Лесная быль. Рассказы и повести - Радзиевская Софья Борисовна - Страница 58

• Предыдущая
• 58/68
• Следующая

Наконец, я не выдержал: тихонько сполз с дивана и в темноте принялся шарить по столу. Вот она, записочка, сложенная уголком. Тётя Варя её сразу увидит, как войдёт в комнату, она ведь глазастая, даже лучше было бы, чтобы она вообще не так всё сразу видела.

Я помнил эту записку наизусть:

Хорошо, что я про платки написал, она сразу меньше сердиться будет. Ей, наверно, самое важное, чтобы у мальчиков всегда были чистые платки. Дядя Петя сумеет уж её уговорить. А мы тем временем будем далеко… Но тут я почувствовал, что путешествие за золотом представляется мне в другом свете: хищники перестали быть чем-то вроде разбойников из книг. Они были очень живые и притом — отчаянные. И ружья у них… Мне начинало казаться, что два мальчика с удочками и перочинными ножами в кармане — не очень большая сила, если придётся с ними встретиться. И тогда…

Я тихонько прокрался обратно к дивану и лёг. Мама, она ведь и не знает. А если случится что?

Я в тоске вертелся на постели, темнота давила меня. Вот по щеке поползло что-то горячее, и подушка стала мокрая…

…Опять мышь царапается… Нет, это не мышь! Царапались в окно, очень осторожно, но настойчиво.

— Спишь? — послышался тихий шёпот: ставню я приоткрыл ещё с вечера.

— Нет, нет! — так же тихо отозвался я, в темноте нащупывая сандалии.

Хлоп! Я присел и схватился за лоб: ножка у стола как из железного дерева: такое есть где-то в жарких странах.

— Скоро ты? — донёсся нетерпеливый шёпот.

— Сейчас, сейчас! — ползая на четвереньках, я наконец наткнулся на вторую сандалию, совсем не там, где ей следовало быть, подобрался к окну и осторожно встал на ноги.

В соседней комнате скрипнула кровать. Невидимая рука протянулась в окно и крепко сжала моё плечо, давая знак не шевелиться. Потом осторожно, но настойчиво потянула меня к себе.

Курточка и рюкзак лежали на стуле около окна. Я подал рюкзак в окно, Мишка подхватил его, курточку я надел и, перебравшись через подоконник, спрыгнул на землю.

— Ходу, — тихо проговорил Мишка и, не обменявшись больше ни словом, мы почти бегом направились по знакомой улице. Ночи на Урале и летом свежие, ночная сырость пробрала меня до дрожи. Мишка в темноте нащупал мою руку, я почувствовал, что и он дрожит.

— На ходу согреемся, — прошептал он, хотя теперь уже можно было бы говорить и громко. — Зато идти не жарко, а скоро и светать начнёт.

Но пока ещё ночь была очень темна, и мы, даже идя по улице, местами спотыкались в глубоких колеях. У реки мы повернули по знакомой тропинке вдоль берега.

Днём это была весёлая и приветливая тропинка, сейчас же деревья и скалы чуть выступали из темноты, точно враждебные призраки.

Мне хотелось идти по-прежнему за руку с Мишкой, но тропинка становилась всё уже, пришлось идти гуськом: Мишка впереди, я — за ним. Наконец, темнота словно дрогнула и посерела, деревья и скалы из привидений постепенно сделались обыкновенными деревьями и скалами, небо посветлело: появилось солнце.

— Ах! — невольно воскликнул я и остановился. Мы уже отошли порядочно от завода и теперь стояли на самом высоком месте крутого берега, над рекой. Во все стороны, и на этом и на другом берегу реки, расходились покрытые тёмным еловым лесом горы. Местами, в долинах, лес был светлее, не еловый, а лиственный, и в нём уже проснулись птицы: задолбил дятел, как кошки, закричали иволги, и засвистели мелкие пичуги, которых я не знал. Всё это было так весело, непривычно, что мы с Мишкой посмотрели друг на друга и засмеялись от удовольствия.

— Хорошо! — проговорили мы оба разом и опять засмеялись.

— Часов до десяти пойдём так-то, — сказал Мишка, снова двигаясь по тропинке. — А там искупаемся, пообедаем и спать в холодке. Потом опять пойдём. Рыбы ловить сейчас не будем, еда пока есть.

Настроение у меня было расчудесное.

