Черный охотник (сборнник) - Кервуд Джеймс Оливер - Страница 98

• Предыдущая
• 98/138
• Следующая

Даже сейчас, когда на земле царил полный покой, нарушаемый лишь щебетанием птичек, Потеха оставалась настороже, держась в двух шагах впереди спутников. Из всей процессии, гуськом продвигавшейся на запад, она, казалось, одна только была начеку, точно ожидала опасность, которая могла бы неожиданно вынырнуть из окружавшего их мира красоты и безмятежного покоя. Время от времени собака на ходу оглядывалась назад, на своего юного господина. Лицо и глаза мальчика выражали тревогу, которая передалась мало-помалу и собаке, и та порою издавала забавный, визгливый звук, точно хотела спросить, в чем дело.

Мальчика звали Даниель Джеймс Бюлэн, но уже с самого детства за ним укрепилось имя Джимс. Ему было двенадцать лет и он весил на двадцать фунтов больше Потехи, которая, — если только правильно показывали весы на мельнице Тонтэра, — весила шестьдесят. Даже в толпе можно было догадаться, что Джимс и Потеха принадлежат друг другу: если пес был старым, покрытым ранами воякой, то мальчик, со своей стороны, всем существом выражал определенное тяготение к такой же славной карьере.

— Батюшки! Да ведь он разодет совсем как смелый, страшный пират, явившийся с целью похитить мою маленькую девочку и держать ее до получения выкупа!

Так воскликнул Тонтэр при виде Джимса, отец которого вторил смеху барона. А в довершение всего старый вояка начал поворачивать мальчика во все стороны, не торопясь и вслух давая оценку его наряду, между тем как прелестная маленькая Мария-Антуанетта наблюдала за всем этим, презрительно вздернув кверху свой аристократический носик, а ее препротивный кузен из Квебека Поль Таш насмешливо строил гримасы за его спиной. И все это после того, как Джимс столько труда потратил на свой туалет в надежде на то, что взгляд Марии-Антуанетты упадет на него.

Вот в этом-то и крылась вся трагедия. Он надел новехонький костюм из лосиной кожи в тот день, когда они отправились на мельницу Тонтэра за мешком муки. В руках у него было ружье, на два дюйма выше его самого. Большущий пороховой рог болтался у него сбоку, за пояс был воткнут охотничий нож, а через плечо было перекинуто самое ценное сокровище — превосходный тонкий лук и колчан со стрелами. На голове его красовалась енотовая шапка, которую он надел, несмотря на теплый день, так как она была много красивее его убогого летнего головного убора. А в меховую шапку было воткнуто великолепное перо.

Потеха была страшно горда воинственным видом своего господина и никак не могла понять, чем объясняется перемена, происшедшая внезапно в настроении мальчика, который сейчас шагал с необычайно хмурым и угрюмым выражением лица.

Анри Бюлэну смерть как хотелось описать жене сценку, разыгравшуюся на мельнице, и он только ждал момента, когда Джимс отдалится настолько, что не в состоянии будет услышать его. Но уже такова была натура Анри Бюлэна, что он во всем склонен был видеть только хорошую или смешную сторону. Этим-то и объясняется то обстоятельство, что Катерина вышла за него замуж, и по той же причине она любила его теперь еще больше, чем пятнадцать лет тому назад, когда Джимса еще не было на свете. И ничем другим опять-таки нельзя объяснить того, что Анри Бюлэн чувствовал себя прекрасно в глуши, среди цветов, деревьев и опасностей.

Он любил жизнь, любил ее беззаветно и просто, безгранично доверяясь ей, а потому храбрый барон Луи Эдмонд Тонтэр называл его глупцом и предсказывал, что наступит день, когда его собственный скальп вместе со скальпами жены и сына украсит маленький обруч, на котором индейцы носят свои военные трофеи.

