Сергей Есенин. Биография - Свердлов Михаил Игоревич - Страница 113

Сергей Есенин. 1925

Пройдет совсем немного времени, и эта “мрачная и молчаливая личность” властно предъявит на Есенина свои права.

Ставя неутешительный диагноз современной Есенину эпохе в повести “Котлован”, Андрей Платонов многократно воспользовался двумя словами – “скука” и “пустота”[1593]. В течение всего 1925 года эти слова определяли душевное есенинское настроение. “Милый мой, я душой устал, понимаешь, душой… У меня в душе пусто”, – цитирует горькую реплику поэта В. Кириллов[1594].

“Помню, – подхватывает Е. Устинова, – заложив руки в карманы, Есенин ходил по комнате, опустив голову и изредка поправляя волосы.

– Сережа, почему ты пьешь? Ведь раньше меньше пил? – спрашиваю я.

– Ах, тетя, если бы ты знала, как я прожил эти годы! Мне теперь так скучно!

– Ну а твое творчество?

– Скучное творчество! – Он остановился, улыбаясь смущенно, почти виновато”[1595].

Эту смертельную скуку было необходимо как-то разогнать, а убийственную пустоту – чем-то заполнить. Пребывая в неустанном поиске спасительных средств, Есенин кидался из крайности в крайность. Забубенное пьянство перетекало у него в попытки наладить крепкий семейный быт. Похожие на бегство рейды из Москвы на Кавказ предшествовали ностальгическим поездкам в родное Константиново. Сетования на творческое бессилие [1596] чередовались с писанием длинных поэм и энергичной работой над итоговым собранием сочинений.

Но ничего путного у Есенина, по его собственному ощущению, не получалось. Причины сам он теперь был склонен искать в том “скучном творчестве”, на службу которому когда-то, не раздумывая, поставил всю свою жизнь[1597]. А. Воронскому поэт в 1925 году признавался: “У меня ничего не осталось. Мне страшно. Нет ни друзей, ни близких. Я никого и ничего не люблю. Остались одни лишь стихи. Я все отдал им, понимаешь, все. Вон церковь, село, даль, поля, лес. И это отступилось от меня”[1598].

До последней степени обострилось в этот период давно уже раздиравшее Есенина двойственное отношение к окружающему миру, к людям: сегодня он во хмелю по-хайдовски проклинал человека, завтра – на трезвую голову – по-джекиловски восхвалял, послезавтра – снова проклинал, и так до бесконечности.

На исходе 1925 года Есенин попытался повторить свой победоносный маневр десятилетней давности, бросил Москву и сбежал в северную столицу, чтобы там начать с чистого листа. “Я поеду совсем, совсем, навсегда в Ленинград, – твердил он… – буду писать. Я еще напишу, напишу! Есть дураки… говорят… кончился Есенин! А я напишу… напишу-у! Лечить меня, кормить… и так далее! К черту!”[1599]

Однако в ночь с 27 на 28 декабря выяснилось, что скука и пустота овладели поэтом окончательно и бесповоротно.

Сергей Есенин с матерью.

Москва. Март 1925

Теперь вернемся в начало 1925 года, которое ознаменовалось для Есенина мелкой, но досадной неприятностью. 1 января “Правда” напечатала обзорную статью Н. Осинского “Литературный год”, где мимоходом говорилось о том, что Борис “Пильняк все еще находит вкус в богемских похождениях с А. Дункан и С. Есениным”[1600]. Впрочем, поэт, вероятно, прочел эту статью только в октябре, просматривая газетные заметки о себе, по специальному заказу регулярно доставляемые ему из бюро вырезок[1601].

А в январе 1925 года Есенин сидел в Батуме и оттуда жаловался в письмах к подругам: “Здесь очень скверно. Выпал снег. Ужасно большой занос. Потом было землетрясение. Я страшно скучаю. Батум хуже деревни. Оч<ень> маленький, и все друг друга знают наперечет. Играю с тоски в биллиард”[1602]; “Ехать сюда не советую, потому что здесь можно умереть от скуки”[1603].

О подробностях пребывания Есенина в Батуме один из его тамошних приятелей позднее рассказывал Э. Герману: “Мы, грузины, поэтов уважаем. Живи, пожалуйста, пиши стихи. Но ведь он сам в драку лез! Одного ударил – смолчали: Бог с тобой, думаем, ты поэт; другого ударил – смолчали. Так ведь он стал после этого всех бить! Мы его, конечно, побили”.[1604]

В этом же январе Есенин написал и посвятил Воронскому большую поэму “Анна Снегина”. И сила и слабость этой вещи в ее легкости и неотделанности. Поэт едва ли не намеренно создает у читателя впечатление, что тот имеет дело со случайными, необработанными, безо всяких усилий повествователя складывающимися в строки словами. Отсюда в тексте – косноязычие автора и героев, сгустки-повторы одних и тех же сегментов, а также общая установка поэмы не столько на чтение глазами, сколько на произнесение вслух или про себя. Недаром и начинается “Анна Снегина” с длинного монолога возницы, доставляющего лирического героя в село Радово.

Тем сильнее, по логике контраста, воздействуют на читателя отдельные строки-формулы, отточенные, глубоко продуманные, рассчитанные на мгновенное запоминание.

О любви:

О политике:

И о природе:

Основная тема поэмы почти чеховская – это тема отсутствия взаимопонимания между людьми, их неумения и нежелания бережно отнестись друг к другу. Однако разворачивает Есенин свою тему, по обыкновению, в лирическом и, так сказать, “эгоистическом” ключе. Это не кого-нибудь, а именно его, “Сергушу”, “Сергуху”, “Сергуню”, обаятельного, “забавного” “господина” и “знаменитого поэта”, не хотят до конца понять и принять ни братья-крестьяне, ни потенциальная возлюбленная.

Не могло не отразиться на “Анне Снегиной” и общее болезненное состояние Есенина, его подогретая алкоголем и по разным поводам вспыхивающая подозрительность по отношению к людям. Почти все персонажи, особенно крестьяне, изображены в поэме какими-то ущербными, поруганными, скрывающими или не очень скрывающими от главного героя свою внутреннюю пустоту и гнильцу.

Вот, скажем, возница из первой главки “Анны Снегиной” сначала кажется читателю и лирическому герою милым, душевным парнем. Именно его характеристику рязанской природы есениноведы умиленно цитируют в своих биографических штудиях о поэте [1605]. Но вот наступает минута расплаты, и сразу же обнажается подлинное нутро возницы: