Гон спозаранку - Фолкнер Уильям Катберт - Страница 22

— Могли бы не кричать на весь дом, — услышала Конни голос отца. — Что все-таки произошло?

— Мой брат считает, что я должна учиться в самом лучшем колледже! — крикнула Конни, высунувшись из-за спины брата.

— Когда ты наконец оставишь ее в покое, Питер? — недоуменно произнес отец.

Питер промолчал. И Конни поняла, что он не собирается поддержать ее в этом обмане. Иначе он немедленно что-нибудь бы сказал. И, вдруг почувствовав страх, Конни прошептала:

— Не говори им, прошу тебя, Питер.

— Конни ждет ребенка.

— Ты не имел права, — еле слышно произнесла Конни.

— Стыдись, Питер! Как ты можешь говорить такое о родной сестре? — гневно воскликнула мать. Она не слышала слов Конни.

Обойдя Питера, отец растерянно уставился на Конни. Ей стоило усилий выдержать его взгляд.

— Питер, ты меня слышишь? — требовал голос матери. — Извинись немедленно!

Питер отступил назад, совсем вплотную к Конни. Повернув голову, он сказал ей через плечо:

— Это надо было сделать. — И он попытался было улыбнуться, но улыбка не получилась. Питер посмотрел на родителей: — Конни совершила ошибку. Вот и все тут.

Конни молчала, уставившись на свои крепко сцепленные пальцы. Она чувствовала, что отец и мать смотрят на нее.

— Почему же ты… Я бы тебе помог… — Отец Конни был врачом.

— Она боялась, папа. Она хотела сказать тебе еще на рождество, но побоялась.

— Побоялась? Еще бы! — голос матери дрожал. — Это все равно что сказать ему, что ты стала уличной девкой, да еще попросить на то благословения!

— Не надо, мама. Лучше сказать правду, чем хитрить. Конни не уличная девка. Просто она совершила ошибку. А потом побоялась признаться в этом.

Отец посмотрел сначала на Конни, а потом на Питера.

— Почему она до сих пор ничего не сделала? Почему?

— Чарльз! — голос матери дрожал от возмущения.

— Сделанная опытным врачом, Эл, эта операция совсем неопасна, — попытался оправдаться отец.

— Она хотела, отец. Она была у врача сегодня, но он сказал, что уже поздно. Теперь это опасно. — Питер умолк, словно обдумывал что-то, а потом сказал: — Это стоило бы тысячу пятьсот долларов. Но это был настоящий врач, не какой-нибудь шарлатан.

Теперь Конни видела их всех — растерянного отца у ее кровати, разгневанную и потрясенную мать у дверей и Питера, тоже стоявшего у кровати, только по другую ее сторону. Вид у него был озабоченный, словно он решал какую-то задачу. Они все как будто забыли о ней. И Конни вдруг поняла, почему Питер решил сам все им сказать. Сделай это она, ей бы не избежать расспросов. А что могла она им ответить? Они не оставили бы ее в покое, пока все не выведали. А она просто не вынесла бы этого.

Питер принял удар на себя. Теперь, если они и начнут ее расспрашивать, то, порядком напуганные случившимся, не будут уже так суровы и беспощадны и, может, даже поймут ее.

Но до понимания и сочувствия было, увы, далеко.

— Не собираешься ли ты утверждать, что нет ничего плохого в том, что она ложится в постель с первым встречным? — негодовала мать.

— Я уже сказал тебе, мама. Это не первый встречный. Конни полюбила.

— Тогда где ее муж, если она полюбила?

— В брак не вступают по принуждению.

— Значит, этот молодчик даже не собирается жениться на ней?

— Нет. Он ничего не знает. Конни ему не сказала.

Это заставило мать на время растерянно умолкнуть.

— Что сказал врач, Питер? — руки отца сжимали спинку кровати, глаза были устремлены в пол.

— Что Конии беременна и аборт делать поздно. Теперь, когда вы все знаете, она ждет от вас помощи и совета.

— Она не спрашивала нашего совета, когда связалась с этим типом. — Мать снова обрела дар речи, но теперь в ней заговорили горечь и обида.

— Мама, зачем ты так? — упрекнул ее Питер. — Бедняжка Конни ошиблась. Ведь ты всегда любила ее. Разве ты перестала любить ее теперь, когда она попала в беду?

На мгновение, казалось, матери стало неловко, но чувство обиды было сильнее.

