Время серебра - Раткевич Элеонора Генриховна - Страница 18

• Предыдущая
• 18/25
• Следующая

Кларетта, Клари, Кларисса Рэйвенсхилл, безродная троаннская авантюристка, сумевшая-таки окрутить провинциального олбарийского барона преклонных лет. Уже потом, когда ослепительная звезда Клариссы воссияла на небосклоне недосягаемо высоко, злые язычки соперниц твердили, что не иначе, как пылкие ласки молодой жены заставили Артура Рэйвенсхилла расстаться с жизнью. Совсем еще молодой Лэннион был в те годы на короткой ноге с Рэйвенсхиллами и знал точно, что это неправда. Только заботами Клари Артур прожил лишних три с половиной года. Уж если Кларетта дала у алтаря слово заботиться о муже, то не затем, чтобы свести его в могилу. Клари всегда предельно честно выполняла взятые на себя обязательства — это была одна из причин ее последующего сокрушительного успеха в качестве куртизанки. Последние годы жизни барона Рэйвенсхилла были исполнены радости. Кларетта дарила радость всем вокруг себя, дарила щедро — в этом была вторая причина заслуженной ею славы. Кларисса Рэйвенсхилл не была не только красивой, но даже и хорошенькой — зато она была ослепительной. Очень живая, неизменно доброжелательная, беспредельно остроумная и гораздая на самые невероятные выдумки, Клари притягивала к себе, словно магнит. В ее присутствии разглаживались нахмуренные лбы и разжимались кулаки. А еще она была очень умна — в чем Одри убедился, обнаружив, что Артур хоть как-то сводит концы с концами. Вся его жизнь укладывалась в два слова — «гордая нищета». Конечно, с теми трущобами, откуда поднялась неунывающая Кларетта, сравнения никакого — но единственную приличную посуду баронесса Рэйвенсхилл мыла сама, потому что доверить ее единственной полуслепой от старости судомойке было немыслимо, и этим все сказано. Кларисса взяла на себя управление Рэйвенсхиллом и неведомым чудом сумела добиться хотя бы того, что Артур сошел в могилу свободным от бремени долгов. Но вот уже обеспечить молодой вдове сколько-нибудь достойную жизнь Рэйвенсхилл не мог… тогда Клари и приняла решение. Выдержав подобающие полгода траура, она отправилась покорять Лоумпиан — и не прошло двух месяцев, как слава самой умной и обольстительной из всех куртизанок снизошла на Кларетту, чтобы не покинуть ее уже никогда. Слава эта не тускнела с годами, ибо годы обходили Кларетту стороной. Зеленые от зависти придворные красавицы принимали ванны из ослиного молока, словно языческие царицы прошлого, мазались совсем уже невероятными зельями — и увядали тем быстрее. Недосягаемая Клари покидала реку времени, освеженная приятным купанием. Поклонники, обожатели и воздыхатели так и роились вокруг нее, не замечая, что Клариссе давно минуло не только двадцать или даже тридцать, а все сорок лет: последний безумец, и тот не сказал бы, что она хоть на день старше двадцати шести, даром что при дворе она провела не меньше двадцати лет. Лэннион прекрасно помнил, как некая весьма хорошенькая девица голосом кислым, как уксус, спросила у Клари, как это она ухитряется выглядеть молодой и привлекать поклонников в том возрасте, когда большинство женщин уже внуков нянчат.

— Характер, детка, — охотно ответила Клари и улыбнулась. — Это больше, чем красота и молодость. Что толку от точеного носика, если он торчит между презлющими глазами?

Вот уж в злости Кларетту не посмел бы упрекнуть никто. При всей своей расчетливости она была очень доброй, и всякое страдающее существо могло смело рассчитывать на ее участие и помощь. Ее доброту Лэнниону привелось в свое время оценить сполна — не тогда, когда у двадцатилетнего юнца Одри завязался с прелестной куртизанкой восхитительный роман, а гораздо позже. Когда овдовевший граф Лэннион угасал от горя вослед за женой, угасал долго и мучительно. Именно тогда и возобновилась его связь с Клареттой. Клари не просто сумела затащить его в свою постель, не просто заставила его жить — она заставила его захотеть жить, вновь полюбить жизнь… Кларисса, Кларетта, Клари… будь ты в Олбарии, когда погибла Дева Джейн, Лэннион знал бы, кого вызвать письмом к обезумевшему от горя Джеральду. Не затем, чтоб переспать с ним, а затем, чтобы сидеть рядом и слушать, подперев подбородок кулачком… Кларетта умела слушать, как никто другой.

