Генри Торо - Покровский Никита Евгеньевич - Страница 29

Пожалуй, три эпизода из идейно-практической эволюции Торо привлекают ныне наибольшее внимание исследователей; уолденский эксперимент, провозглашение программы ненасильственной революции и солидаризация Торо с руководителем вооруженного восстания Джоном Брауном. Первые два получили в американской исторической и историко-философской науке подробное освещение и породили многочисленную специальную и научно-популярную литературу. Именно на этих двух фактах из жизни Торо основывается ходячее представление о нем как об эскейписте-непротивленце. Что касается третьего эпизода, то он с большим трудом поддается интерпретации с точки зрения традиционно насаждаемого «имиджа» Торо и потому обсуждается в американской литературе гораздо реже. Рассмотрим в отдельности каждый из этих эпизодов.

Уход Торо в 1845–1847 гг. на берег Уолденского озера не был шагом, предпринятым в порыве отчаяния или в результате разочарования в людях. В основе эксперимента лежал глубоко продуманный общефилософский принцип — учение об одиночестве. Сознательное изолирование себя от общества способствовало у Торо решению позитивной программы. Уолденский эксперимент был прежде всего попыткой исследовать человека, законы его духовного роста, границы его власти над природой, его силы. Чтобы понять человека, рассуждал Торо, надо дойти до самой сути его натуры. А это требует устранения всех ложных мотивов поведения и сведения многочисленных потребностей к немногим, но жизненно необходимым. В ходе эксперимента Торо пришел к выводу, что упрощенное бытие способствует интенсификации духовной жизни. Поэтому общим итогом этического исследования стал лозунг: «Упрощайся!» (см. 9, 109).

Полагая, что философские и этические доводы недостаточно убедительны для трезвых и практичных янки, философ разработал систему экономических расчетов, доказывавших, по его убеждению, все преимущества «добровольной трудовой бедности». Человек, учил Торо, может быть независимым от чуждых ему форм общежития. Таким образом, важнейшая цель уолденской утопии сводилась к демонстрации самоценности личности и того, что называлось в трансцендентализме «доверием личности к себе».

Стимулом и основой эксперимента, предпринятого Торо, стало единение с природой. Как явствует из высказываний в «Уолдене» и «Дневнике», философ считал, что без природного окружения, без каждодневного и ежечасного созерцания ландшафта осуществление программы было бы невозможно. «…Любое творение Природы может быть источником нежных и невинных радостей и приятным обществом даже для унылого мизантропа и самого заядлого меланхолика» (там же, 155). «Никогда еще я не чувствовал себя одиноким, никогда не бывал подавлен чувством одиночества…» (там же, 156). «Я выяснил, что иногда, сколько ни шагай, это не помогает сближению двух душ. Чья близость более всего необходима нам? Уж конечно, не близость самой большой толпы или станции, почты, трактира, молитвенного дома, школы, бакалейной лавки, Бикон-Хилла и Файв-Пойнтс[11], где скопляется больше всего людей, — но близость к вечному источнику жизни, найденному нами на опыте; так, ива растет у воды и именно к ней тянется своими корнями. Для разных натур это будут разные места, но тут-то и должен искать свой погреб истинный мудрец…» (там же, 158). Торо, конечно, вовсе не ратовал за массовый уход людей в лес. Вовсе нет. Но он считал, что каждый человек тем или иным способом должен совершить духовное «обновление» и «возрождение». Однако при всем разнообразии возможных способов достижения этой цели человек должен руководствоваться общими принципами, разработанными в ходе уолденского опыта. Добиться их полного осуществления, вероятно, не удастся, но важен не конечный результат, а движение в направлении конечной и абсолютной цели. «Уолден» как раз и был философским руководством, намечавшим основные вехи на пути к ней.

Уолденская утопия и уолденский эксперимент лишь по внешней форме антисоциальны. «Думаю, что я люблю общество не менее большинства людей и всегда готов присосаться, как пиявка, к каждому здоровому человеку, какой мне встречается. Я от природы не отшельник…» — писал Торо (там же, 166). Уходя в лес, философ вовсе не отрицал тем самым социальный опыт и социальную природу человека. Он хотел одного: коренной переделки сознания человека, очищения его от превратных форм общественной идеологии. Пытаясь разорвать цепь воспроизводства социального зла в звене «индивидуальное сознание», Торо вооружал себя заведомо слабым оружием — пропагандой личных философских убеждений, не основанной на программе каких бы то ни было массовых социально-экономических преобразований. Ощущение недостаточности и неполноты принципа индивидуализма стало, видимо, одной из причин того, что в дальнейшем Торо сместил центр своего интереса и обратился к человеку как полнокровному социальному индивиду, как гражданину конкретной политической системы. Речь идет о позитивном социально-философском кредо, раскрытом в «Долге гражданского неповиновения».