Шагая позади мужа и сына, Катерина Бюлэн смотрела на расстилавшийся перед нею прекрасный мир с радостным чувством и с гордостью, оставаясь чуждой каких-либо страхов. Ни один мальчик в мире не мог сравниться с ее Джимсом, ни один другой муж — с ее Анри. Эта бесконечная любовь была написана в ее лучистых глазах. Всякий, кто приходил в соприкосновение с нею, чувствовал, что она счастлива и, подобно тому, как восторженный барон, тайком от всего мира, лелеял свою безнадежную любовь, мечтая наедине с самим собою, так и Катерина, оставаясь позади мужа и сына, ласкала свой взор их видом, благо те не могли сейчас заметить выражения ее лица. Это желание хранить про себя свою радость объяснялось тем, что Катерина была не француженка, а англичанка. Потому Джимсу и было дано английское имя, унаследованное от дедушки, бывшего учителем в Новой Англии, в провинции Пенсильвания. На границе этой страны Анри и познакомился с Катериной и женился на ней за два года до смерти старого Адамса.

— И все эти пятнадцать лет ты не перестаешь молодеть и хорошеть, — часто повторял Анри Бюлэн. — Какая же это будет трагедия, когда я состарюсь, а ты останешься все той же юной девушкой!

И нельзя не признать, что Катерине никак нельзя было дать тридцати пяти лет. Ее лицо и глаза могли бы принадлежать любой молодой девушке, а сейчас, когда она шагала следом за мужем и сыном, в ней особенно чувствовалось что-то нежное и лучезарное. Тонтэр знал, что обожание, которое Катерина расточает мужу и сыну и всему, имевшему отношение к их жизни, и которое позволяло ей мириться со всеми неудобствами и лишениями почти первобытной жизни в дебрях, объясняется отнюдь не одной лишь преданностью к любимым существам. Этой женщине не чужды были культура и широкий кругозор — она впитала их сперва от матери, а после ее смерти — от образованного отца, оставившего ей в наследство способность ценить по достоинству счастье. И если она тосковала порою по всему, что оставалось недоступным для нее в глуши, то, во всяком случае, красивые тряпки не являлись для нее целью жизни, как для мадам Тонтэр.

Последняя, между прочим, особенно ненавидела Катерину Бюлэн за то, что та, будучи искусной мастерицей, умела из самого дешевого материала создавать собственными руками прекрасные и элегантные вещи. А так как изделия Катерины всегда носили явно выраженный отпечаток английского вкуса, Анриета Тонтэр смотрела на ненавистную ей женщину с таким отвращением, точно перед нею находился кубок отвратительного яда.

Тонтэр все это прекрасно знал и в своей честной душе проклинал женщину, называвшуюся его женой, с ее высокомерными аристократическими замашками, с ее напудренными волосами, с ее нарядами, драгоценностями, с ее абсолютной неспособностью любить! И благодарил судьбу за то, что маленькая Мария-Антуанетта с каждым годом становится все меньше и меньше похожей на свою мать. Правда, Мария-Антуанетта обладала бурным нравом, как и он сам, но в ней также чувствовалось умение владеть собою.

Катерина шла в глубоком раздумье. Она думала о Тонтэре и о его жене, аристократичной Анриете. Она уже давно знала, что мадам Тонтэр ненавидит ее, но второе открытие она сделала только в этот день, когда барон, вопреки своим героическим усилиям, выдал себя взглядом, случайно подмеченным Катериной. Она точно обнаружила тень его тайны, и эта тень быстро исчезла. Поднимаясь по холму, она мысленно подвела итог кой-каким своим догадкам и со свойственной женщинам интуицией проникла в сокровенные думы Тонтэра. Однако это открытие не вызвало в ней ни страха перед ним, ни каких-либо опасений.

Правда, мадам Тонтэр ненавидела ее. Она не верила тому, что ей рассказывали хорошего про жену Анри Бюлэна, и ненавидела ее прежде всего как смертельного врага ее отечества; она ненавидела ее за то, что Катерина с таким же достоинством держала свою голову, как и жена барона; и, наконец, она ненавидела ее за то, что, будучи женой всего лишь какого-то ничтожного фермера — колониста, Катерина осмелилась самым бесстыдным образом прослыть наиболее красивой женщиной во всей сеньории Тонтэр!

И, поскольку это от нее зависело, мадам Тонтэр старалась внушить эту ненависть своей дочери, маленькой Марии-Антуанетте, между тем как ее муж, оставаясь слепым ко всем хитростям, к которым прибегают женщины в таких случаях, ломал голову над вопросом, чем объяснить, что его девочка, которую он любил больше всего на свете, открыто проявляет свою неприязнь к Джимсу каждый раз, когда мальчик является в замок Тонтэр.

• Предыдущая
• 98/138
• Следующая