Кривой дом (сборник) - Кристи Агата - Страница 48

• Предыдущая
• 48/101
• Следующая

— Да, сейчас это очень важно для тебя... Убийство вошло в твою жизнь, и ты не можешь отнестись к этому как посторонний наблюдатель.

Я всегда по-дилетантски интересовался делами Скотланд-Ярда, но расследование убийства Аристида Леонидаса стало самым важным в моей жизни, и Софья поняла это гораздо раньше меня.

Отец продолжал:

— Какие бывают убийцы? Я встречал среди них очень симпатичных.

Я был удивлен.

— О да! Обычные, милые люди, как ты и я, как Роджер. Понимаешь, убийство — это зачастую не профессиональное преступление. Я не говорю о гангстерах. Иногда я чувствую, что человек не собирался убивать, но его вынудили обстоятельства. Может быть, он чего-то страстно добивался, то ли денег, то ли женщины — и вот убил... Тормоз не сработал.

Ребенок обычно, когда чего-то хочет, действует инстинктивно. И в этот момент не испытывает угрызений совести. Он рассердится, например, на котенка и говорит: «Я убью тебя!» И ударяет котенка молотком по голове, а потом сам чуть не умирает с горя. Многие дети пытаются утопить крошечного брата или сестренку только потому, что им мешают играть или отвлекают на себя внимание взрослых. Дети рано начинают понимать слово «нельзя» — они знают, что, если не послушаются, их ждет наказание. Позже они уже чувствуют, что можно и чего нельзя делать.

Думаю, что некоторые, повзрослев, так и остаются в этом отношении инфантильными, морально не созревшими. Разумом они понимают, что убивать нельзя, но не ощущают этого всем своим существом. В своей практике я не встречал, однако, убийцу, не испытывавшего угрызений совести. Это, вероятно, и есть Каинова печать. Они знают, что убивать нельзя, но всегда находят для себя оправдания: для них это был единственный выход, жертва сама напросилась и тому подобное...

— Как ты думаешь, если кто-нибудь ненавидел старого Леонидаса — это достаточный повод для убийства?

— Только ненависть? Думаю, это весьма сомнительно. Когда ты говоришь «ненависть», ты имеешь в виду нелюбовь, доведенную до предела. Ненависть на почве ревности возникает из любви и крушения надежд. Все утверждали, что Констанция Кент очень любила своего брата, которого она убила. Но ей нужны были внимание, любовь, она ревновала. Я думаю, люди чаще убивают тех, кого они любят, чем тех, кого ненавидят. Может быть, потому, что только люди, которых мы любим, могут сделать нашу жизнь невыносимой. Но это все не то, что тебе нужно. Насколько я понимаю, тебе нужен какой-то универсальный признак, по которому ты мог бы отличить убийцу в нормальной и милой семье.

— Да.

— Существует ли такой общий знаменатель? Знаешь, если и существует, то я склонен думать, что это тщеславие.

— Тщеславие?

— Да, я никогда не встречал убийцу, который не был бы тщеславным. И именно тщеславие губит их. Убийцы, конечно, боятся, что их поймают, но не могут не важничать и не хвастаться. Они уверены, что действовали очень умно. Кроме того, убийца жаждет общения.

— Общения?

— Да. Видишь ли, совершив убийство, человек становится страшно одиноким. Ему хочется рассказать кому-нибудь о том, что произошло, но он не может себе это позволить. Поэтому, если он не может говорить о том, как убил, то, по крайней мере, может обсуждать убийство чисто теоретически и так далее.

Если бы я был на твоем месте, я бы учел это. Поезжай туда, побудь с ними и заставь их говорить. Конечно, это совсем не просто. Виноваты они или нет, каждый будет рад возможности высказаться, потому что тебе они могут сказать то, что побоятся сказать друг другу. Но, возможно, ты сумеешь заметить разницу.

Человек, который что-то скрывает, вообще не может позволить себе много говорить. Те, кто во время войны работали в разведке, хорошо это знали. Если ты окажешься в руках врага, можешь назвать свое имя, звание, номер — и ни слова больше. Люди, которые пытались дать ложную информацию, всегда делали ошибки и попадались. Слушай, что они говорят, и следи.

Я рассказал, как Софья говорила о безжалостности членов семьи в разных ее проявлениях. Это его заинтересовало.

