Булат - Кириллов Кирилл Валерьевич - Страница 1

• 1/17
• Следующая

Он оступился. Нога соскользнула с торчащего корня и съехала в лужу. В кожаный мешок со стянутым шнурком горловиной, приспособленный на ногу вместо порвавшегося сапога, полилась теплая вода. Идти дальше было нельзя – намокшая кожа сотрет пятки до мяса.

Афанасий выругался, перекрестил рот от скверны и присел на предательский корень. Застонав сквозь зубы, согнулся и принялся расшнуровывать навязанные узлы. Кое-как справился с ними, выплеснул влагу обратно в лужу. Помахал в воздухе, вытряхивая капли. Наконец удовлетворился своей работой. Но натягивать обратно мешок не стал. Прислонившись спиной к дереву, пошевелил голыми пальцами. Немного подумав, снял с другой ноги дышащий на ладан сапог, вытянул ноги и, зажмурившись, подставил лицо едва пробивающимся сквозь огромные листья солнечным лучам.

Лесные насекомые слетелись, сбежались, зашуршали в траве, засуетились, пробуя лапками, усиками и жвалами угощение невиданное – грязные русские пятки.

Сызмальства привыкший к клопам, что в изобилии водились в тулупах и валенках, на этих мошек и букашек он не обратил особого внимания, только иногда поглядывал сквозь ресницы, чтоб не предъявило свои права на его ступни что-нибудь более крупное и ядовитое. Здоровье и так было ни к черту.

Полученная в стычке Мигелем рана подзатянулась, но иногда давала о себе знать резкой болью. От кровопотери временами кружилась голова, особенно когда приходилось перелезать через поваленные стволы или пригибаться к земле. Исподволь точила организм и какая-то местная болезнь, от которой кожа желтела и покрывалась словно бы легким пушистым налетом. Часто бросало то в жар, то в холод. Видимо, подхватил заразу, когда, как собака, лакал воду в джунглях из луж и ручьев.

Афанасий прикрыл глаза. И тут же нахлынули воспоминания. Все странствия его многолетние, от начала хождения и до дня сегодняшнего, пронеслись перед глазами. Словно перелистывал страницы той самой книжицы заветной, в которую записывал, что видел-повстречал на чужбине.

Вот он, простой тверской купец, вернулся из далеких земель. Вернулся не солоно хлебавши, с одной худой котомочкой за плечами. И нет, чтобы тогда забросить дела купеческие, дела несчастливые, да и вернуться к тому, чем их род издавна занимался – к кузнечному ремеслу! Нет, поддался на уговоры друга Михаила, набрал товара, залез в долги и отправился за тридевять земель – вновь торгового счастья пытать.

И вспомнилось, как плыли на стругах по Волге-матушке и как напали на них татаре разбойные. И товар частью утонул, частью попал в лапы разбойников. И как добрались до города Дербент, до одного из древнейших городов в мире, где от отчаянья и безденежья заявились к шаху посольством купеческим – челом бить, чтоб возместил шах им имущество, де, на его, шаха, землях их ограбили. Да только прогнал их шах.

И вот во второй раз Афанасий дал уговорить себя другу Михаилу. А друг подбил его на дерзость неслыханную. Мол, нет другого выхода. И ночью татями пробрались они во дворец шаха. Эх, не знал тогда Афанасий, что вовсе не злато-серебро интересует Михаила. Хотя и злата унесли они тогда из дворца преизрядно. Да только погнались за ними шаховы люди. И вот уж вроде оторвались, да все же настигла их погоня. И кончилось все смертью друга Михаила от ран тяжелых.

А перед смертью открыл Михаил тайну свою. Мол, купечество это для отвода глаз, а так послан он князем тверским с заданием тайным – добыть секрет булатной стали, с помощью которой Тверь над Москвой верх сможет взять. Для привезшего секрет князь денег не пожалеет. Вот во дворце шаха Михаил тот секрет и искал… да не нашел только.

И ничего не оставалось Афанасию, как схоронив Михаила, отправиться на поиски тайны выковки булатной стали. Только вернувшись с тем секретом, он сможет с долгами расплатиться, сестер замуж выдать и новую жизнь начать. И зашагал Афанасий дальше по чужим землям. А далее ждала его огненная равнина и город Баке, встреча с португальцем Мигелем, по наущению которого он закупил зелье гашиш, и они отправились с ним в Чапакчур, чтобы продать его там втрое-вчетверо дороже. А по дороге чертов португалец Мигель обокрал его и сбежал.

