Полосатая спинка. Рассказы - Радзиевская Софья Борисовна - Страница 11

• Предыдущая
• 11/44
• Следующая

Так, стайкой, они летали и кормились целый день и ещё следующий и ночевали с матерью по-прежнему в старом дупле. А на третье утро вылетели и разбрелись кто куда. А отец и вовсе не явился.

На поляне стало до странности тихо. Три недели в дупле с утра и до самой темноты копошились, пищали птенцы и их родители, точно старая осина сама с собой разговаривала на разные голоса. А теперь явственно слышался только тихий говор её листочков. Они, как всегда, и без ветра чуть трепетали, не то радовались, не то огорчались, что откричала, отшумела на полянке молодая жизнь.

— Кик-кик! — послышалось вдруг с разных концов полянки. В воздухе мелькнули быстрые крылья, и к стволу осины под самым дуплом ловким нырком прицепились две пёстрые птицы.

Прицепились, как по команде повернулись и уставились друг на друга блестящими чёрными глазами.

Что привело их сюда в последний раз? Проверить, не собрались ли дети опять в родимом дупле? Или захотелось взглянуть друг на друга в последний раз до новой весны? Кто знает?

Несколько мгновений прошло в полном молчании, затем…

— Кик-кик! — крикнул дятел-отец и, нырнув вниз, устремился прочь.

— Кик-кик! — послышался ответ, и дятлиха-мать тоже сорвалась с дерева и умчалась в другую сторону. Деревья мгновенно скрыли их друг от друга.

Попрощались они этим криком на всю долгую зиму или условились о новой встрече будущей весной?..

Так, вырастив детей, дятлы расстались. Всю осень и зиму они прожили отдельно, но сохранили верность друг другу и далеко не улетели.

Но вот, наконец, прошла зима. Стеклянными голосами зазвенели весенние ручьи, запорхали на солнечном пригреве бабочки-крапивницы, и дятел забеспокоился: взлетел на обломанную верхушку дерева да как забарабанит. Звонкая дробь, его весенняя песня, разнеслась по лесу. Услышала её та, для которой эта песня предназначалась, и дрогнуло её сердце. Кончена одинокая зимняя жизнь. Дятлиха сорвалась с дерева и спешит на призыв супруга.

Снова они вместе хлопотливо осматривают старое дупло или долбят новое.

Дальше… всё повторяется.

Тёплый солнечный луч заглянул в дупло старой берёзы, и в глубине его что-то шевельнулось. На край выползла нарядная бабочка. Узорчатые крылышки медленно раскрылись навстречу теплу: нелегко очнуться после долгого зимнего сна. Яркий свет наконец расшевелил лентяйку, она вспорхнула, закружилась и опустилась на тёплый камень у подножия берёзы. Но что это? Травинки около камня вдруг зашевелились и на него выбрался кто-то совсем на бабочку не похожий: толстый, в чёрной бархатной шубке, на спинке аккуратно сложены узкие прозрачные крылышки. Настоящий летучий бархатный медвежонок. Бабочка испугалась, вспорхнула, и весенний ветерок унёс её куда-то вдоль полевой дорожки.

Красавец в бархатной шубке не обратил на неё внимания. Его, то есть её — шмелиную матку — тоже разбудил весёлый солнечный луч и выманил из холодной норки на тёплый камешек.

Пёстрой бабочке-крапивнице хорошо беззаботно резвиться. Она напьётся сладкого нектара из чашечки цветка, отложит на куст крапивы кучку яичек и больше о детях думать не станет: будет резвиться в солнечных лучах, насколько хватит её коротенькой жизни.

У шмелиной матки жизнь совсем другая, поэтому и вид у неё иной — озабоченный. Посидела она, согрелась, щёточками на передних мохнатых ножках протёрла глазки — за долгую зиму в норе они основательно запылились. И вдруг, как маленький вертолёт, загудела и поднялась с камешка. Гудит, точно выговаривает:

— Батюшки, дел-то у меня! Как только успеть управиться!

Но дела делами, а матка сначала досыта напилась сладкого нектара, с каждого цветка по капельке, и вот уже гудит, летит обратно прямо под камешек, в пещерку, где так уютно прозимовала. А мусору-то, мусору там набралось… Нет, будущим деткам чистота нужна. Мать захлопотала: пыль лапками выгребла, щели мягким мохом заткнула, листиков и сухих травинок натащила большой комок, залезла в него и затихла. Стемнело. Но, верно, она и ночью не спала, копошилась, раздвигала травинки и притоптывала, потому что к утру в середине комка получилась камера с гусиное яйцо величиной. Готово? Нет, не готово: стенки не гладкие, травинки торчат, колются. Что делать?