— Да, твоя барышня права. В большинстве семей есть какой-нибудь дефект, какая-то слабость или даже порок. Хорошо, если что-нибудь одно. А теперь представь себе, что кто-то из потомков унаследовал безжалостность Хэвилендов и беззастенчивость в достижении целей Леонидасов. Адская смесь!

Но я бы не ломал голову над вопросами наследственности. Это слишком сложно. Поезжай туда, мой мальчик, и дай им возможность общаться с тобой. Твоя Софья права в одном отношении. Вам обоим нужна только правда. И позаботься о ребенке.

— Жозефине? Ты имеешь в виду, что она не должна догадываться о моих наблюдениях?

— Нет, не это. Последи за ней, позаботься о том, чтобы с ней ничего не случилось.

Я с удивлением уставился на него.

— Ну как ты не понимаешь, Чарльз? В доме убийца. А Жозефина знает больше, чем надо.

— Да, вот про Роджера она же все правильно рассказала.

— Я всегда доверяю показаниям детей. Но на суде они никуда не годятся. Плохо отвечают и теряются, бормочут что-то невнятное. И ужасно любят пускать пыль в глаза. Жозефина это и делала. Не задавай ей вопросов, притворись, что ты не веришь в ее осведомленность. Это заставит ее говорить. Позаботься о ней. Она может кому-то помешать.

Я поехал в «Кривой дом» (как я мысленно называл его), чувствуя себя виноватым. Я передал Тавернеру все, что узнал от Жозефины о Роджере, а про любовные письма Бренды и Лоуренса умолчал. Я убеждал себя, что Жозефина все придумала, но мне просто не хотелось быть источником доказательств виновности Бренды. Ее одиночество в доме, враждебность окружающих заставили меня встать на сторону Бренды. Если эти письма существуют, Тавернер и его люди разыщут их. Кроме того, она торжественно заверила меня, что между нею и Лоуренсом нет недозволенных отношений, и я склонен был скорее верить ей, чем злобному гномику Жозефине. Разве не сама Бренда говорила, что у Жозефины «не все дома»? Но, вспомнив ее черные умненькие глаза, я подумал, что, к сожалению, у Жозефины «все дома» и, по-видимому, она говорила правду.

Я позвонил Софье и попросил разрешения приехать,

— Пожалуйста, приезжайте, Чарльз.

— Как дела?

— Не знаю. Хорошо. Все еще обыскивают дом. Что они ищут?

— Понятия не имею.

— Мы все очень нервничаем. Приезжайте как можно скорее. Я, наверное, сойду с ума, если не поговорю с кем-нибудь.

Я сказал, что выезжаю.

Около дома никого не было. Дверь была открыта. Пока я раздумывал, войти мне или позвонить, услышал за спиной легкое движение. Я быстро повернулся. У тисовой изгороди стояла Жозефина и наблюдала за мной. Ее лицо было наполовину скрыто огромным яблоком» Увидев, что я заметил ее, она отвернулась.

— Здравствуй, Жозефина.

Она не ответила и исчезла за изгородью. Я последовал за ней. Девочка сидела на каменной лестнице у пруда с золотыми рыбками, болтала ногами и ела яблоко, Она посмотрела на меня со злостью.

— Я опять приехал, Жозефина.

Это было не очень удачное начало разговора, но ее молчание и немигающий взгляд действовали мне на нервы.

С отличным чувством стратегии она продолжала молчать.

— Хорошее яблоко?

На этот раз она снизошла до ответа,

— Безвкусное.

— Жаль, я не люблю безвкусных яблок.

— Никто не любит.

— Почему ты не поздоровалась со мной?

— Не хочу.

 — Почему?

— Вы донесли полиции.

— Ты говоришь о...

— О дяде Роджере.

— Но все выяснилось. Все в порядке. Полиция теперь знает, что он не сделал ничего дурного,— я хочу сказать, он не присваивал чужих денег.

Жозефина бросила на меня презрительный взгляд,

— Какой вы глупый!

— Очень сожалею об этом.

— Я ничуть не беспокоилась о дяде Роджере. Просто настоящие сыщики так не поступают. Разве вы не знаете, что полиция не должна ни о чем догадываться до самого последнего момента?

• Предыдущая
• 48/101
• Следующая