шеф-инквизитор спокойно добавил: «Ну что ж, теперь можете меня расстрелять, если хотите». И нарочито небрежным жестом сбросил камзол в снег, оставшись в одной рубашке, – нате, мол, стреляйте.

Разумеется, никто стрелять не стал…

– Я понимаю твое горе, – произнес Андрей. – И вижу, насколько тебе больно. Но пойми, что так ты ее не вернешь. И ничего не исправишь, напиваясь и перебирая шлюх.

Шани очень неприятно ухмыльнулся.

– Как будто я что-то исправлю, если буду вести праведную жизнь, – проронил он. – Мне ее и запретили, кстати, личным указом государя и аальхарнским уголовным законодательством. Поэтому будет так, как есть. В конце концов, сегодня праздник, и в столице все напиваются и перебирают шлюх.

Словно в подтверждение его слов, рождественские гимны сменились разухабистыми куплетами с нецензурщиной. Некоторые гости радостно пустились в пляс.

– И что ты предлагаешь мне делать? – горько произнес Шани уже на аальхарнском. Видимо, ему надоело, что Коваш сидит и таращит на них глаза, не понимая ни слова из сказанного и тревожась из-за этого еще больше. – Работы у меня нет. Даже от преподавания отстранили. В монастырь уйти не могу. Разбойным промыслом брезгую, да и не вижу в нем смысла, при моем-то состоянии. К наукам и искусствам не имею склонности. Все.

– Может быть, пора отправляться домой? – предположил Андрей и протянул Шани пластинку передатчика.

Коваш еще сильнее выпучил глаза на диковинный предмет, а Шани нахмурился, но произнес совершенно спокойно:

– Значит, в болоте ты его не утопил…

– Не утопил, – подтвердил Андрей.

Шани взял пластинку, повертел в пальцах.

– Знаешь, кто был твой особист? – спросил он, и сам не заметил, что снова перешел на русский: – Я так полагаю, это Максим Сергеевич Торнвальд, мой батюшка. Белесый, невзрачный… Незадолго до второй женитьбы он как раз начал сотрудничать с Федеральной службой безопасности Гармонии. А от меня он отказался… точно так же, как и твои чада и домочадцы – от тебя. Тогда зачем ему все это затевать?

– Не знаю, – пожал плечами Андрей. – Может быть, он раскаялся и жалеет о своем отречении. Дея закрыта для земных полетов, десант сюда высадить нельзя, так что этот передатчик – единственный способ извлечь тебя отсюда.

– Думал бы он раньше… Я всю сознательную жизнь прожил здесь. Что мне делать в Гармонии? Ни я к ней не приспособлюсь, ни она ко мне, – Шани взял с лавки драбжу и снова принялся пощипывать струны: звуки у него выходили печальными и тихими. – Поэтому кину я лучше эту дрянь в печку – на тебя, Андрей Петрович, в этом вопросе положиться нельзя. И будем считать, что жизнь удалась, причем у нас обоих.

В это время в таверну стремительным шагом вошла пышнотелая и немолодая, но очень ухоженная дама с хитрым острым личиком, высоко взбитой прической, с фальшивыми жемчугами и кокетливой мушкой на правой щеке. Скользнув быстрым взглядом по заведению, дама подхватила пышные юбки дорогого платья и поспешила к столу Шани. Бархатная сумочка на запястье хлопала по ее широкому бедру. Андрей заметил, что Коваш при виде дамы сурово поджал губы и нервно застучал пальцами по столешнице.

– Мой господин Андрей, Ваша бдительность, добрый вечер, – дама склонилась пред Андреем в глубоком реверансе, а затем просочилась за стол и присела рядом с Шани. – Во-первых, как и заказывали: из Амье, нынешнего года, отличное качество, – из сумочки был извлечен небольшой деревянный ларчик с золотым листком на крышке, Шани отвлекся от своей драбжи и приоткрыл крышку – в душном воздухе таверны опьяняюще повеяло приторно-сладким травяным запахом.

– Наркотики, – обреченно произнес Андрей.

Шани безучастно кивнул и полез в карман – несколько золотых кругляшков перекочевали в сумочку.

