Бесовские времена (СИ) - Михайлова Ольга Николаевна - Страница 19

Между девицами сновали мужчины, разодетые с какой-то дурной роскошью. Один, тот самый Витино, которого Альдобрандо уже видел в компании Антонио Фаттинанти, выряженный в джубоне и штаны светлого шелка, читал девицам стихи по листу, второй смотрел на него с видом кислым и недоброжелательным. Песте пояснил, что стихоплёт, легко несущий нелегкое бремя своей поэтической славы, это Энцо, Лоренцо Витино, тонко чувствующая душа…

— У него тысячи стихов, посвящённых прекрасным дамам, и всё особы поименованы. Подозреваю, что он работает по святцам. В каждом опусе — глубоко запрятанное упоминание о ночном свидании. Если верить этим виршам — наш поэт пропахал своим мужским плугом Рим, Феррару, Падую, Верону и Мантую, Миланское герцогство, Пьемонт, Тоскану, всё Неаполитанское королевство и королевство Обеих Сицилий. А как свежо и волнующе звучат его строки! Там и «сладкая нега», и «сень алькова», и «души томление», и «пыл юности», и «мрак погоста…» Я едва не рыдал, читая… — Комедиант вынул белоснежный платок и приложил его к глазам, стирая невыступившую на них слезу.

— А рядом с ним кто?

— Рядом? Это Антонелло Фаверо, тоже… личность творческая. Из-за вечного двуличия прослыл даже многогранным. Говорят, заплатил пятьдесят дукатов за университетскую степень магистра каких-то там таинственных наук. А недавно Портофино поймал его на наглой лжи, — наябедничал Чума, — негодяй бессовестно распространял слухи о том, что его новый роман подвергается преследованиям инквизиции! Каково?

— Но… зачем? — недоуменно вопросил Даноли.

— Как зачем? — брови Чумы взлетели вверх, — если некий опус рассматривается инквизицией на предмет пристойности, это, понятное дело, увеличивает круг любознательных читателей этой галиматьи по меньшей мере втрое. Лелио изумился, он и не слышал о таком, раздобыл текст, как раз, помню, ночевал у меня, полночи то зевал над ним, едва не вывихнув челюсть, то скрипел зубами, поминая ад и его хозяина. Назавтра, осатанев от ахинеи, во всеуслышание мстительно обронил лжецу, что мечтать о запрете этого хилого опуса ему глупо — напротив, он, Портофино, намерен издать указ Трибунала, приказывающий всем жителям города насильно покупать его и использовать для подтирки в нужнике и на растопку камина. Третьего способа употребления этого произведения он-де не видит. Так бесстыдно использовать авторитет Святого Трибунала! Какая дерзость! Портофино был возмущён.

Альдобрандо улыбнулся. Двое других мужчин — один гладко выбритый, с волосами ниже плеч, а другой, напротив, лысый с небольшой бородой — о чем-то спорили. Они оказались, как отрекомендовал их Песте, алхимиком Джордано Мороне и астрологом Пьетро Дальбено.

— Синьор Дальбено утверждает, что всё в мире взаимосвязано, и то, что делается на небе, сходно с тем, что делается на земле, и уверяет, что умеет выслеживать эти связи. Мне эта взаимосвязь всего со всем представляется спорной. То, что некий шарлатан-астролог месяц назад во Флоренции был пойман разъярённым мужем у супруги, избит бичом и изнасилован, — этот прискорбный факт, безусловно, связан с тем, что мы сегодня имеем счастье лицезреть синьора Пьетро в Урбино. Это причина и следствие, но каким образом его оскверненная задница связана с тем, что я вчера выпил пару бокалов винца с вами и мессиром Портофино? Уверяю вас, никакой связи тут нет. Да, крик петуха предшествует рассвету, но является ли он его причиной? Лелио говорит, что каузальная детерминация есть частный случай причинности, определяемость событий их основаниями. Но откуда берутся основания? Это вопрос непростой, но думать, что я обязан радостью лицезрения синьора Дальбено — влиянию далеких звёзд? Это чересчур даже для казуальной детерминации.

Альдобрандо тем временем не сводил глаз с лица Джордано Мороне. Оно, неприятное и больное, отталкивало взгляд.

— А что вы скажете об алхимике?

Чума усмехнулся.

