Данте Алигьери - Доброхотов Александр Львович - Страница 21

Вергилий находит выход из щели, но силы Данте почти на исходе, и он не может карабкаться по склону гребня. Его любимый учитель произносит речь, вдохновляющую Данте:

Герои попадают в седьмую щель, где наказываются воры: злодеев жалят змеи, после чего они сгорают и снова восстанавливаются из пепла. XXV песнь подробнейшим образом описывает взаимопревращения человека и змеи, что кроме морального смысла (утрата человеческого облика) имеет, возможно, еще какое-то символическое значение. Восьмой ров скрывает в себе движущиеся огни, в пламени которых заключены лукавые советчики. Здесь происходит встреча Данте с Улиссом, наказанным за хитрость с троянским конем. Данте, конечно, не может простить гибель священной для него Трои, но, с другой стороны, у него особое отношение к Улиссу, и это привлекало к эпизоду внимание многих комментаторов (см.: 26, 45–58. 53. 44, 25–36). В «Комедии» некоторые персонажи оказываются своего рода двойниками Данте, которые реализуют возможности его духовного развития и как бы позволяют Данте взглянуть в зеркало самопознания. Таким зеркалом служит и Улисс. Он похож на Данте тем, что стремится вырваться из рамок обыденности, открыть новые миры.

Так обращается Улисс к своим спутникам, которых он увлек в плаванье за Геркулесовы Столбы. (Корабль Улисса попал в южное полушарие и погиб недалеко от горы Чистилища.) Роднит героев и то, что оба они на пути домой побывали в загробном мире. В то же время Улисс — антипод Данте. Он движется по земной поверхности, по горизонтали, открывающей только чувственную новизну, а Данте, уведенный с ложного пути Вергилием, движется по вертикали, которая одновременно и мировая ось, и лестница духовного восхождения. Улисс влеком собственной авантюрной страстью, а Данте руководим авторитетом — Вергилием. Улиссом движет любопытство, а Данте — жажда истины. «Данте — паломник, а Улисс — путешественник», — подытоживает Ю. М. Лотман (44, 35). Улисс — герой наступающей эпохи Возрождения, и характерно, что этот образ и привлекает и отталкивает Данте.

Любопытен эпизод с еще одним обитателем восьмой щели — Гвидо да Монтефельтро. Этот хитрый политик и полководец, раскаявшись, стал францисканским монахом, но Бонифаций VIII, пообещав отпустить грех, получил у него злой совет, как уничтожить врагов. Когда св. Франциск собирался забрать умершего Гвидо в Рай, прилетел некий черный херувим, доказавший свои права на него с помощью умозаключения, основанного на недопустимости одновременно грешить и каяться. «А ты не думал, что я логик тоже?!» — восклицает черный херувим (XXVII 123). Данте подчеркнул этим эпизодом, что логика (переживавшая расцвет в XIII–XIV вв.) — нейтральный инструмент, который может служить и богу, и дьяволу.

В девятой щели — сеятели раздоров и религиозных расколов (схизматики). Их тела рассечены страшными ранами. Среди них трубадур Бертрам де Борн, держащий свою отсеченную голову, словно фонарь, и Магомет, который во времена Данте считался раскольником, изменившим христианству. Десятая щель казнит фальсификаторов: поражены проказой и коростой поддельщики металла (алхимики), впадают в бешенство поддельщики себя (т. е. выдававшие себя за другого), страдают водянкой поддельщики денег и лихорадкой — поддельщики слов (лжецы). Как всегда, Данте строго соблюдает принцип: чем больше в грехе духовности, тем он страшнее. Металл всего лишь вещество, подделка личности гораздо хуже, однако еще хуже подделка денег, ибо это идеальные знаки, которые определяют перемещение материальных объектов. Хуже всего фальсификация слов, ложь как таковая, потому что здесь происходит извращение связи между словом и смыслом и таким образом в мир проникает дьявольская сила. Между словом и смыслом всегда должно быть нечто третье, что гарантирует их правильную связь. Это третье — человеческий разум. Лжецы совершают предательство по отношению к слову, они не выполняют своей роли посредника. Но ведь слово — это бог, и потому грех лжи — самый тяжкий в Злых Щелях.