Но в этот черный день Кларетты в Олбарии не было.

Его величеству Дункану вздумалось заполучить благосклонность восхитительной Кларетты — а чем он хуже своих придворных? Совершенно даже ничем… правда, с тех времен, когда юный неотразимый Дункан кружил женщинам головы, времени прошло немало, но он все так же хорош собой… и вовсе он не расплылся и не отяжелел! Зеркала лгут — он все так же великолепен, особенно в белом! Ну, а поскольку красотой куртизанка сыта не будет, монарший сан и собственную неотразимость следует подкрепить соответствующей суммой. Именно так он и сказал, во всеуслышание предлагаясь Кларетте — «соответствующей». Вслух, при всех покупать женщину — и какую женщину! Что ж, Клари блистательно доказала, что является единственной и неповторимой, недосягаемой и потрясающей.

— Нет, ваше величество, — произнесла в ответ Кларетта своим волнующим низким голосом, чистым и ясным. — Ни в коем случае. Я не шлюха, я куртизанка, и со всякой швалью, пусть даже и коронованной, спать не могу ни за какие деньги — это испортит мою профессиональную репутацию.

Дункан окаменел. На какое-то бесконечно долгое мгновение, исполненное ужасом и восторгом, Одри показалось, что Дангельта вот-вот хватит удар, до того он полиловел. А покуда его лиловое величество стоял, выпучив глаза, и откусывал воздух, Кларисса Рэйвенсхилл гордо вышла вон, велела подать себе лошадь и, не заезжая домой, отправилась прямиком в Троанн — куда из присущей ей предусмотрительности давно уже перевела половину своего немалого состояния. Перехватить ее не успели.

Само собой, лоумпианский дом Кларетты Дангельт конфисковал и подарил Бэнки со всей его роскошной обстановкой. Бэнки было обрадовался, но Дункан знал, что делал, сбывая с рук жилье строптивой куртизанки. Король недаром не пожелал владеть этим домом — Бэнки в нем и четырех дней не прожил, а весь Лоумпиан уже поговаривал, что продажным шкурам в шлюхином доме самое место, вот только лицом Бэнки против Кларетты не вышел. Великолепный дом великолепной Клари остался на руках у Бэнки мертвым грузом — никто не пожелал купить имущество куртизанки, выказавшей больше отваги и благородства, чем иные родовитые дамы. Клариссу после ее сумасшедшей выходки слишком уважали, чтобы посягнуть на ее жилище. И вот теперь, два с половиной года спустя, дом вновь ожил… ну как же славно!

Возвращение Клариссы — добрый знак. Ведь Кларетта — это сама радость… а еще это душевное тепло, дружба, помощь и совет — все то, в чем Одри сейчас так отчаянно нуждается! Безумная круговерть последних месяцев не развеяла терзающих Лэнниона сомнений, а лишь приглушила их. Ведь это он, Одри Лэннион, практически вынудил Джеральда так скоропалительно жениться. Ему и ответ держать, если что пойдет не так. Перед богом, перед Джеральдом, перед Олбарией… перед самим собой, если уж на то пошло. Конечно, о Бет слова дурного не скажешь… но когда это мужчины разбирались в женщинах?! Лэннион знаком с Бет не день и не два, и все равно душа у него неспокойна. Кларетта и в лицо Бет не видела — но, если знаменитая куртизанка успела пробыть в Лоумпиане хотя бы день, того, что она не знает о молодой королеве, попросту не существует. Сведения, которые Клари ухитрялась добывать, как и всякая женщина, невесть откуда и которыми делилась в случае надобности, всегда были абсолютно достоверны и надежны.

— Кларетта вернулась? — спросил Одри первого же попавшегося слугу.

— Миледи Кларисса вернулась три дня назад, — гордо и укоризненно произнес слуга, но Лэннион его уже почти не слышал. Он уже спрыгнул с коня, уже бросил поводья иноходца в руки оторопевшего челядинца, он уже шел, едва ли не бежал, к распахнувшейся перед ним двери, быстрее, еще быстрее… туда, в памятную ему комнату, где Клари принимала самых близких друзей, — она там, наверняка там, а не в спальне, она не может не быть там!

Кларисса и вправду была в этой комнате — прелестная, небрежно одетая в подбитую и отороченную беличьим мехом домашнюю накидку, простоволосая. Одри знал, что Клари старше его на три года, но никто не дал бы этой очаровательной женщине больше двадцати девяти лет при ярком солнечном свете и больше двадцати четырех — при свечах.

• Предыдущая
• 18/25
• Следующая