Бесовские времена (СИ) - Михайлова Ольга Николаевна - Страница 47

— Ты меня за лесничего или за Дальбено-прорицателя держишь? Может, и мужик… Травануть просто, крови нет, следов тоже. Случись у меня нужда с бабой счёты свести, способ этот подходящий. Но когда я на рассвете ушёл, она прекрасно дышала, поверь.

— А во сколько ты ушёл?

«Он — человек порядочный, ответил Ладзаро, и, как истинный рыцарь, дам не компрометирует. На рассвете и слинял».

— А днём видел её?

— Днём гости приехали — до того ли было?

— А не говорила ли она чего о ком? Что с кем-то поссорилась или обхамил кто?

Лесничий расхохотался.

— Говорила. Ещё как говорила. И не только говорила, но и заявляла, что негодяй сведёт её в гроб! Третьего дня она с меня и Пьетро обещание взяла — на следующем турнире убить негодяя. Вечно требовала от всех своих любовников, чтобы послали мерзавцу вызов…

— Уж не Чуме ли?

— Ну да, словно мы очумели…

— Ну, а что ж ты… за честь дамы…

Ладзарино закатил глаза в потолок.

— Я двадцать лет, Тристано, у баб ночую, имел красоток по-всякому, но ни в одной дамской щели на честь не напоролся… Нету такого.

Д'Альвеллаопустил глаза.

— Чума сказал, кстати, что в этом деле нам скоро не разобраться… Похоже, напророчил…

— Ну, такое и я предрёк бы с той же уверенностью, что и хороший клев на червя в герцогском рву. Начни с того, что до вечера никто ничего не видел. Ну да, мантуанцы, то да сё… Но всё равно странно. И ещё. Труп, когда выносили, я видел. Она в платье для утреннего туалета у герцогини была. А она его всегда снимала, к себе возвращаясь. Шелк этот ей из Флоренции привезли, по особому заказу. Вышивка там золотом. Она его берегла. А тут, знать, ждала кого-то, раз переодеваться не стала…

— Слушай, а что она вообще за баба была?

Альмереджи изумлённо поглядел на дружка, но поймав его взгляд, насупившись, задумался.

— Сложно сказать. Самовлюбленная дурочка, но себе на уме. Там, где дело зеркала касалось, ничего не видела, но о вещах иных порой дельные замечания роняла. Она рано замуж вышла, да из отцовского дома под мужа попала. Старик Верджилези её держал в строгости, но ума она от него не набралась. Потом помер… она одна осталась, тут и пустилась при дворе в придурь рыцарскую. Поначитаются романов… — Ладзаро почесал в затылке, — но знаешь, она не похотливая была. Выверты не любила и не особо требовательная была. Я порой и не понимал, чего она каждую ночь возле себя мужика укладывала, если он ей без надобности…

— Ясно. Итак, расстались вы на рассвете, а потом ты гостей встречал. А что же ты тогда в Восточной галерее с упомянутой особой около полудня делал?

Острогу Тристано всадил глубоко. Альмереджи побледнел и опустил глаза. Сам д'Альвеллане удивился, но пришёл в недоумение. Альмереджи, в его понимании, скорее придушил бы бабенку, чем с ядом заморачивался бы, но зачем он вообще прикончил её? При этом облегченно вздохнул — это было обычное сведение каких-то дурных счётов, и явно не имело никакого отношения к герцогу. Меж тем главный лесничий наконец выговорил.

— Дурь. Надо было сразу сказать… — Альмереджи почернел с лица. — Я же видел эту святошу и знал, что донесёт. Я… просто поиздержался, Тристано. А тут среди гостей мантуанских приятеля встретил, хотел принять, как надо. Десять дукатов у Черубины и взял… а эта Фаттинанти и выдумала со зла, — Ладзаро поднял глаза на д'Альвеллу. Голос его звучал резче и визгливей. — Не убивал я её, Тристано. Зачем мне?

Тристано д'Альвеллаокинул Ладзарино мутным взглядом. Альмереджи вообще-то был неплохим солдатом и великолепным охотником. Но сейчас казался жалкой бабой. Господи, у шлюх одалживается! И, чай, расплачивается собственным поленом? А ведь когда-то… — подеста едва не сплюнул. Но почему он думает на Фаттинанти, пронеслось в голове Тристано д'Альвеллы, когда на него донесла Тассони? Стало быть, Ладзарино видел в галерее Гаэтану?

Д'Альвелл апренебрежительно кивнул и отпустил дружка.