Шествуя дальше, Данте и Вергилий различают вдалеке подобие башни. Это гиганты, стоящие в колодце, который ведет в самую нижнюю часть Ада. Зевс сбросил их в преисподнюю за то, что титаны покушались на его власть. Сотворив такую колоссальную силу, говорит Данте, и не наделив ее доброй волей, природа совершила ошибку, но, раскаявшись, пресекла жизнь этого племени и оставила лишь гигантских животных. Мысль Данте об опасности соединения злой воли и силы, более того, об эволюционной бесперспективности такого синтеза, достойна внимания. Один из гигантов — Немврод, ответственный за трагедию Вавилонского столпотворения и смешения языков. Он произносит скрежещущую бессмысленную фразу, как бы демонстрирующую утрату священного дара речи в адских глубинах. Гигант Антей в ладони переносит Данте и Вергилия на дно колодца, и они оказываются на льду озера Коцит. Это и есть девятый, последний круг Ада.

Коцит делится на четыре пояса, в центре же — сам владыка зла Люцифер. Здесь место тех, чей грех — обманутое доверие. В Каине предатели родных, в Антеноре — родины, в Толомее — друзей и гостей, в Джудекке — благодетелей. Они вмерзли в лед настолько глубоко, насколько тяжек был их грех. Знаменитый разговор Данте с Уголино и ряд других выразительных эпизодов рисуют картины духовной смерти, глубины которой столь ужасны, что физическая смерть становится при этом уже чем-то несущественным. Здесь встречаются души, чьи тела здравствуют на земле (в них вселился бес), а сами они пребывают в Аду. Цепенящий холод символизирует сущность сферы Коцита. Если в верхних кругах была утрачена лишь надежда, в средних — вера, то внизу потеряна любовь. Один из героев Ф. М. Достоевского говорит, что ад — это невозможность любить. Обитатели Коцита навсегда отторгнуты от очеловечивающей силы любви, которая ближайшим образом связывает душу с богом через ипостась святого духа. Здесь Данте показывает, что хорошо усвоил уроки Вергилия: он полон ненависти, колотит одного из грешников, обманывает другого. Последний эпизод (XXXIII 109–126) особенно примечателен: Данте клянется, что очистит ото льда глаза грешника, если тот расскажет ему о себе, но затем отказывается выполнить обещание. И это происходит в той части Ада, где несут кару за поруганное доверие. Но в перевернутом мире Ада (а он, как мы узнаем чуть позже, перевернут вверх дном и в буквальном, физическом смысле), в мире зеркально измененных этических норм этот поступок — моральный подвиг. Данте не чужд идее непротивления злу насилием, этому можно найти подтверждения в «Чистилище» и в «Рае», однако в Аду справедливость и Первая любовь требуют адской логики, делающей зло добром. Этот диалектический принцип проходит через всю кантику. Мы встречаемся с ним уже вначале (III 124–125), где души сами торопятся в Ад, потому что их страх превратился в тягу к наказанию, и далее во многих эпизодах, которые демонстрируют превращение противоположностей друг в друга, нередко приобретающее характер дурного круговорота.

Последняя песнь «Ада» описывает встречу с Люцифером. Данте издалека видит нечто, похожее на гигантскую ветряную мельницу. Оттуда дует пронизывающий холодный ветер. Вергилий подводит поэта к царю преисподней, по пояс вросшему в лед. «Я не был мертв, и жив я не был тоже», — сообщает читателю Данте. Действительно, это особая точка адского мира: пространство здесь сжато, время — даже адское — остановилось, движения тут нет, но и покоя также нет, поскольку крылья сатаны бьют с такой силой, что рождают вихрь; здесь исчез даже тот призрак жизни, который еще оставался в верхних кругах, но и смертью назвать это состояние было бы неточно, и мы понимаем, что Ад — это бессмертие. Вечное «сейчас», в котором оцепенели обитатели Ада, доведено до предела в Коците, где освобождающая сила смерти не действенна.