Скорее бы папин институт из Москвы на Урал перевели. А то, может, прямо сюда переведут, в Пашuю? Чтобы нам с Мишкой не расставаться. На рыбалку бы ходили, в путешествия, вот как сегодня…

Идти было так легко, точно рюкзак ничего не весил. Мы и говорили и смеялись, и я даже удивился, когда Мишка остановился и сбросил на траву свой мешок.

— Шабаш, — сказал он.

Я тоже сбросил мешок и вдруг почувствовал, что мешок был совсем не такой лёгкий, как мне сначала казалось. Мишка весело на меня посмотрел.

— Намяло спину-то? — сказал он. — С непривычки это. Завтра хуже будет, потом обвыкнешь. Давай чай кипятить. Лезь с обрыва вниз, воды зачерпнуть, а я костёр разведу.

Костёр он развёл очень быстро, над ним на две рогульки положил палку и на неё повесил за дужку котелок с водой.

— Костёр тоже с толком разводить надо, — приговаривал он. — Высоко огонь нельзя пускать: палка подгореть может, а котелок тогда… Ты смотри, как я…

Хлоп! Котелок с размаху шлёпнулся в костёр, пар клубами поднялся в воздух, мокрые дрова зашипели и погасли. Я еле успел откатиться от костра, чтобы не обжечься, и так и остался лежать, ослабев от смеха.

— Чего обрадовался? — ворчал Мишка, палкой выгребая котелок из мокрой золы. — Мало ли какая палка попадётся, может её червяк подгрыз?

Я отлично видел, что никакого червяка не было. Палка просто перегорела, но спорить с Мишкой не хотел.

— Только теперь за водой сам лезь с обрыва, — сказал я, когда отдохнул от смеха.

Воду принесли, и котелок закипел на этот раз благополучно. Мишка снял его с огня, держа за палку, на которой он висел, и поставил на землю.

— Воду кружками черпать будем, — сказал он. — А сало — гляди, как его в лесу едят.

Он насадил ломтик шпика на острую палочку и поднёс его к огню. Ломтик аппетитно зарумянился, жир зашипел и закапал с него в костёр.

— Бери, — протянул мне Мишка палочку со шпиком. — Я себе ещё поджарю.

— Ци-ци-ци, — раздалось вдруг над нашими головами. Я взглянул вверх: весёлая рыженькая белка спустилась на ветку ёлки над нашими головами. В передних лапках она держала большую еловую шишку и проворно скусывала с неё чешуйки.

— Ци-ци-ци, — покрикивала она, а чешуйки так и сыпались на нас.

— Это она семена достаёт, — сказал Мишка. — Сгрызёт чешуйку, а из-под неё семечко вынет.

— Ци-ци-ци, — повторила белка и наклонила голову, чтобы лучше нас рассмотреть. Глаза у неё были чёрные, блестящие, как бусинки. Несколько чешуек упало в наш котелок.

— Убирайся ты! — крикнул Мишка и замахнулся. Обгрызенный стержень шишки звонко шлёпнулся туда же, в котелок, расплёскивая воду, а белка, точно взлетая, понеслась вверх по дереву.

— Ци-ци-ци, — послышалось сверху.

— Зачем ты её испугал? — огорчился я. — Я её получше рассмотреть хотел.

— Рассмотришь ещё, — ответил Мишка и зевнул. — Соснём малость, а там до вечера придётся без остановки идти.

Проспали мы не малость, а, наверное, порядочно: солнце уже заметно передвинулось по небу.

— Скорей, — заторопил меня Мишка, едва открыл глаза. — Эдак все три дня проспать можно, а там, гляди, и в розыски тронутся. Айда покупаемся, живо сон пройдёт!

Купаться мы придумали новым способом: ложились на берегу у крутого спуска к реке и катились вниз, быстро набирая скорость, так что в воду влетали с сильным шумом и плеском. Вылезали из воды, отряхивались и снова лезли наверх, кто быстрее.

— Смотри, — шёпотом проговорил я, выбравшись на берег, и так и застыл на четвереньках: белка, покрупнее первой, преуморительно разглядывала кусочек бумаги, валявшийся около нашего потухшего костра.

Вдруг она нагнулась, схватила зубками бумагу за уголок и, подбежав к дереву, взвилась на него и исчезла, держа бумажку во рту.

— Что она с ней делать будет? — удивился я и даже не заметил, что всё ещё стою на четвереньках.

• Предыдущая
• 58/68
• Следующая