Меррик - Райс Энн - Страница 17
- Предыдущая
- 17/86
- Следующая
Далее Эрон писал, что попытается передать эти бумаги непосредственно старшинам Таламаски.
Очевидно, что трагедия не позволила осуществить его намерения.
Стиль завершающих трех страниц, озаглавленных «Исчезновение Дэвида», был чуть более официальным и отличался особой осторожностью, смешанной с печалью. Лестат упоминался там только как «ВЛ».
Эрон описал, как я исчез на острове Барбадос, не оставив никакой записки, бросив чемоданы, пишущую машинку, книги и бумаги, которые ему, Эрону, пришлось забрать.
Как, должно быть, ужасно чувствовал себя Эрон, собирая мои вещи и не обнаружив ни слова извинения!
«Не будь я так поглощен делами Мэйфейрских ведьм, – писал он, – скорее всего, это исчезновение вообще бы не произошло. Мне следовало бы проявить больше внимания к Д. во время его переселения в другое тело. Следовало бы окружить его большей любовью и таким образом завоевать его полное доверие. Но теперь мне остается только строить догадки о том, что с ним произошло, и, боюсь, он пережил ужасную по своим последствиям духовную катастрофу.
Несомненно, он еще свяжется со мной. Я слишком хорошо его знаю, чтобы думать иначе. Он придет. Непременно придет, каким бы ни было ныне состояние его души, а о том, каково оно, я даже не берусь судить. Да, он придет – хотя бы ради того, чтобы подарить мне покой».
Мне так больно было читать эти строки, что я прервался и отложил страницы в сторону. Несколько минут я мог думать только о своей неудаче – ужасной, жестокой неудаче.
Но оставались еще две страницы. Наконец я взял их в руки и прочел последние записи Эрона:
«Как бы мне хотелось обратиться за помощью непосредственно к старшинам. Как бы мне хотелось после стольких лет служения Таламаске полностью доверять ордену и авторитету старшин. Однако нашу организацию, насколько я знаю, составляют смертные мужчины и женщины, не чуждые ошибок. И я не могу обратиться ни к одному из них, не предоставив им тех знаний, которыми не хочу делиться.
Последние месяцы Таламаска переживает множество внутренних бед. До тех пор пока не будет решен вопрос о личностях старшин и возможности связаться с ними, этот отчет должен оставаться в моих руках.
Тем временем ничто не может поколебать мою веру в Д. – как в него самого, так и в его добродетель. Если Таламаски и коснулось разложение, оно не повлияло на Дэвида и на многих таких, как он. И хотя сам я пока не могу довериться кому-либо, мне отрадно думать, что однажды это сделает Дэвид. Пусть он откроется им, если не мне.
Моя вера в Дэвида так велика, что иногда разум играет со мной странные шутки: мне кажется, будто я вижу его, хотя вскоре понимаю, что ошибся. Вечерами я ищу своего друга в толпе. Я вернулся в Майами специально, чтобы отыскать его. Я не раз взывал к нему телепатически. И нисколько не сомневаюсь, что однажды, очень скоро, Дэвид откликнется хотя бы для того, чтобы попрощаться».
Меня сковала сокрушительная боль. Шли минуты, а я ничего не делал, придавленный грузом несправедливости, совершенной по отношению к Эрону.
Наконец я через силу заставил себя пошевелиться, аккуратно сложил записи, вернул их в конверт, а потом оперся локтями на стол, склонил голову и долго оставался неподвижен.
Клавесин давно замолк, и, несмотря на всю свою любовь к этой музыке, я понял, что она все-таки мешала мне размышлять, и теперь наслаждался тишиной.
Ничто не изменилось: я по-прежнему испытывал горькую печаль, во мне так и не пробудилась надежда. Смерть Эрона представилась такой же реальной, как когда-то его жизнь. И жизнь и смерть его сейчас виделись как истинное чудо.
Что касается Таламаски, то я знал, что она залечит свои раны и без моей помощи. За орден я не беспокоился, хотя Эрон совершенно справедливо с подозрением относился к старшинам, до того как окончательно убедился в подлинности их лиц и полномочиях.
Когда я покинул орден, вопрос о том, кто же они такие на самом деле, как раз жарко обсуждался. Где хранятся тайны, там всегда найдется место предательству и подлости. Убийство Эрона стало частью этого предательства. Знаменитый Похититель Тел, ввергший в соблазн Лестата, когда-то был одним из наших агентов.
