Белинский - Филатова Евгения Михайловна - Страница 6

Оставаясь объективным идеалистом, Белинский в теории познания вместо интуиции и чувственного познания на первый план выдвигает разум. В письме к Бакунину от 1 ноября 1832 г. он критикует свою прежнюю точку зрения, будто «чувством можно узнать какую бы то ни было истину», и утверждает, что «оно по существу своему не может давать нам никаких идей». Он излагает свое новое убеждение «о достоинстве разума, живущего в природе как явление и в человеке как сознание» (3, 11, 189). Выдвижение на первый план рационального начала вместо интуиции соответствовало движению немецкой философии от Шеллинга к Гегелю.

В том же направлении Белинский совершенствует свою диалектику. Гегель критикует Канта за «игру… в конструирование» (17, 1, 336), Шеллинга — за определения, существующие «в форме заверения», за метод «приклеивания» безжизненной схемы к действительности (см. 17, 4, 26–28). В противоположность своим предшественникам он считает, что философия должна все доказывать и выводить из действительного положения вещей. «Возможно ли то-то и то-то или невозможно, это зависит от содержания, т. е. от целостности моментов действительности, которая в своем раскрытии обнаруживает себя необходимостью» (17, 1, 242). Такой подход к философским проблемам намечается самостоятельно и у Белинского. Он виден уже в его требованиях развивать эстетику на основе выводов из существующих художественных произведений. Так же начинает подходить критик и к социальным проблемам. Он отвергает «абстрактный идеал», оторванный «от географических и исторических условий развития», идеал, «построенный на воздухе» (3, 11, 385), и упрекает Бакунина за то, что тот, втащив его в «фихтеанскую отвлеченность», на время уничтожил в его понятии «цену опыта и действительности» (3, 11, 282).

Вспоминая позже этот период, Белинский говорит, что его обращение к действительности было следствием самостоятельного развития его идей. «Так в горниле моего духа выработалось самобытно значение великого слова действительность» (3, 11, 282). И вот тогда, когда его «дух жаждал сближения с действительностью» (3, 11, 272), Белинский познакомился с философией Гегеля. Она произвела на него чрезвычайно сильное впечатление. «Новый мир нам открылся… — говорит об этом знакомстве критик, — слово „действительность“ сделалось для меня равнозначительно слову „бог“» (3, 11, 386–387).

Все это свидетельствует о том, что характер восприятия Белинским западной философии определялся теми условиями, в которых он творил, и что, несмотря на ее влияние, философские идеи критика развивались самостоятельно. Обращаясь к действительности, он искал решения главной задачи, стоящей перед Россией, — ликвидации крепостничества. Но в своих теоретических поисках он вдруг пошел по пути, который, казалось, уводил от ее решения.

Следующим этапом в развитии философских идей Белинского был период так называемого примирения с действительностью. В это время особенно ярко проявляются противоречия в эволюции его мировоззрения. На первый взгляд его «примирительные» идеи кажутся сплошной и досадной ошибкой. По-прежнему отправляясь в своих философских поисках от социальных проблем и поняв невозможность осуществления в России утопического «абстрактного идеала», Белинский объявляет существовавшие в стране общественные отношения исторически оправданными, «разумными» и пытается дать философское обоснование такой точке зрения.

«Примирительные» настроения критика относятся к периоду примерно со второй половины 1837 г. и до первых месяцев 1840 г. Впервые они ярко проявились в его письме к Д. П. Иванову от 7 августа 1837 г. Белинский утверждает там, что крепостное право в России не только в прошлом, но и в данный период является правомерным, что в силу особенностей развития нашей страны политическая деятельность, революционные перевороты и парламентарный образ правления для нее вредны. «Пуще всего, — пишет Белинский Иванову, — оставь политику и бойся всякого политического влияния на свой образ мыслей. Политика у нас в России не имеет смысла…» (3, 11, 148).

