Сердце льва - Вересов Дмитрий - Страница 17

• Предыдущая
• 17/95
• Следующая

— Обер-лейтенант…

— Нет-нет, здесь не должны знать ваше имя и звание. Идёмте, старейшина давно ждёт вас…

Ротмистр поднялся. В его руке вспыхнул мощный аккумуляторный фонарь, высветив чуть заметную тропинку, уходящую в гору…

Горячий, щедро приправленный кореньями и курдючным салом кок-чай обжигал губы, язык, пищевод — но уже с первого осторожного глотка Хорст почувствовал, как прибывают силы и куда-то отступает холод.

Ротмистр, привычно прихлёбывая чай, о чем-то переговаривался с маленьким, морщинистым старичком, сидевшим на хозяйском месте в юрте. Из их беседы Хорст улавливал только характерные флексии — «лярда», «ымдан»… Это несколько удивляло его — он не думал, что в горном Афганистане говорят на тюркском наречии. И имеют такие лица — широкие, монголоидные, с чуть заметными прорезями глаз.

Старичок поглядел на него, улыбнулся, отчего узкие глазки на миг исчезли вовсе, сказал что-то нечленораздельное.

— Рахманкуль говорит: враг наших врагов — наш друг, враг неверных — воин Аллаха, — перевёл ротмистр.

Хорст наклонил голову в знак признательности и, сохраняя неподвижность губ, тихо спросил у Спиридонова:

— Он думает, что я мусульманин?

— Он думает, что следует поспешить, ибо скоро поднимется солнце! — неожиданно, на вполне сносном русском языке проговорил Рахманкуль и встал. — Да будет крепка твоя рука, брат!..

Несмотря на отменную физическую подготовку, Хорст еле успевал за юрким, кривоногим проводником. Сзади легко шёл ротмистр и ещё человек пять горных киргизов, соплеменников Рахманкуля. Лётный комбинезон и гермошлем остались в юрте, и теперь Хорст изнывал от жары в толстой чужой телогрейке, а из-под серой кепки градом лил пот.

Наконец проводник жестом приказал остановиться.

— Граница, — сказал ротмистр. — На том берегу Совдепия.

Они стояли на утёсе. Внизу, в глубокой пропасти, стремительно неслась невидимая отсюда, зато великолепно слышная горная река. До скал другого берега было метров десять.

— Как будем перебираться? — спросил Хорст.

— Отойдём, — предложил ротмистр. — Люди Рахманкуля берегут свои маленькие тайны… Прошу. Он протянул Хорсту блестящий портсигар.

— «Казбек». Привыкайте.

Ночной мрак только начал рассеиваться, и красные огоньки длинных папирос были довольно ярки.

— Этот Рахманкуль — откуда он знает русский? — спросил Хорст.

— Жил за рекой. Когда на Памир пришли красные, его назначили начальником милиции Мургабского района. В тридцать пятом году он получил приказ раскулачить и арестовать пятнадцать семей — всех своих близких и дальних родственников. Он не стал выполнять этот приказ. Глубокой ночью, с жёнами, стариками, детьми, стадами и пожитками эти пятнадцать семей перешли реку — и вёл их Рахманкуль. Потом он узнал, что все его соплеменники, кто не успел или не захотел уйти, были уничтожены большевиками…

— Вот как? А вы как попали к ним?

— Я присоединился позже, — сухо проговорил ротмистр, и Хорст понял, что на эту тему собеседник распространяться не желает. — Однако светает, должно быть, у них все готово, идёмте.

Они вернулись на утёс, и Хорст не поверил своим глазам — через пропасть тянулся тоненький верёвочный мост с верёвочными же перилами. Проводник на мосту жестами показывал Хорогу, чтобы шёл за ним.

— Не беспокойтесь, конструкция прочная, — напутствовал ротмистр. — Гаубицу выдерживает… Ну-с, удачи вам.

Спиридонов протянул крепкую руку.

— А вы, ротмистр? Не хотите прогуляться по родной земле?

— Непременно прогуляюсь. Но чуть позже. Я пока не готов.

И действительно, спустя два месяца отряд Рахманкуля численностью в сто сабель форсировал Пяндж в районе Харгуша — это километров тридцать западнее той точки, где пересёк границу Хорст — и полностью вырезал тринадцатую погранзаставу. Уцелел лишь повар, прятавшийся под огромным котлом. Позже, давая показания, повар особо подчёркивал, что среди нападавших ростом и свирепостью выделялся некто белобородый, европейского типа, вероятно, из ринцев — светлых и голубоглазых памирцев, происходящих от воинов Aлександра Македонского. Впрочем, в газетах ничего не писали, и Хорст, естественно, так и не узнал о прогулке таинственного ротмистра на родину.

После границы, Хорст и его бессловесный проводник несколько часов шли по лунным, безжизненным ландшафтам Восточного Памира, и только ближе к полудню увидели посреди каменной пустыни одинокий грузовой «газик». Метрах в трех от машины грелся на горном солнышке шофёр в красной ковбойке, а неподалёку паслось стадо яков с похожими на чёрных собачек ячатами.

Проводник показал Хорогу на автомобиль, развернулся и пошагал в обратном направлении, а Хорог добирался до машины ещё минут сорок.

— Иван Мельников, — не вставая, представился сухопарый шофёр. — Имею предписание доставить вас в город Андижан..

Хорст неторопливо присел на нагретый камень и ухмыльнулся.

— Иван Мельников… Не слишком ли нарочито, херр Мюллер.

— Не слишком, товарищ Дзюба, — без улыбки ответил шофёр.

Так Хорст Лёвенхерц превратился в хлебороба и активиста, покорителя залежных земель, комбайнёра Епифана Дзюбу, откомандированного в Ленинград в областную партшколу. При ордене Ленина, в отличной паре из добротного, шерстяного в рубчик материала «Ударник», с кудрявым, цвета спелого пшена чубом, лихо вьющимся из-под кепки-восьмиклинки, называемой ещё почему-то «плевком». Все было организовано на славу — документы качественные, органолептикой не взять, деньги настоящие, мелкими купюрами, в избытке, маршрут, легенда, пути отхода — тщательно продуманы, многократно проверены и крепко привязаны к реалиям жизни. А настоящего Епифана Дзюбу, орденоносца, детдомовца и сироту, доедали окуни в озере Балхаш.

В Целинограде Хорст сошёл с поезда, сутки выжидал, осматривался, потом сел на московский экспресс и со всеми предосторожностями подался в Ленинград.

С соседями по купе ему повезло крупно — две смешливые разбитные доярки, едущие показать себя на ВДНХ, и конвойный старшина, выслуживший краткосрочный отпуск за отменную результативность в стрельбе. Аксиома конспирации — не выделяться из общей массы. С попутчиками Хорст установил контакт без напряжения, благо точки соприкосновения отыскались сразу. Познакомились, разговорились, откупорили трехзвездочный за встречу, трижды повторили, спели хором: «Едем мы, друзья, в дальние края, будем новосёлами и ты, и я», раздобыли «Старки», «Московской» и «Столичной» и, разгорячившись, принялись знакомиться на ощупь, на гормональном уровне. Бежали за окном столбы, стучали мерно и занудливо колёса, стонали от прилива чувств умелые и ласковые доярки. Двое суток пролетели как сладкий сон, на третий день ближе к вечеру поезд прибыл в Москву. На вокзале Хорст пёрекомпостировал билет, и скоро комфортабельный экспресс уже мчал его в северную столицу.

• Предыдущая
• 17/95
• Следующая