Ладзаро Альмереджи, бормоча про себя проклятия, ушёл, и вскоре через боковой вход вошел чисто выбритый мужчина лет сорока, с длинными волосами до плеч, с лицом нездоровым, узким и бледным, с глазами миндалевидными и маслеными. Это был Джордано Мороне, придворный алхимик, тоже человек д'Альвеллы.

— Мессир… — вошедший бросил на сидящего вопросительный взгляд, — вы искали меня по поводу состава или из-за синьоры Черубины?

— Из-за Верджилези.

Учёный муж кивнул.

— Я заглянул туда, когда выносили тело.

— Насколько я понимаю, ты заглядывал туда и раньше…

Тонкие губы синьора Мороне тронула улыбка, заставив их и вовсе превратиться в искривленную линию.

— Если и заглядывал, то только повинуясь исключительной навязчивости оной особы. Она желала постичь многие науки и даже интересовалась некоторыми трудами Альберта Великого и Вилановы…

— Ну а я, Джордано, интересуюсь тем, кто отравил синьору…

Мороне снова кивнул, показав этим, что учёный муж всё понимает с полуслова, и твёрдо ответил.

— Не я. За каким чёртом мне её убивать, помилуйте?

— Если бы я знал, за каким чертом её убили, я знал бы, кто это сделал, Джордано.

Мороне не оспорил это суждение, но обелил себя.

— Челядь судачит, что убили её после утреннего туалета герцогини, я же с десяти утра и до пяти пополудни носа с башни не высовывал — спросите Бернардо и Тадеско. Это скорее Альбани, или Витино… Да и Дальбено мог, от говна-то отмывшись… — глаза Джордано злорадно блеснули. Он был в восторге от шалости Песте. — Но скорее всего — Ладзаро. Она только Альмереджи никогда не отказывала, считала его истинным кавалером. Любила даже. Говорила, что, дескать, более галантного придворного и представить себе нельзя, — глаза Джордано зло сверкали.

Отпустив Мороне, д'Альвеллавздохнул. Он не подозревал мерзавца в убийстве, ибо знал своих людей. Этот чародей, не задумываясь, убил бы любого, если бы имел к тому повод, но за Джордано по его поручению присматривали. Но каковы подонки, внезапно пронеслось у него в голове, каждый норовит соседа подставить, Ладзарино у потаскухи деньги берёт. Сколько мерзости вокруг… впрочем, о чём это он? На этой мерзости выстроено его благополучие.

Благополучие? Тристано д'Альвеллапомотал головой, чтобы отогнать эти дурацкие мысли.

Теперь предстояло разобраться с молодыми камергерами. Их не видели в портале фрейлин днём, но это ни о чём не говорило. У убийцы были все основания быть осторожным. Итак, камергеры. Сынок Ипполито, Маттео ди Монтальдо, двадцатичетырехлетний верзила, похожий на отца как две капли воды. Особым успехом у девиц не пользуется — не хватает такта да обходительности. Но вроде не подонок. Алессандро, сын Донато, высокомерный щенок, мнящий себя истинным аристократом и доблестным воином, достойным продолжателем рода Сантуччи. На самом деле — мелкий чванливый плюгавец, правда, не робок, но не столько от подлинной смелости, сколько из боязни прослыть трусом. Бабёнки от него не в восторге, но шлюхи его принимали. Как же, аристократ! Джулио Валерани, внук Глории, сынок Наталио. Вежлив, галантен, осмотрителен. Красавцем, правда, не назовешь, не в папашу пошёл. Но у Черубины он появлялся редко. На Манзоли или Тибо у него не было денег, а у бессеребренниц было не протолкнуться. Им всем нечасто удавалось протиснуться через Альмереджи и Альбани… Однако, Джулио часто наведывался к бабке Глории. Но всё же в участие камергеров в убийстве Тристано всерьёз не верил. Щенки молоды и глупы, а убийство, Чума прав, несло печать ума немалого.

Тристано вызвал Бениамино ди Бертацци. Врач, пристроенный в замок Песте, поначалу не нравился ему, но когда тот всего за день вылечил прострел у него самого, д'Альвелласменил гнев на милость. Сейчас он устало поинтересовался, чем отравлена женщина? Он верил Портофино, но вдруг…

— Это аконит, мессир д'Альвелла, собственно говоря, «фармакон» — яд и лекарство. Его прописывают при горячках, при воспалениях сочленений, при подагре, чахотке, параличах, астме, худосочии… Но дозы должны быть тщательно выверены.