Вселенский расконвой - Разумовский Феликс - Страница 42

• Предыдущая
• 42/69
• Следующая

– А, Дан, привет, давненько не виделись, – ласково сказала ему Дорна. – Ты как раз вовремя, ужин поспел. Как прошел денек?

Ну ни дать ни взять – дрожайшая половина, встречающая своего законного после трудовой вахты.

– Отличный халат, Дорна, – не ударил лицом в грязь Бродов. – Тебе идет. И пахнет здорово, мясом. Свининка?

– Если я тебе скажу, ты не поверишь, – весело подмигнула Дорна, озорно хихикнула и ногой в туфельке на высоком каблуке пхнула дверь Бродовой берлоги. – А если поверишь, то точно есть не будешь.

Внутри приключилась удивительная метаморфоза – там царил совершеннейший порядок. С набело отдраенными половицами, качественно отмытым подоконником, выглаженной с душою скатертью и лютиками-цветами в вазе. Белье на кровати было перестелено, сияло чистотой и звало в свои объятья. Не шептало застенчиво – исходило криками страсти.

– Ты смотри, и умница, и забавница, – восхитился Бродов, снял пропитку и выгрузил на стол литр и килограмм. – Устриц, извини, не предлагаю. А также не спрашиваю, как ты вошла без ключа. Ну что, выпьем водки?

Спроси его сейчас, чем переполнена душа, наверное бы не ответил. То ли безмерным удивлением, то ли сумасшедшей радостью, то ли древним, будоражащим сознание желанием. Сердце его билось как сумасшедшее – Дорна объявилась, Дорна. Женщина – неведомая загадка, гуляющая сама по себе. Самая желанная на свете женщина.

– Водка эта ваша, особенно сейчас, совершеннейшая отрава, – сделала гримаску Дорна. – Хуже ее, пожалуй, только квача. Нет, мы будем пить вино. Как это там у вас говорят в народе? Пить красное по-черному? Вот, – она взяла с комода пакет, с улыбочкой протянула Бродову. – Фалернское, двадцатилетней выдержки. Надеюсь, ты сумеешь открыть?

«Фалернское, и двадцатилетней выдержки?» – Бродов достал объемистую емкость, глянул с интересом, взвесил на руке. – Ну, Дорна батьковна, ты и впрямь забавница, – хмыкнул с восхищением, вытащил нож и играючи поладил со свинцовой затычкой. – Да, не уксус[48]. И не солнцедар.

Действительно запахло солнцем, жизнью, виноградной лозой. Не кислятиной и не бормотухой, весьма приятно.

– Ну и славно, – улыбнулась Дорна, – наливай.

Вино, которое, если Потрошитель не врал, пил Спаситель со своими учениками, было терпким, пряным, приятным на вкус и цветом напоминало малину. Под буженину, селедочку и копченую колбасу полетело не птицей – крылатой ракетой. Вот тебе и красное десертное, к рыбе, да еще соленой.

– Ух, хорошо, – сказала Дорна, когда покончили с миногами, съели оливье и взялись за жаркое, уже несколько остывшее. – Ну что, на Псарне был? Главного барбоса видел?

Лицо ее раскраснелось, халатик распахнулся, пунцовые губы игриво улыбались, однако же глаза смотрели оценивающе – похоже, она совмещала приятное с полезным.

– Был, видел, общался, – взял колбаски Бродов. – Преизряднейший кабсдох. Еще брата видел, говорил, завтра встречаемся по делу. В проходном дворе. Вместе с ануннаком Потрошителем и псом одним, подполканом Кобельборзом. Надеюсь, он будет в наморднике.

– Осторожность, осторожность и еще раз осторожность, – перестала жевать Дорна. – Ты ведь, верно, в курсе уже насчет рептов? От этих тварей можно ожидать всякого. Единственное табу для них – это применение пси-оружия. Из бластеров сто процентов шмалять не станут, да и из аннигиляторов тоже – кому охота связываться с Полицией Галактсовета? А бить их, Дан, лучше всего в шею, туда, где жабры, чем-нибудь колюще-режущим. Да, и вот еще что, – она взяла бокал, глянула на свет, сделала глоток, – Потрошителю этому своему напомни, что вино и бабы не доводят до добра. Это я к тому, что Верка его работает конкретно на ментов, а Нинка кормится от корыта федералов. Слава богу, что Зинка теперь стала безработной. Бледной, холодной, фрагментированно-расчлененной…

– Слушай, солнце мое, а на кого работаешь ты? – глянул ей в бездонные глаза Бродов. – Чувство такое, что на господа бога. Ни прошлого, ни будущего, похоже, не существует для тебя, все-то ты, моя радость, знаешь наперед.