– Благодарю, ваша бдительность, – сказала дама. – Только не смешивайте со спиртным, в чистом виде лучше усваивается. Если с вином, то утром будет сильно голова болеть.

– Я в курсе, – сказал Шани. – Что еще?

– Яравна, сука ты старая, – не вытерпел Коваш. – Да я ж тебе все зубы твои гнилые пересчитаю, шалава! Что ты привязалась-то к нему, что не уймешься никак?

Яравна окинула его презрительным взглядом.

– Вот только урода спросить забыли, – язвительно и спокойно проронила она, скрестив руки на груди: когда такой жест делали мужчины, то это значило, что назревает драка. – В няньки записался? Ну так и сиди себе, не лезь.

– Я так полезу, что завтра тебя на дыбе растяну, – пригрозил Коваш.

Лицо Яравны скривилось в брезгливой гримасе.

– Ты никто, мусор и сброд, и место твое возле сброда, а я благородная дама и фрейлина государыни, – гордо сказала она. – Ты при мне стоять должен, а не зад на лавке отсиживать, – Коваш хищно оскалился, а Яравна отвернулась от него, взяла Шани под руку и заговорила: – Во-вторых, ваша бдительность, нашла прекрасную девушку. Молоденькая, очень хороша собой и в перспективе расцветет в потрясающую красавицу. Пусть русоволосая, но зато голубоглазая, стройная, весьма достойного воспитания, хоть и из мещан. Говорит, кстати, что знакома с вами, хоть и мельком.

– Вот как, – безразлично проронил Шани.

Коваш с мольбой уставился на Андрея: ну сделай же что-нибудь!

– Показать ее, ваша бдительность? – продолжала Яравна. – Она ждет.

Шани так же безразлично кивнул, и сводня выскользнула из-за стола и кинулась из таверны: живой товар ждал ее на улице.

– Ваша бдительность, не надо, – умоляюще проговорил Коваш. – Пойдемте домой. И праздник сегодня большой… грех это.

Шани взял драбжу и наиграл первые аккорды знаменитого в Аальхарне уголовного романса «Ходил я, мальчик, да по краю…». Андрей подумал, что все, что они могли бы сказать и сделать, будет бесполезно – то, что случилось с Шани, еще слишком свежо и живо.

– Я уже раскаиваюсь, – серьезно сказал Шани. – Заступник простит, и ты меня прости.

– Хотя бы траву эту окаянную отдайте, – взмолился Коваш. Шани послушно протянул ему полученную от Яравны коробочку, и заплечных дел мастер произнес: – В печку ее кину.

– Грустно мне тебя таким видеть, – сокрушенно произнес Андрей. – Очень грустно…

Он хотел было добавить, что все еще наладится, – сказать, словом, те привычные и банальные вещи, которые все говорят в таких случаях и которые никому и никогда не приносят облегчения – просто потому, что не доходят до сердца, до внутренней, потаенной сути, но тут появилась Яравна с девушкой. Невысокого роста, худенькая, совсем еще ребенок, она смотрела на Шани с тем романтическим восторгом, с каким девушки Гармонии взирали на популярных певцов и кинозвезд, – так, будто сбывалась мечта всей ее сознательной жизни.

– А, Нита Блам, старая знакомая, – протянул Шани, скользнув по ней очень нехорошим, оценивающим взглядом, – так придирчивая покупательница на рынке выбирает кусок мяса получше. Девочка, однако же, радостно улыбалась. – Как там дела в инквизиции?

– Идут понемногу, – ответила она. – Мне работа нравится, ваша бдительность. Спасибо, что посодействовали.

– Да не за что, – равнодушно сказал Шани. – Тебе четырнадцать есть?

Нита и Яравна согласно кивнули. Андрею мучительно хотелось оказаться как можно дальше отсюда или прогнать девчонку, крикнув ей, что она не понимает того, что ее сейчас продают, и продадут потом еще и еще, но он сидел в странном оцепенении и не шевелился, будто кто-то хотел, чтобы он досмотрел эту сцену до конца.

– Метрика с собой?

Девушка вопросительно взглянула на Яравну, та достала из сумочки лист плотной бумаги и протянула бывшему шеф-инквизитору. Тот все так же безразлично изучил записи и передал метрику обратно.