— Данте определил место алхимиков, как и фальшивомонетчиков, в восьмом круге ада, во рве десятом. Там Джордано и место. Целью для него является философский камень, дарующий тому, кто им обладает, абсолютную свободу и духовное освобождение. Мне трудно понять, зачем ему opus magnum? Мороне — отпетый мерзавец, абсолютно ничем не связанный — ни верой, ни честью, ни совестью. Это и есть в моем понимании абсолютная свобода и духовное освобождение. Не понимаю, чего ему ещё не хватает?

Альдобрандо скосил глаза на кривляющегося Грандони. Тот меж тем продолжал.

— У камина в платье с голубым лифом и украшениями из сапфиров — Гаэтана ди Фаттинанти, сестра сенешаля. Взглядов девица строгих и нрава сурового, возможно даже, особа приличная. Возможно.

Даноли с легкой улыбкой подумал, что шут излишне хорошо замечает не только недостатки девиц, но и покрой их платьев, и, видимо, далеко не так равнодушен к женским прелестям, как стремится показать, но не сказал ему этого. Граф заметил и то, что девица Фаттинанти весьма красива, осанка её царственна, фигура величественна, глаза опушены длинными ресницами, но лицо сурово и непреклонно. Даноли показалось, что вокруг чела девушки струится желто-золотое сияние, но понял, что это игра теней. Временами фрейлина бросала недобрый взгляд в сторону мужчин, особенно недоброжелательно оглядывая двоих — хохочущего белозубого красавца лет тридцати пяти с длинным носом и миндалевидными туманными глазами на смуглом лице, чем-то похожего на невинно убиенного Джулиано Медичи, и кареглазого мужчину лет сорока, сильно потасканного и лысеющего. Даноли спросил у шута, кто эти придворные?

Песте с готовностью представил их.

— Тот, что смеется — мессир Ладзаро Альмереджи, главный лесничий, а рядом лысоватый тип в чёрном плаще — мессир Пьетро Альбани, главный ловчий. Наш общий знакомый, мессир Портофино, зовет Ладзаро потаскуном и прохвостом, но при дворе Альмереджи слывёт галантным кавалером и душкой.

— А мессир Альбани?

— Портофино плюется, слыша его имя. Мессир Альбани, в отличие от холостяка Альмереджи, когда-то был женат. Однако, несмотря на распутство, жену он, видимо, пленить не сумел, и, застав её с любовником, убил последнего, а потом принудил изменницу в течение нескольких ночей спать рядом с окровавленным, зловонным мертвым телом в подвале, где несчастная задохнулась от запаха разложения. Пять же лет назад мессир Альбани погубил весьма достойную даму, в которую влюбился. Она решительно отвергала его домогательства, он пообещал обесчестить её, и как настоящий мужчина — слово сдержал. Пьетро всюду похвалялся мнимой победой, распространялся перед приятелями об интимных достоинствах дамы. Однажды поздно вечером заявился в спальню к этой особе, закутавшись в плащ, дворецкий подстерег кавалера и доложил мужу, который принялся искать любовника и, не найдя его, надавал пощечин жене, а после, подстрекаемый тем же дворецким, схватил кинжал да и прикончил несчастную. Пьетро назвал это «bella vendetta». Этим дело не ограничилось. Около года тому назад мессир Пьетро совратил юную фрейлину Катарину Баланти и обрюхатил её, пользуясь тем, что у девицы не было ни влиятельной родни, ни житейской опытности. Альбани при этом ославил Катарину, уверяя всех, что та дарила своей благосклонностью не только его, но даже его конюха. Это поведение изумило даже мессира Альмереджи, в придворных же кругах этот случай только упрочил славу мессира Альбани, как завзятого сердцееда. Хотя многие из тех, кто считаются покорителями дамских сердец, всего только кобеля.

После этих лаконичных слов Альдобрандо посмотрел на мессира Альбани куда внимательней.

— Господи… Если подобная мерзость изумила даже мессира Альмереджи… то что же представляет собой он сам?

— Я же сказал — галантный кавалер и душка. Что до его изумления — оно просто въявь тогда проступило, а я-то думал — Ладзарино ничем не удивишь. Кстати, последний подвиг Альбани возмутил и дона Франческо Марию, он пригрозил Пьетро, что при повторении подобного тот лишится должности. Кое-что добавил и д'Альвелла. Это умерило пыл мессира Альбани. Впрочем, говорят, его пыл уже иссякает и сам по себе, хотя сам Пьетро уверяет в обратном.