А старшины? Неужели и их коснулось предательство? Я так не думал. Таламаска была древней и очень серьезной организацией, изучавшей вопросы вечности. Ученые-историки, служившие в ней, никогда не спешили с выводами. Но теперь дорога в орден была для меня закрыта. Смертным агентам предстояло преобразовать орден, очистить его от всего недостойного, и начало этому было положено в прошлом. Но я ничем не мог им помочь.
Насколько мне стало известно, Таламаска преодолела внутренние противоречия. Насколько успешно и с чьей помощью – я не знал, да и не хотел знать.
Знал я лишь одно: те, кого я любил, в их числе и Меррик, не конфликтовали с орденом, хотя мне и казалось, что она, а также некоторые другие агенты, за которыми я время от времени наблюдал в других городах, имели более реалистичное представление об организации и ее проблемах, чем некогда я.
Ну и, разумеется, наш разговор с Меррик следовало сохранить в тайне.
Но как мне разделить тайну с ведьмой, которая так быстро и легко наслала на меня свои чары? Воспоминание о ее поступке вновь привело меня в раздражение. Надо было унести с собой статуэтку святого Петра. Это послужило бы ей уроком.
Но какова была цель Меррик – продемонстрировать мне свою силу, дать понять, что такие жалкие существа, как мы с Луи, полностью подвластны ее чарам, или доказать, что наши намерения отнюдь не безобидны?
Внезапно меня охватила сонливость. Я уже упоминал, что насытился перед встречей с Меррик. И тем не менее, распаленный прикосновениями к ней, но еще больше собственными фантазиями, я жаждал новой порции крови. Борьба с самим собой, скорбь по Эрону, который слег в могилу, не услышав от меня ни слова утешения, утомили мой разум.
Едва я собрался прилечь на диван, как до меня долетели давно знакомые и очень приятные звуки, которых мне давно уже не доводилось слышать. Это пела канарейка. Я слышал, как она трепещет крылышками, как позвякивает и поскрипывает подвешенная к кольцу клетка и звенит маленькая трапеция (или как она там называется?).
И вновь заиграл клавесин – темп музыки был очень быстрый, гораздо быстрее того, что может выдержать человеческое ухо. Это были душераздирающие, сводящие с ума аккорды, полные магии, словно у клавиатуры сидело сверхъестественное существо.
Я тут же понял, что Лестата нет в квартире и не было с самого начала, а эти звуки – музыка и тихий птичий гвалт – доносятся вовсе не из его закрытой комнаты.
Тем не менее я должен был удостовериться.
Всесильный Лестат умел скрывать свое присутствие, а мне, связанному с ним одной кровью, были недоступны его мысли.
Я с трудом поднялся, как в полусне, поражаясь собственному бессилию, и направился по коридору в его комнату. Постучался, подождал, сколько требовали приличия, и распахнул дверь.
Все было так, как и следовало ожидать: посреди спальни стояла массивная кровать из красного дерева, с пыльным балдахином на четырех столбиках, с гирляндами из роз и пологом из темно-красного бархата, неизменно любимого Лестатом. Пыль густым слоем покрывала прикроватный столик, бюро и книги на полках. Никакой звукопроигрывающей аппаратуры в комнате я не увидел.
Я повернулся, намереваясь было перейти в гостиную и написать обо всем в своем дневнике (если, конечно, сумею его найти), но почувствовал, что прежде всего мне необходимо выспаться. Однако мне не давали покоя музыка и птичье пение. Что-то особенно меня поразило. Но что? Несколько десятков лет тому назад в одном из своих отчетов Джесс Ривз писала о том, что в руинах этого самого дома ее преследует пение птиц.
– Значит, началось, – прошептал я, одолеваемый удивительной слабостью.
Я подумал, что Лестат, наверное, не будет слишком возражать, если я ненадолго прилягу на его ложе. Может быть, он вернется еще сегодня вечером. Мы ведь никогда не знаем о его передвижении. Наверное, все-таки не стоило мне укладываться на кровать. Несмотря на полусонное состояние, я размахивал правой рукой в такт музыке. Я знал эту сонату Моцарта – прелестное произведение, первое из написанных мальчиком-гением, превосходная вещица. Не удивительно, что птицы так радовались: должно быть, эти звуки были им сродни. Но отчего же исполнитель, пусть даже самый выдающийся, так безудержно торопится?
- Предыдущая
- 17/86
- Следующая