Наиболее ярко «примирительные» настроения критика выразились в его произведениях «„Бородинская годовщина“ В. Жуковского» (октябрь 1839 г.) и «„Очерки Бородинского сражения“. Сочинения Ф. Глинки» (декабрь 1839 г.), в которых он доходит до оправдания самодержавия. Впоследствии сам Белинский резко осудит эти свои статьи. Он выразит желание «истребить» свое вступление к «Бородинской годовщине», в котором идея самодержавия провозглашается «священной» (3, 11, 438). Но пока Белинский упорно выступает за «примирение» с русскими общественными порядками. Герцен, возмущенный «примирительными» взглядами критика и даже временно порвавший отношения с Белинским, впоследствии писал: «Он (Белинский. — Е. Ф.) веровал в это воззрение и не бледнел ни перед каким последствием, не останавливался ни перед моральным приличием, ни перед мнением других, которого так страшатся люди слабые и не самобытные: в нем не было робости, потому что он был силен и искренен; — его совесть была чиста» (18, 9, 22).

Белинский обосновывает свои «примирительные» идеи философски. Чтобы правильно понять его философию этого времени, надо прежде всего учесть, что его «примирение» не было переходом на сторону помещиков и реакции. Критик сам называл его «вынужденным». И в этот период он ненавидел николаевскую действительность и характеризовал ее как «ужасное чудовище». Но, видя забитость и невежество крестьян, не находя в стране сил, способных пересоздать общественный строй, он делает вывод, что крепостное право еще не изжило себя полностью. Вместе с тем Белинский выражает надежду, что правительство постепенно освободит крестьян, а дворянство благодаря отсутствию майората «издыхает… само собою» (3, 11, 149). Это свидетельствует о том, что и в период «примирения» критик оставался принципиальным противником крепостничества и дворянства.

И все же кажется парадоксом, что Белинский — «самая революционная натура николаевского времени» (Герцен) — «примирился» с действительностью, которую он сам некоторое время спустя назовет «гнусной». Как объяснить этот поворот в его идейном развитии? Герцен и некоторые другие друзья Белинского рассматривали «примирение» критика и его философию этого периода лишь как ошибку, совершенную под влиянием неправильно понятого Гегеля. Такая точка зрения утвердилась и у ряда авторов, писавших о Белинском впоследствии. По-иному подошел к его «примирению» Плеханов. Он положительно оценил этот период теоретических исканий критика за некоторые выводы, к которым тот тогда пришел. Отмечая ошибочные стороны его «примирительных» идей, Плеханов вместе с тем пишет: «И все-таки новая фаза философского развития Белинского представляет собою огромнейший шаг сравнительно с предыдущей» (37, 4, 441). Какая же из этих двух противоположных оценок философских идей Белинского периода «примирения» более соответствует действительности?

Остановимся прежде всего на вопросе о влиянии Гегеля. Конечно, оно в этот период было значительным. Белинский уже тогда очень высоко оценивал немецкого философа, говоря, что действительность «в учении Гегеля осияла мир роскошным и великолепным днем» (3, 3, 433). В период «примирения» русский критик, как и Гегель, решал основной вопрос философии с позиций объективного идеализма. Он провозглашал первичной абсолютную идею, считая ее основой всего сущего. Иногда как синоним абсолютной идеи у него фигурировала «божественная идея». Природу, общество, человеческое сознание он рассматривал тогда как проявление абсолютной идеи, абстрактного высшего разума. Все это соответствовало объективному идеализму Гегеля.

Понимание критиком действительности, прежде всего в онтологическом смысле, тоже тогда отразило взгляды немецкого философа. Белинский считал ее воплощением идеи, или, по его собственной терминологии, «отелесившимся разумом». Вместе с тем его толкование действительности не совсем соответствовало гегелевскому. Хотя она и представлялась ему творением «миродержавного промысла» (3, 11, 153), все же он судил о ней прежде всего как о системе реально существующих фактов. Характерно, что, отмечая обращение к действительности всей современной ему передовой мысли — «действительность — вот пароль и лозунг нашего века», — он объяснял это объективными и даже экономическими условиями, тем, что XIX век — век «положительный и индюстриальный» (3, 3, 432). Такой подход к действительности был преимуществом Белинского по сравнению с Гегелем.