Про себя он твердо решил завтра дать, и дать как следует, Серафиму в морду. Чтобы задумался, гад, о расчленениях-фрагментированиях…

– А на самом деле, Дан, их и нет. Ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, – усмехнулась Дорна. – Есть все. Бесконечное, мультивариантное, тонко резонирующее. А все эти дискретности – от ограниченности сознания. Однако ограничено оно, хвала аллаху, не у всех. Больше, извини, пока сказать тебе не могу. Будешь много знать, скоро состаришься. А ты мне нужен…

Каким был нужен ей Данила Бродов, Дорна не договорила – раздались звуки музыки. Грянуло полифонически, аж на сорок голосов, про то, как врагу не сдается наш гордый «Варяг».

– Извини. – Бродов взял мобильник, послушал, засопел, мрачно окинул взглядом свои скудные владения. – Да нет здесь телевизора. И, видно, не было никогда. Так, давай на словах.

Звонил Небаба. В трансе, из гостиницы, прямо от экрана. В голосе его сквозили ярость, мука, тревога, злость и сильное желание идти резать глотки. Было с чего – по ящику только что передали новости, телевизионные и последние. Весьма безрадостные. В районе Байкала, оказывается, затевалась большая стройка – собирались возводить перерабатывающий комбинат. Унифицирующий радиоактивное, привозимое из-за границы дерьмо. А это значит: все, сушите весла. Не будет ни Байкала, ни тайги, ни омуля, ни зверя, ни Черных скал с таинственным Зураг[49], ни священной рощи-айхе[50] на сакральном Месте силы. Не будет поселка Бирюлинский, где родился и вырос Бродов, не будет тренировочного центра «Скат», не будет больше разговоров о Золотой бабе, запрятанной, по поверью, где-то в этих краях. Будет только зона, могильники и валюта рекой, изливающаяся водопадом в бездну чьих-то карманов.

– Ладно, Семен, ладно, я после позвоню, – отключился Бродов, горестно вздохнул и вспомнил соседа Хагдаева[51]. Ох, недаром, видно, прилетал к нему дух-хранитель, крыльями бил, плохое вещал. Вот, блин, и накаркал…

– Что, неважные новости? И, небось, в плане экологии? – оживилась Дорна, глянула на Бродова, изобразила скорбь. – Ну вот у тебя и появился повод отослать помощничков домой. С устроителями могильника нужно биться жестоко, свирепо, не на жизнь – на смерть. А что твой Тарас Бульба, что Чингисхан – прекрасные бойцы. Проверенные, надежные, испытанные, отлично знающие, что почем. Там, дома, в родных пенатах, они свернут Уральские горы, а здесь, в болотине, на чужбине, моментом сгинут ни за грош. Пойми, Дан, тягаться с рептами могут только ассуры, особо подготовленные ануннаки и специальным образом натасканные чистопородные киноцефалы. Все. У современных хомо сапиенсов нет ни шанса. Как там в этой вашей песне-то поется: «Как школьнику драться с отборной шпаной?»[52] Во, во. И совсем не потому, что людей обидела природа. Нет, у них могучее тело, совершеннейшая психика, дивный, способный делать чудеса, мыслительный аппарат. Только людям, как видно, на это наплевать – единицы из них заняты самосовершенствованием. Большинство же думает о карьере, о деньгах, о якобы процветании, о новой машине, о даче под Москвой, о прочей сиюминутной ненужной ерунде. Не понимая совершенно, вернее, не желая понимать, что идут не в ту сторону и совсем не тем путем[53]. Вот и дошли до ручки. – Дорна мотнула головой, отпила фалернского и превратилась вдруг в обыкновенную, соскучившуюся по мужику бабу. – О, Дан, иди-ка ты ко мне. Вот сюда.

На белоснежную, трепетно накрахмаленную, с любовью расстеленную простынь. И заходила ходуном кровать, и закачалась люстра под потолком, и понеслись к ней стоны ликования, безумной страсти и восторга. Уж на что, казалось, хорошо было Бродову и Дорне тогда, в старой гостинице в Египте, однако нынче, в этой убогой комнатухе, они конкретно сходили с ума. Вот уж верно и мудро говорят, что в родных пенатах и стены помогают. Однако чудное мгновение всегда так кратко…

• Предыдущая
• 42/69
• Следующая