Таэ эккейр! - Раткевич Элеонора Генриховна - Страница 37

• Предыдущая
• 37/69
• Следующая

Когда Орит вернулся в Общинный Дом, Коррен и Эрле успели не только замесить тесто, но и поддать ему жару. Поглядеть дядюшке в глаза Ирнику было затруднительно, ибо собственные успели так заплыть, что без помощи рук не открывались – а руками Ирник воспользоваться и не пытался: слишком уж они у него тряслись с перепугу. Он уже не голосил: «Помилосердствуйте!» – а просто поскуливал как можно жалобнее – авось не Коррена, так Эрле разжалостить. Папаша Госс решил было, что купец дурное на собравшихся подумает – но Орит недаром столько добра нажил. Без приметливости да смекалки столько не наторгуешь. А Орит – купец настоящий. Мигом приметил, что на охранниках ни ссадины, кроме как на кулаках, да и местные не потрепаны – ясно же, кто бил и кого.

– За что? – отрывисто спросил Орит, глядя на битую морду племянника.

Вот кто и был немногословным, так это Эрле. Более коротко ухватить и изложить самую суть дела, чем он, попросту невозможно.

– Уволю я вас, парни, – задумчиво произнес купец, выслушав объяснение. – Как есть уволю. Разве в ваши годы этак от работы отлынивать можно? Стыд какой. По первости прощаю, но впредь чтобы не лениться… а покуда глядите и учитесь, молокососы.

Он засучил рукава, левой рукой сграбастал племянничка за шиворот, а правой влепил ему с разворота здоровенную затрещину.

Папаша Госс не ошибся. Ради малолетства Хранителей кошеля удача и впрямь решила посетить Луговину. Повезло всем. И купцу Ориту, которому удалось расторговаться лучше ожиданного. И жителям Луговины. И охранникам, которым Орит прибавил жалованья. И даже пресловутому Ирнику, хотя он так и не считал. Однако память о мордобое, от которого он отлеживался не день и даже не неделю, да еще прозвание Скособоченная Харя, оставшееся за ним пожизненно, хранили его надежно. Ни с таким прозванием, ни с такой скособоченной харей в плутни не полезешь: не поверит тебе никто. Поневоле приходится жить честно. Удача подарила Ирнику больше, чем он заслуживал: скромный, зато трудовой достаток и возможность закончить жизнь не в тюрьме и не в придорожной канаве с перерезанным горлом… О да, купцову племяннику повезло – хотя в ту памятную ночь ему так и не казалось.

Но больше всех посчастливилось тому, кого в эту ночь в Луговине не было. Как знать – вдруг бы пепел сгоревших домов да потравленные луга ухитрились через день-другой нашептать в души обитателей Луговины то самое, что Ирник брякнул во всеуслышание. Беда ведь может и неверно посоветовать – и прорастет ее совет исподтишка дурной травой: хоть ее и выпалывай, а корни все едино в земле хоронятся, своего часа ждут. Но теперь, после того, что случилось в Общинном Доме, эти слова просто не могли родиться вновь Вот не могли, и все тут.

Судьба многих договоров решается не там, где их подписывают. Участь переговоров, еще только предстоящих Лерметту, решалась нынешней ночью в Луговине – и решилась в его пользу.

Утро встало ясное, свежее от прохладного ветерка. Разбуженный его веселым касанием Лерметт не без удивления признал, что выспался, против всяких ожиданий, преотлично. Ему и прежде доводилось, если спешное дело вынуждало, спать в седле, но сон его всякий раз был тревожным, неровным, и просыпался он совершенно измученный. Никакая, даже самая выезженная лошадь не могла бы двигаться, не спотыкаясь по ночному времени. Оказывается, подобное чудо возможно. Белогривый нес его невероятно ровно, словно бы мерно баюкая собственного всадника, и сон Лерметта этой ночью был невесомо легким и спокойным, как дыхание младенца.

Лерметт зевнул, потянулся, хотел было снять с луки седла зацепленные за нее поводья, но отдумал: ни к чему это.

– Хорошо ли спалось? – приветствовал его Эннеари. Бессонная ночь будто вовсе не сказалась на нем: на лице ни следа усталости, в глазах никакой дремотной мути… а хорошо все-таки быть эльфом!

– Изумительно! – искренне ответил принц. – Далеко нам еще до твоего Пьянчуги?

