Ненаследный князь - Демина Карина - Страница 56

• Предыдущая
• 56/99
• Следующая

В этом Себастьян не сомневался. А вот остальное… и не он один, кажется, понимал, что его превосходительство — нет, не лгут — слегка искажают факты во избежание паники. Эльфийка нахмурилась, но, к счастью, промолчала.

Волшба творилась уже в гостиной.

Та самая, с душком гнили… от кого исходила?

От Мазены Радомил, но и понятно: на нее направлено было проклятие. Вывели самую родовитую и… опасную? Если прав Евстафий Елисеевич и колдовка вознамерилась очаровать королевича, то панночка Радомил — конкурентка. Древней крови. Сильной.

Слишком знатной, чтобы размениваться на такие глупости, как конкурс красоты, но…

…Радомилам закрыт путь ко дворцу, а если бы Мазене случилось попасть…

…встретиться с королем или королевичем…

…устоял бы он против взгляда ее? Того самого, затягивающего, ведьмовского? Против глаз, которые не бездна, но бездонные Полесские озера, что пьют солнечный свет, наполняясь им до краев, меняя цвет, маня…

Себастьян вздрогнул и отогнал воспоминания.

И вправду опасна… кровь на кровь отзывается, так говорят.

А колдовка умна. Но которая? Все были на виду. И значит, проклятие принесли уже подготовленным, спрятанным. Во что?

В швейную иглу Ядзиты? В нюхательные соли Иоланты, флакончик с которыми она не выпускает из рук? В сложное витое ожерелье Габрисии? Или в веер Богуславы? Ах, до чего мерзотная, до чего скользкая ситуация… и ничего-то с нею не поделаешь…

…произошедшее привело Евдокию в замешательство.

Проклятие?

Серая гниль? О нет, с серой гнилью ей довелось сталкиваться на Острожских рудниках, в которых маменьке предлагали выкупить пай. И Евдокия самолично отправилась с инспекцией.

Семнадцать ей было.

И сама себе она казалась умудренной жизнью, опытной… наивной, и наивности этой хватило, чтобы спросить, чем же таким сладко-яблочным, душным пахнет в воздухе. Ей запах этот показался неуместным среди угольно-дымной вони серы, камеди и каменной пыли, которая висела в воздухе, и дышать приходилось через платок.

Смрад паленой кости.

Конского, человеческого пота… грохот и муть, когда само солнце, пусть и висевшее здесь низко — крупное, желтое, — казалось тусклым, как старый медень.

— Серая гниль, панночка, — ответил сопровождающий. Его приставили к Евдокии, чтобы не вышло беды, потому как женщина, пусть и одетая в мужской костюм, да с револьверами, да с троицей охранников, но все — женщина.

Чистенькая.

Пришедшая из-за гор, из мира, каковой местному одичалому люду казался едва ли не Вотановыми чертогами. И первые дни за Евдокией следили. Она ощущала на себе взгляды, настороженные, но жадные, преисполненные почти животной похоти. И взгляды эти заставляли слушаться провожатого, не отходить от охранников и руки держать на револьверах.

— Идемте, панночка. — Он повел ее по проходу, выгрызенному в теле скалы многие столетия тому, когда и земля, и сами выработки принадлежали еще гномам. Оттого проход был узким, извилистым, человеку крупному — как развернуться?

И сейчас Евдокия не понимала, зачем ей показали это?

Из желания сбить спесь с краковельской самоуверенной панночки? Из подспудной ненависти к ней, которая вернется в свой мирок, чистенький и аккуратный, выкинув из памяти Острожские горы? Или просто потому, что она спросила?

Провожатый вывел на узкий пятачок, который нависал над пропастью. На пятачке стояли железные клетки, а в клетках сидели люди… нет, сперва она и не поняла, что это именно люди. Скукоженные, скрученные существа, которые лишь слабо стонали.

— Бунт поднять пытались, — сказали Евдокии, позволив подойти к клетке вплотную. — За то и наказаны…

Все-таки люди, изможденные, с неестественно тонкими руками, с раздутыми, вспухшими животами, с кожей, покрытой серым налетом…

— От серой гнили долго помирают…

…Евдокия сбежала.