— Я хочу знать, понимает ли она сама, что натворила. Где это принято так рожать детей?

— Вот когда у нее их будет с полдюжины, тогда скажешь ей это. — Питер бросил взгляд на Конни, и та робко улыбнулась. Но озабоченный Питер не заметил этого. — Конни сама горько жалеет об этом, мама. И понимает, насколько все серьезно.

— Ты уверен? — Мать растерянно посмотрела на них обоих. — Конни, ты понимаешь, что погубила себя?

— Почему погубила, мама? — уже не выдержав, заорал Питер. — Подумай лучше, сколько месяцев она мучается одна со своей бедой! Вы собираетесь ей помочь, наконец, или нет?

— Конечно, конечно, Питер, — поспешно закивал головой отец. И, повернувшись к жене, сказал: — Ведь мы поможем ей, Эл, не так ли?

— Да. — Теперь в глазах матери стояли слезы. — Как же может быть иначе?

— Вот и ладно, — успокоенно сказал Питер и, попятившись, сел на батарею. Он обвел всех взглядом, по очереди задерживаясь на каждом, вынул сигарету и, закурив, вдруг как-то безразлично выключился из всего.

Вконец растерявшись, отец и мать не знали, что им делать дальше, и Конни их понимала. Хоть она и была их родной дочерью, но теперь им всем надо заново строить свои отношения. В ее положении могла оказаться любая девушка, но это случилось с ней, с Конни, и ее родителям нелегко примириться с этим. Так же нелегко, как и ей самой.

Конни понимала — первый шаг должна сделать она. И, гладя на обескураженного отца, она тряхнула головой и, наконец решившись, произнесла:

— Прости, отец. — Она слышала, как всхлипнула мать. — Прости меня, мама.

Мать сделала несколько неуверенных шагов к дочери.

— Ничего, ничего, Конни. — Она села на кровать, обняла дочь за плечи и поцеловала ее. — Все обойдется, дорогая.

— Перестань изводить себя, дочка. — Отец положил руку на голову Конни. — Теперь не думай уже ни о чем и постарайся успокоиться, слышишь?

Конни заметила, что Питер даже не смотрит в их сторону.

Наконец отец с матерью ушли, сказав, что обо всем они еще успеют поговорить завтра, но Питер остался.

Конни молчала какое-то время и наконец тихо произнесла:

— Спасибо, Питер.

— Теперь я умываю руки.

— Я думала… — Она растерянно умолкла.

— Ты бы раньше думала, тогда отцу с матерью не пришлось бы ломать голову.

— Но ведь я уже попросила у них прощения. Чего ты еще от меня хочешь?

— Ничего. — Питер вдруг умолк, словно вспомнил о чем-то важном. — Послушай, что-то здесь неладно. Не то что ты влипла, это само собой. Тут что-то другое. Ладно, пусть помогают, только не слишком. Ты меня поняла? — в глазах у него вдруг появилось какое-то странное выражение — не гнев, а скорее отчаяние. — К черту такая помощь! Ты все сама должна решать, слышишь? — Он встал и медленно пошел к двери.

— О чем ты, Питер? Я так хотела поблагодарить тебя, но разве ты позволишь.

— Нужна мне твоя благодарность! — И прежде чем выйти, он обернулся и посмотрел на нее. — Через все остальное ты должна пройти сама. — Он не захлопнул дверь, как она опасалась, а осторожно прикрыл ее за собой.

Оставшись одна в темной комнате, чувствуя на лице прохладу вечернего ветерка и прислушиваясь к затихающему уличному шуму, Конни разглядывала на потолке квадрат света, отбрасываемый фонарем, и раздумывала над последними словами Питера. Конни не понимала, что так встревожило и испугало его. Может, потому, что еще не пришла в себя от всего случившегося. Ее жизнь так круто изменилась. Словно налетел резкий шквал ветра, вырвал из рук зонтик, и она не успела добежать и спрятаться в дверях парадного. Зачем думать? Отец и мать все знают, они все поняли и не оставят ее в беде.

Конни спала, не просыпаясь, четырнадцать часов. Лишь когда она с трудом высвободилась из мягких, словно ватных, объятий сна без сновидений, она поняла, какую свинцовую тяжесть усталости носила в себе все эти месяцы. Было одиннадцать часов утра. Солнце уже порядком накалило комнату, и под легкой простыней было жарко, словно под стеганым одеялом. Конни подумала, что спала бы еще, если бы не стук в дверь.