Главная цель эссе состояла в ответе на вопрос: что должен делать человек, если он полностью потерял доверие к той политической системе, в которой ему приходится жить? Как автор «Уолдена», Торо мог и в теории, и на практике привести свой личный пример и тем самым ответить на вопрос «что делать?» следующим образом: уйти из общества или же остаться в нем, но погрузившись в духовное одиночество. Однако и сам Торо понимал, что этот путь скорее исключителен, чем типичен, более утопичен, нежели реален. Для людей, внутренне несогласных с общественным укладом, но вовсе не желающих превращаться в лесных жителей, надо было указать иной способ достижения нравственного очищения и возрождения от духовной спячки. И Торо провозглашает принцип открытого политического протеста.

Первая глава «Уолдена» — «Хозяйство» — и первые страницы эссе «О долге гражданского неповиновения» посвящены одной и той же теме — описанию полного разочарования личности в нравственно-социальных («Уолден») и нравственно-политических («О долге…») аспектах городской жизни. В том и другом случае автор подводит читателя к осознанию полного кризиса всех связей, объединявших человека и общество. «Пока мы не потеряемся — иными словами, пока мы не потеряем мир, — мы не находим себя…» (9, 203). «Я отвечаю, что человек не может сотрудничать (с правительством. — Н. П.), не навлекая на себя позора. Даже на мгновение я не могу признать в качестве моего правительства ту политическую организацию, которая в то же время является государством рабов» (10, 4, 360).

И в «Уолдене», и в эссе «О долге…» отчужденность человека от общества перерастает в чувство их глубокой противоположности и даже враждебности. Но если в «Уолдене» кризисная ситуация возникает постепенно и как бы изнутри человека (хотя Торо, конечно же, не отрицает ее внешних социальных причин) и столь же постепенно и мирно разрешается в акте ухода из общества в мир природы, то в «Долге гражданского неповиновения» изначальное внутреннее разочарование человека в праведности существующего строя резко обострено как вследствие личного кризиса (заключение Торо в тюрьму), так и в результате общего нравственного кризиса страны (обострение проблемы рабства, захватническая война США против соседней Мексики). Теперь социально-политическая реальность требовала от Торо преодоления трансцендентального индивидуализма, ибо его личный кризис оказывался частью общего кризиса доверия к государству. И неизбежное смягчение жестокого индивидуализма, бесспорно, произошло. Об этом свидетельствует выдвинутая Торо программа ненасильственной революции.

Ненасильственная революция имеет две стороны: внешнюю — политическую и внутреннюю — моральную. С внешней стороны программа Торо сводилась к следующему: «Если бы тысяча людей не платила в этом году налог, то это не была бы насильственная и кровавая мера; тогда как [продолжать] платить налоги — значит давать возможность государству вершить насилие и проливать кровь невинных. Вот в сущности определение мирной революции, если таковая вообще возможна» (там же, 371). Таким образом, необходимым условием гражданского неповиновения должен стать всеобщий отказ от уплаты федеральных налогов. Все подлинные патриоты, считал Торо, должны поступать в соответствии с этим принципом. Далее кампания мирного протеста достигает следующей ступени: «Если сборщик налогов или любой другой государственный служащий спросит меня, как спросил один из них: „Что же нам делать?“, то я отвечу: „Если вы действительно хотите что-то сделать, то уходите из вашего учреждения“. Когда подданный отвергает свое государство, когда служащий покидает свое учреждение, тогда революция совершена» (там же, 371). Преимущественную инициативу, надо понимать, Торо отдавал служащим государственного аппарата, ибо их отказ работать, по его мнению, быстрее всего подточил бы основания всей политической системы. (Оставляя на время анализ иных противоречий этой программы, надо указать на очевиднейшее несоответствие движущих сил и, так сказать, непосредственных исполнителей революции. Социальные низы, страдающие от угнетения более всего, «обязывают» государственных служащих — проводников этого притеснения — осуществить волю «высшего закона».)