– Ты – и вдруг не знаешь? – недоверчиво усмехнулся Арьен. – Скоро уже. Вот как из рощицы этой выберемся, сразу увидишь.

Рощица редела с каждым шагом, из чего Лерметт заключил, что до места назначенной встречи осталось и впрямь недолго. Это рассуждение его не подвело: через самое малое время тропинка круто свернула в сторону, и роща осталась позади.

– Ох ты! – только и сумел выдохнуть Лерметт.

Пузатый Пьянчуга, весь облитый золотыми и розовыми лучами, сиял застенчивым рассветным румянцем. То был огромный, ростом примерно с гнома, валун сплошного мохового агата. Он радостно красовался на невысоком ровном уступе, будто нарочно предназначенном самой природой для этой цели, то и дело пошатываясь на ветру.

Лерметт вдруг рассмеялся. Эннеари устремил на него вопрошающий взгляд.

– Знаю я это место, – объяснил причину своего неожиданного веселья Лерметт. – И камень этот знаю. Просто на картах Илмеррана этот камень значится как Драконье Яйцо.

Эннеари тоже усмехнулся.

Название такое педантичные гномы дали удивительному камню неспроста: он и впрямь отдаленно напоминал яйцо, из которого уже начала высовываться любопытная голова… вот только драконицу такого размера, чтобы могла снести подобное яйцо, и вообразить себе невозможно – а так все верно. При виде его почти яйцевидной, хотя и не совсем правильной формы Лерметту мигом припомнились уроки настырного гнома. «Неужели „миндалина“?» – пронеслось у принца в голове. «Да нет, быть того не может. Ерунда. Таких больших „миндалин“ просто не бывает… но ведь откуда-то он все-таки взялся?»

Однако форма формой, а имя Пузатый Пьянчуга пристало камню как нельзя лучше. Нечастая игра природы, качающийся камень, походил вот именно что на выпивоху, который беспрестанно шатается и никогда не падает. К тому же он был чудо как хорош. Толстое его брюхо делила надвое широкая темная полоса наподобие кушака. Ниже этого щегольского пояса текучие разноцветные слои изгибались, будто складки измятого пестрого плаща, который вот-вот свалится с покатых плеч. Поверху же они истончались, расписав выпяченную грудь бесшабашного гуляки причудливыми узорами, какие даже завзятый придворный вертопрах не сумеет заказать и самой умелой вышивальщице. Лерметту почудилось, что эти узоры слабо мерцают… впрочем, поручиться за это он не смог бы. А там, где сверху камня возвышалось отдаленное подобие головы, в прихотливом извиве его слоев можно было при некотором усилии угадать и лицо – неясное, смутно обрисованное, словно бы смазанное похмельем.

Под внезапным порывом ветра Пьянчуга пошатнулся, но равновесие восстановил мгновенно, так явственно гордясь своей неуклюжей ловкостью, что Лерметт снова ахнул восторженно и снова засмеялся.

– Вот так век любоваться, и то не хватило бы, – вырвалось у него.

Эннеари, соглашаясь с ним, кивнул почти торжественно.

– Жаль, не ко времени привелось, – вздохнул он. – Нас уже ждут.

Их и в самом деле уже ждали. В небольшом отдалении от Пузатого Пьянчуги маялась беглая троица эльфов, замерев в седлах. Двое сменных коней паслись рядом, рассеянно щипая невысокую густую травку. По сравнению со вчерашним Ниест, Аркье и Лэккеан переменились разительно. Не знай Лерметт, кто они такие, он бы их, пожалуй, и не узнал. Заменившее прежние окровавленные лохмотья свежее платье, найденное в седельных сумках, придавало им вид вполне достойный и даже почти праздничный. Лица их если еще и носили следы недавнего смертельного изнеможения, то едва заметные, а вскорости этим следам предстояло сойти окончательно. Черты троих эльфов, более не припухлые, не изуродованные кровоподтеками, оказались четкими и красивыми – впрочем, навряд ли стоило ожидать иного. Однако выражение лиц злополучных юнцов даже насквозь изолгавшийся записной враль не назвал бы радостным. Аркье, Лэккеан и Ниест терзались ожиданием. Проказы каменного выпивохи их не занимали вовсе. Да нет, это не он, а эльфы окаменели в неподвижности. Они приподнялись в стременах, будто засматривая в свое ближайшее будущее, да так и замерли.

• Предыдущая
• 37/69
• Следующая