На Красном дворе - Равита Францишек - Страница 5

• Предыдущая
• 5/39
• Следующая

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь! — произнес митрополит. — Воссядь, сын мой, на великокняжеский стол Ярослава Мудрого, который предназначен тебе Богом, княжи и правь народом отечески и не давай нашим врагам на расхищение твоих городов и имущества.

Народ обнажил головы. Всеслав, осенив себя крестным знамением, дважды поцеловал крест. Затем он, окруженный киевлянами, стал рядом с митрополитом на выломанные ворота и обратился к народу, уже заполнившему площади и дороги, со следующей речью:

— По воле народа и Божьей милостью сегодня я занял киевский стол, оставленный Изяславом. Господь видит, я занял его не по собственной воле. Господь оказал мне свое покровительство силою своего креста. Этому доказательством служит то обстоятельство, что Изяслав, целуя крест со своими братьями в Орше, клялся, что не причинит мне зла, но слова своего не сдержал. За это Господь наслал на их землю ворогов, а меня освободил от заточения и смерти. Сидя в порубе, я часто восклицал: «Святый крест, я верю в тебя, ты избавишь меня от заточения!» Господь внял моему моленью, освободив меня вашими руками. Да поможет мне он и впредь служить ему и вам с честью и пользою!

Толпа киевлян окружила Коснячко и благодарила его, что он был не с Изяславом, а с народом, на стороне обиженных. Они даже извинились за те оскорбления, которые нанесли ему, считая приверженцем князя.

Воевода холодно принял их извинения. Он думал по-своему: он не одобрял князя, который грабил своих подданных, не умел постоять за них перед врагами, но и не одобрял народ, который не проявлял послушания князю и поступал по своему уму-разуму. Он заглядывал вперед и видел в этой междоусобице зародыш будущих бед и напастей.

Всеслав, желая воспользоваться опытностью Коснячко, предложил ему по-прежнему остаться воеводой и руководить дружиной.

— Милостивый князь! — отвечал старик. — Я служил много лет моей родине, князю и матушке-Руси; в битвах и на военных советах я провел всю мою молодость, но теперь я стар и немощен, а потому не могу служить… Да и, к слову сказать, мои хоромы давно опустели, и в них осталась единственная моя утеха — дочь Людомира. Дозволь, княже, с нею провести остаток моих дней.

Всеслав не настаивал.

Воевода уехал домой. Возвращаясь из Княжеского конца, он издали заметил, что у ворот его дома стоит вооруженный конный отряд, а потому сильно обеспокоился. Он знал, что люди Бог весть что говорят про него, и боялся, не напали бы киевляне на его дом, не разграбили бы его имущества. Впрочем, ему не жаль было добра, он боялся за свою дочь Люду. Но, подъехав к дому, он понял, что все в порядке. Воины не только не выказали ему вражды, но даже низко кланялись. Однако он боялся спросить, что они за люди, пока сам не узнал в них личную стражу тысяцкого из Берестова.

У ворот дома к нему подъехал конник из отряда Вышаты и спросил:

— Ваша милость не позволит ли нам уехать?

— С Богом! — отвечал воевода. — Спасибо вам… Поблагодарите от меня тысяцкого за помощь.

Подъехав к калитке, отрок, сопровождавший воеводу, начал стучаться в нее. Прошло немало времени, пока к оконцу подошел какой-то мужчина и, выглядывая на улицу, со страхом спросил:

— Кто здесь и чего надо?

— Воевода приехал, — отвечал отрок.

Ворота, задвинутые дубовым засовом, немедленно открылись, воевода въехал во двор.

Не успел он слезть с лошади и отдать ее челядинцу, как Людомира выбежала из терема и бросилась в отцовские объятия.

— Что ты так долго?..

— Да, поздненько вернулся, моя ласточка, но раньше и нельзя было, — отвечал старик.

— Где же ты был целый день?.. Я так беспокоилась о тебе… Когда ты отправился на княжий двор, приехал Вышата, искал тебя…

Воевода поцеловал дочь.

— Славный молодец этот Вышата… Ведь он окружил наш двор своими стражниками, и я только теперь отпустил их.