И вот оказался Афанасий на берегах реки Инд, там, где выносила она в море мутные свои воды вместе с обломками хижин и траченными огнем покойниками. Опять один-одинешенек, опять беден, разве книжицу заветную сохранил. Прикинувшись Хаджи-Юсуфом, купцом хорасанским, вошел Афанасий в город Джуннар. И в том граде чуть было не заставили его силой принять мусульманство, да спас знакомец старый, Мехметка, ныне до визиря дослужившийся.

За два месяца в Бидаре в доме Мехмета он малость отдохнул, дух перевел, сил набрался. И уже опосля отправился в Парват (благо тот находится совсем недалече от Бидара), где, по слухам, проживали кузнецы, хранящие секрет булата.

В Парвате он повстречал Лакшми… Никак не ждал Афанасий, что любовь найдет его за два моря от отчизны. Как видно, не так уже и важно для любви, сколько морей пройдено. И кто какой веры, тоже не важно. Да и многое остальное кажется пустым и незначительным…

А потом была деревня кузнецов. И уж такое его везение, что объявился он, Афанасий, аккурат после того, как деревня подверглась набегу обезьянцев, подданных царя Ханумана, и многих взрослых побили обезьянцы, а всех детей похитили и увезли к себе в обезьяний город. И пришлось Афанасию направиться в город Ханумана.

И в том городе ждал его плен. А еще ждал гнусный португалец Мигель, который пристроился там при Ханумане кем-то навроде первого советника или, на здешний лад говоря, визиря.

Поймали там Афанасия. Честно говоря, он уже простился с жизнью, приготовился принять неминуемое. Да только вместо того, чтобы просто убить, обезьянцы решили позабавиться, выпустить его на арену гладиаторскую, какую они учинили у себя наподобие римской. И в том они с Афанасием просчитались…

А потом было и бегство, вызволение детей из плена, добыча порошка булатного, бесценного, пожар, устроенный им, Афанасием Никитиным, напоследок в граде обезьянцев. Одно дело он, к несчастью великому, недоделал в граде Ханумана – Мигеля не добил. Гнусный португалец шел по их следам до самого дворца Лакшми. Пробрался во дворец, проник в покои Лакшми, где был в тот момент и Афанасий.

Афанасий в схватке убил поганого португальца Мигеля, да вот Лакшми уберечь не смог. А потом и самому Афанасию пришлось спешно бежать из Парвата, потому что не простили бы ему смерти жрицы, во всем бы обвинили его…

Опять резкой болью дала о себе знать рана, нанесенная подлым Мигелем.

Но сильнее боли телесной была боль душевная. Лакшми! Черные глаза, смуглые руки, расплывающееся по платью красное пятно и последний вздох. Он в сердцах ударил кулаком по зеркалу лужи, подняв фонтан брызг. А вот спеченный огнем в уродливую маску лик Мигеля уже почти забылся, расплылся, превратился в далекий отзвук, словно образ злодея из слышанной в детстве сказки. Да и Лакшми…

Афанасий с неудовольствием отметил про себя, что ее образ тоже стал потихоньку тускнеть, отдаляться, превращаться в далекую звездочку на горизонте, красивую, согревающую своим неярким светом, но отнюдь не путеводную. Теперь звезды вставали так, что кроме как дома, нигде он нужен и не был. А уж тем более в этих лесах. Если двинет кони тверской купец, никто не расстроится.

И верно, пора идти, подумалось ему. Чем быстрее он доберется до Бидара, тем скорее сможет найти лекарство против подцепленной заразы, встретиться с Мехметом и отплыть в родную Тверь. Неблизок до нее путь, но если не сделаешь шага первого, то и остальных не пройдешь.

Сколько он уж дома-то не был? Пасха – праздник Воскресения Христова, ежели по приметам, наступает раньше бесерменского байрама дней на девять или десять. Стало быть, уже три или четыре Пасхи он не праздновал по-христиански. Первую в Каине, а другую в Чапакуре, в Мазандаранской земле третью, а вот уже и четвертая близится, и хорошо, если в столице владений хорасанских, а то ведь и в чащобе этой встречать придется. И три Великих поста пропустил, скоромное вкушал… И книги, что взял с собой в дорогу, утопли в Волге. Не соблюсти теперь обрядов веры христианской. И иных праздников христианских не отметить… Ни Пасхи, ни Рождества Христова, и даже постные среды и пятницы мимо проходят – чем накормят, тем и счастлив. Эх, не отмолить тех грехов будет, разве что митрополит Геннадий согласится вместе пред богом предстоять, колени преклонить. Как он прощался, да как благословил, так не должен в такой беде бросить. Только бы вернуться в родную Тверь.

• 1/17
• Следующая