Ненаследный князь - Демина Карина - Страница 50

• Предыдущая
• 50/99
• Следующая

— Не мне. Аленка велела нести…

— Что?

— У нее новый план, кажется…

…будет строить из себя избалованную наследницу, изводя дражайшего жениха капризами, чтоб как в романе, тот предпочел богатой — бедную и скромную…

— А у тебя?

— А у меня плана нет. Наверное, — вздохнув, вынуждена была признаться Евдокия. Одно дело — дать слово матушке, а совсем другое — это слово сдержать. В Краковеле столичная поездка виделась способом отсрочить ненавистное замужество. Но вот он, Познаньск, во всей своей красоте. Мощеные улицы, пузатые особнячки в завитушках лепнины, лавки и целые торговые дома, поразившие Евдокию, что задумкой, что ценами… оно естественно, ежели ставку делать на оптовую торговлю, то и цены можно сделать ниже…

— Ну не гожусь я для семейной жизни, — сказала Евдокия, выдернув синий лепесток.

— Или тебе так хочется думать.

Лютик шел неспешно, но взгляда с Аленки не спускал. Она же, повиснув на руке Лихослава, что-то рассказывала чрезвычайно бодрым голоском.

Щебетала.

Щебетать она научилась профессионально, и Евдокия про себя несчастного офицера пожалела, потому как ни один человек не в состоянии был выдержать Аленкино щебетание дольше четверти часа.

— Не хочется, но…

Она пожала плечами. И несчастный букет едва не выпал. Со стороны и вправду Евдокия похожа на компаньонку, и не следовало надеяться, что платье изменит впечатление.

Да — красивое…

Да — дорогое…

Но и компаньонкам порой перепадают подарки от хозяев…

…а вот замуж их берут исключительно в любовных романах.

— Евдокия, — Лютик всегда обращался к ней полным именем, и Евдокия была премного признательна ему за эту малость, — мне кажется, что ты просто боишься.

Хотелось с негодованием опровергнуть сие предположение, но врать себе Евдокия не привыкла.

Боится.

— И скажи еще, что у меня причин для страха нет, — пробормотала она, щипая косу.

— Есть. — Лютик букет отобрал. — Но не стоит позволять страху отравлять себе жизнь. Да, тот… человек повел себя непорядочно. Однако это ведь не значит, что все остальные люди ему подобны. Ты боишься жить, Евдокия. А ваша жизнь слишком мимолетна, чтобы терять время.

— Ты любишь маму?

Должно быть, Познаньск так странно действовал на Евдокию.

Открытыми дверями кофеен и сладкими их ароматами, плетеными креслами, которые выставляли прямо на улицу, и белыми матерчатыми зонтиками. Медными флюгерами, что лоснились в солнечном свете… зеленью каштанов, разноцветными тяжелыми их свечами.

Голубями ленивыми.

Теплом. Летом близким, но пока еще лишенным обычной июльской духоты. И город спешил жить, а Евдокия чувствовала себя в нем лишней.

— Да, — просто ответил Лютик.

— Почему?

— В каком смысле?

Впереди маячил Лихослав, синяя его спина, до отвращения прямая и широкая, идеального кроя, можно сказать… и ноги, обтянутые узкими форменными штанами, хороши… нет, Евдокия не глазела, она… ладно, глазела.

Имеет право, на правах вероятной будущей родственницы.

И вообще, в ее-то почтенном возрасте пора о стеснении забыть.

— Вы слишком разные. — Евдокия все же заставила себя взгляд отвести, убедив, что внимания ее Лихославовы ноги не стоят. — Ты такой… извини, конечно, но ты такой эльф, что… просто невозможно. А она… она ведь…

— Человек, — подсказал с улыбкой Лютик.

— И человек тоже, но… знаешь, когда на вас смотрят, то… не знаю, как объяснить. Я маму люблю, но порой она бывает несколько…

— Экспрессивна.

— И это тоже, но… проклятье…

— Не ругайся.

— Я не ругаюсь, я громко думаю.

Лютик взмахом руки подозвал разносчика и, выбрав пирожное — тончайшую, кружевную почти, трубочку, до краев наполненную пеной взбитых с орехами сливок, — протянул Евдокии.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Да, мы получили разное воспитание. Выходим из разных социальных слоев, не говоря уже о расах, что само по себе предполагает культурную пропасть. И, пожалуй, в теории наш брак изначально обречен. Но видишь ли, милая, теория и практика — не одно и то же.