Казалось, Люда не придала особого значения похвалам отца.

— Но где же ты был весь день, тятя? — повторила она.

— На княжьем дворе, — задумчиво отвечал отец.

— Ну, что князь?..

— Уж нет его… Бежал из Киева, и теперь у нас новый князь, Всеслав, которого народ освободил из заточения, а митрополит благословил на княжий стол.

Не много пользы имели киевляне от Всеслава. Хотя он и навел некоторый порядок после Изяслава, собрал новую дружину и двинулся на половцев, однако не причинил им никакого беспокойства, потому что настала зима и прогнала их прочь. Как половцы пришли неизвестно откуда, так и ушли — неизвестно куда. Воцарилось временное спокойствие; но это не удовлетворяло ни киевлян, ни самого Всеслава. Половцы, побежденные стужею, а не оружием, могли вернуться весною и начать свои набеги. Но что хуже всего — мог вернуться Изяслав; начали ходить слухи, что он бежал в Польшу и оттуда собирается весною в гости к русичам. Это очень беспокоило киевлян и их князя, который по этой причине неохотно княжил. Сидя на престоле, на который его посадили киевляне из милости и необходимости, он стремился в Полоцк, в свою отчину… Вырвавшись из когтей жадного Изяслава, ему не хотелось попасть к нему во второй раз. В свою очередь и киевляне, замечая поползновения князя, с печалью смотрели в будущее.

Среди общей неуверенности настала зима, а там — коляда и святки. Оживился старый Киев, настал час общих удовольствий и веселья. А как известно, коляда праздновалась всегда торжественно. Но насколько коляда была для мужчин и женщин зрелого возраста праздником, кончавшимся шумными пирами, настолько святки представляли, главным образом, развлечение для молодежи обоего пола. По заведенному обычаю, в святки устраивались вечеринки, или посиделки, служившие для забавы и знакомства молодых людей друг с другом.

После Рождества первая вечеринка должна была состояться у вдовы Брячислава, думного боярина еще со времен Ярослава Мудрого. На эту вечеринку приехала и Люда. Дочь боярина, Богна, приходилась ей двоюродною сестрою. Несмотря на крещенские морозы, собралось много девушек. Все они поодиночке приходили до заката солнца. Уже в сумерки заперли ворота и никого не впускали, хотя видно было, что несколько человек конных и пеших с нетерпением ждали, когда их впустят во двор.

Однако их не впускали, так было принято. Прежде всего приходили девушки, а молодцев не пускали до тех пор, пока все девушки не занимали своих мест в гриднице.

С левой стороны гридницы отводились места девушкам на скамьях, покрытых чехлами и выстроенных в три ряда; скамьи расставляли так, чтобы каждый ряд был выше другого и девушки могли видеть сидящих и входящих мужчин. На некоторых лавках торчали прялки с прикрепленною к ним куделью.

С правой стороны были скамьи для мужчин, поставленные в том же порядке и также покрытые материей, но только в глубине гридницы, так что середина горницы оставалась свободной. Кроме того, стояли еще две лавки у боковых стен.

Гридница освещалась четырьмя светильниками о трех ножках. Два из них — по одному с каждой стороны лавок — ставились со стороны девушек, и такие же два — со стороны мужчин.

Когда скамьи были поставлены должным порядком и светильники зажжены, все девушки сошли с вышки и заняли предназначенные им места. Одни сели к прялкам, другие принесли с собой разные рукоделья.

После этого было разрешено отпереть ворота, и во двор въехало несколько молодых людей. Каждый из них поодиночке входил в гридницу; войдя, останавливался посередине и молча кланялся на четыре стороны в пояс, потом обращался с приветственными словами к хозяйке и девушкам:

— Челом вам бью, хозяюшка-боярыня, и вам также, красные девицы!

Девушки, не отрываясь от работы, пели каждому особую приветственную песню. Гость снова кланялся, благодарил за честь и занимал свое место.

Иван Вышата приехал позже других.

Войдя в гридницу, он, по обычаю, поклонился всем девушкам, но взгляд его остановился на Людомире. Девушки встретили его песнею:

• Предыдущая
• 5/39
• Следующая