Но там, на рудниках, где каждый третий — каторжанин, а каждый второй — должник на откупе, нельзя было иначе. И даже она, несмотря на слабость женскую, жалость, которую не вытравить доводами разума, понимала, что малейшая слабина приведет к бунту…

Понимала и радовалась, когда маменька, выслушав сбивчивый рассказ, кивнула головой и сказала:

— Надо к людям по-человечески относиться, глядишь, и бунтовать меньше будут…

…Острожские рудники доход приносили, и пусть маменькины партнеры долго упрямились, не желая тратиться ни на паровые махины, которые нагнетали бы в шахты воздух, ни на мельницу новую, ни, тем паче, на каторжан.

Дома?

Еда?

Помилуйте, этак из-за бабьей жалостливости вовсе без прибытку остаться можно. Впрочем, Модеста Архиповна умела добиваться своего. И если уж кому-то ее деньги надобны, то…

Евдокия дернула себя за косу, отгоняя пренеприятнейшие воспоминания. Одно дело — Острожские рудники, и совсем другое — дворец генерал-губернатора…

— Он лжет, — прошептала Аленка, когда пан Зимовит откланялся, перепоручив красавиц заботам снулого, мышеподобного ординарца.

— Кто?

— Его превосходительство… ее тут прокляли… я… слышала, но не сразу поняла, что это.

— Знаешь кто?

Аленка покачала головой.

Вот же… и что теперь делать? Забирать Аленку и возвращаться в Краковель? Или оставаться, но глазе сестрицы не спускать? А если и ее тоже? Конкурс этот — дурная затея, хотя перспективная… этакая реклама… но ни одна реклама не стоит Аленкиного здоровья. И та, догадавшись о мыслях сестрицы, решительно заявила:

— Ты себе как хочешь, а я никуда не поеду!

— Алена!

— Что? Между прочим, это мой шанс!

— На что?

Разговаривать приходилось шепотом, но все одно на них смотрели; особенно одна панночка, смуглявая, темноглазая и темноволосая, в простеньком чесучовом платье.

И смотрела этак с прищуром, с насмешкой.

— Познакомиться с ним!

С кем именно — можно было не уточнять.

Евдокия вздохнула:

— С чего ты взяла, что он там объявится… как по мне, он вообще крепко занят будет.

Аленка только фыркнула: за прошедшие сутки она окончательно убедила себя, что «Охальнику» в вопросах, касавшихся светлого объекта Аленкиной любви, веры нет.

— Во-первых, будет расследование и поручат его, уж поверь, не младшему актору… во-вторых, там весь высший свет будет…

…который вряд ли обрадуется Аленке.

Но ведь не отступится дорогая сестрица, упрямством она в матушку пошла. И Лютик исчез. Он бы, может, и сумел дочь уговорить, но у Лютика своих проблем ныне ворох, и Евдокия сама его уверила, что справится.

Справится, конечно.

— А вот у нас в городе, — заметила смуглявая панночка, поправляя ужасающего вида шляпку, — шептаться не принято!

Ответить Евдокия не успела: ординарец заявил, что экипажи поданы…

…и перехватил ее у двери.

— Панночка Евдокия, — сказал он, наклонившись к самому уху, — его превосходительство желают с вами побеседовать в приватной обстановке.

…на сей раз не в гостиной, но в уютном кабинете.

Евдокия оценила сдержанную, но все же роскошную отделку: шпалеры из северного дуба особого серебристо-стального отлива и мебель, исполненную в модной ныне технике pietra dura.[16] Едва ли не треть комнаты занимал двухтумбовый стол с картоньерами,[17] вплотную к нему примыкало палисандровое, с отделкой из орехового капа, бюро, крышка которого была откинута, позволяя оценить содержимое. Взгляд Евдокии скользнул по золоченой горе-чернильнице, чересчур роскошной и вряд ли удобной в использовании, коробочке с перьями, колокольчику, высокому графину с песком, воску и плотным красным палочкам сургуча.

— Присаживайтесь, панночка Евдокия. — Генерал-губернатор указал на роскошное низкое кресло, выглядевшее весьма-таки жестким. — Признаюсь, удивлен… мы рассчитывали, что панна Модеста пришлет… иное доверенное лицо.

— Она сочла, что женщине будет проще с женщинами поладить, — мило улыбнулась Евдокия, подозревая, что человек, разглядывающий ее сквозь стекла пенсне, каковое на строгом сухощавом лице смотрелось элементом чуждым, ищет благовидный предлог отстранить ее от дела.

• Предыдущая
• 56/99
• Следующая