Пирожное оказалось невероятно вкусным. И Евдокия ела.

Слушала.

Старательно игнорировала Лихослава, который, как назло, шел медленно, поддерживая Аленку под локоток, и еще головой кивал, соглашаясь со всем, что она говорила.

Мужественный человек.

Или привычный.

— Дома я был… не сказать чтобы изгоем. Напротив, до определенного момента мне удавалось следовать общепринятым нормам. Недовольство я подавлял, приписывая его собственной незрелости. Да и было оно смутным весьма. — Лютик остановился, разглядывая кованую оградку, по которой вились синецветы. — Я работал… мне говорили, что у меня талант. И несколько скульптур были приобретены в галерею Владычицы… высокая честь. Признание успеха… но почему-то радости я не испытывал. Скульптуры были прекрасны, совершенны, если совершенство в принципе достижимо. И моя невеста мною гордилась. Я же начал ваять ее бюст… очередная дань традиции.

— У тебя не получилось?

— Почему? Получилось, — печально улыбнулся Лютик. — Я был профессионалом. И с точностью воссоздал ее лицо… опять же идеальное каждой чертой своей. А скульптура получилась уродливой настолько, что… знаешь, милая, я сам не мог объяснить, что же случилось. Я не изменил ее до неузнаваемости, напротив, все, кто видел, признавали мою… невесту.

Лихослав остановился на перекрестке и, развернувшись, смерил Евдокию раздраженным взглядом. Аленкино щебетание на нервы действовало? Сам виноват.

Евдокия подозревала, что после нынешней прогулки он будет искать не просто богатую невесту, а немую богатую невесту.

— Естественно, разразился скандал. Мне пришлось просить прощения за то, что сочли злой шуткой. Я попытался вновь и… с тем же результатом. Тогда пошли слухи о моем нездоровье. Мне настоятельно предложили помощь королевских медикусов, а я вдруг четко осознал, что просто не готов там жить.

— И ты…

— Сбежал. — Лютик виновато пожал плечами. — Я не знал, куда и зачем еду, но задыхался там, дома… а потом встретил твою матушку, которая была человеком, и… и самым удивительным человеком, которого я когда-либо встречал. Я ничего не умел, а она взяла меня на работу. Сперва я решил, что она невероятно груба, уродлива даже, но… снова ошибся. И да, мы с ней очень разные, Евдокия, но меж тем я счастлив.

— Здесь?

— Здесь.

Среди людей. Делая не статуи, достойные королевского дворца, а унитазы… или вот ванны… и ведь понимает же, что некоторые его творения чудовищны, но… Лютик точно знает, что людям хочется видеть, и делает это.

Не безумие ли?

Безумие. И Евдокия сама не знала, готова ли рискнуть и обезуметь. Конечно, быть может, поддавшись этому всеобщему поветрию сумасшедшей любви, она станет счастлива. А если нет?

Как угадать?

И кто даст гарантию на сердце, уже однажды треснувшее. Вдруг да не выдержит оно очередного разочарования, расколется пополам?

— Ты все еще сомневаешься. — Лютик всегда умел видеть ее и, взяв за руку, тихо сказал: — Евдокия, ты, надеюсь, понимаешь, что все угрозы…

— Сотрясение воздуха.

— Именно.

Пожалуй. И матушка, вернись Евдокия без жениха, покричит, конечно, погрозится, но отойдет… а там, глядишь, и свыкнется, наконец, с мыслью о том, что старшей ее дочери суждено провести жизнь в одиночестве.

Все просто.

И очевидно. А потому неспроста Лютик завел этот разговор. И он, кивнув, подтвердил догадку Евдокии.

— Есть еще кое-что… я настаивал, чтобы Модеста сама тебе рассказала, но ты же знаешь ее упрямство. Она решила, что пока не время и…

Аленка настойчиво дергала Лихослава за рукав, а еще умудрилась всучить ему свой ридикюль, веса, как подозревала Евдокия, немалого, и кружевной зонтик. Причем последний — открытым. И следовало признать, что королевский улан под зонтиком смотрелся весьма себе мирно и где-то даже умилительно.

— Помнишь, зимой она несколько приболела…

• Предыдущая
• 50/99
• Следующая