Мать словно задумалась. Бросила работу, выползла из норки, погрелась на солнышке и вдруг загудела, поднялась на воздух и улетела. В этот раз её долго не было, она кормилась на цветах особенно усердно, будто готовилась к какой-то новой и трудной работе. А прилетела, нырнула в гнездо и опять затихла — никак за хлопоты не принимается.

Может быть, устала? Нет, не то. Теперь в её теле идёт большая сложная работа, для неё-то и понадобился такой большой запас пищи. Не шевелится матка, а между кольцами её брюшка выступают маленькие белые восковые чешуйки.

Вот теперь пора. Мать челюстями снимает чешуйки, жуёт их с комочками пыльцы. Как хороший штукатур, она обмазала этой пастой стенки гнезда. Теперь гладко, ни одна травинка не смеет высунуться. Трудится матка, но то и дело отрывается от работы и — к цветам. На голодный желудок воск на брюшке не выделится — штукатурить будет нечем.

Наконец готово! В детской комнатке тепло и уютно. От неё к выходу из норки мать слепила ещё восковую трубку — коридор. С минутку передохнула у входа и тут же, точно спохватилась, проворно уползла назад в гнездо. Там на полу, тоже из воска с пыльцой, она построила ещё ячейки под общей крышей. Чудесные вкусные колыбельки для будущих детей. В них можно расти и… кушать их стенки. Но на первое время мать положила в них более нежную пищу: немножко мёда с пыльцой. А около колыбелек вылепила из воска ещё объёмистую кадушку и налила в неё чистый мёд. Это — первая пища для молодых дочерей-шмелей, которые выведутся из личинок. Каждому возрасту — своя пища.

Вот и всё готово. Мать осторожно откладывает яички в колыбельки, закрывает их крышкой. Теперь бы и отдохнуть, посидеть, погреться в солнечных лучах, а нельзя. Яичкам в тёмной норке холодно, и мать, раскинув лапки, прижимается к восковой крыше, согревает детей собственным телом. Шмели удивительные насекомые: пушистое тело матери тёплое, теплее, чем воздух в норке.

А в согретых яичках уже копошится новая жизнь: прошло два-три дня, тонкие скорлупки лопнули и из них выбрались крошечные толстенькие личинки. Ни ног, ни головы — точна колбаска с заострённым кончиком. Ну и обжоры же эти колбаски! Вмиг от корма в ячейках ничего не осталось. Мать торопливо открывает восковую крышечку, добавляет корма, опять закрывает. Каждый раз она при этом немножко надстраивает ячейки в длину и в ширину. Ведь жирные личинки растут как на дрожжах: ячейки раздуваются и лопаются, скорей чини, накладывай восковые заплатки!

Мать кормит и чинит в полной темноте. Но то и дело спохватывается, бежит по восковому коридору к выходу и с громким гудением торопится на цветы: нужно закусить самой и принести еды прожорливым личинкам. Домой летит тяжело: то зобик полон нектара, то нарядилась в яркие штанишки — это комочки пыльцы в корзиночках на задних ножках. Скорей, скорей! Голодные личинки уже грызут стенки колыбелек, они сделались совсем тоненькие.

А ещё нужно строить новые ячейки для новых детей. Лето коротко, надо торопиться.

Теперь из гнёзда так вкусно пахнет жирными личинками. Зазеваешься — и вмиг наползут охотники полакомиться: нахальные муравьи и другие насекомые. Но мать настороже, удар челюстей — и мёртвый грабитель летит из гнёзда. Бывает, и ёжик попробует сунуть острый нос. И ему та же честь: с визгом мчится прочь, трётся вспухшей мордочкой о сырую землю. Шмель жалит неохотно, но больнее, чем пчела.

Наконец наступает великое событие: первые личинки выросли, окуклились и однажды мать вздрагивает и приподымается с крышки, на которой она лежала, грела детей. Крышка, прогрызенная острыми челюстями, поддаётся: десяток молодых дочерей в чёрных бархатных шубках выбирается из ячеек. В норке темно, но они, ещё слабенькие, сразу ползут к кадушке с мёдом. Пьют жадно и много. Надо набираться сил — ведь в других ячейках растут и требуют пищи младшие сёстры, такие же нетерпеливые и жадные. А мать устала… И вот дочери протрут глазки, усики, почистят бархатные шубки и принимаются за работу так умело, точно век ею занимались. Мать их не учит. Ведь и её никто не учил; инстинкт ведёт их по дороге жизни так, как вёл тысячи поколений их бабушек и прапрапрабабушек. С виду они совершенно похожи на мать, только размером поменьше. Ещё бы! Ведь она одна строила гнездо, одна кормила их, когда они ещё были жадными личинками, немудрёно, что еды не очень хватало.

• Предыдущая
• 11/44
• Следующая