Капитан полевой артиллерии - Карпущенко Сергей Васильевич - Страница 36

• Предыдущая
• 36/72
• Следующая

Прапорщик, признав в капитане, так грозно говорившем с ним, артиллериста, понял, что опасаться не следует, и решил изобразить обиду:

– Проехать-то несложно: лес вот здесь, направо объехать быстро можно, однако, господин капитан, вы со мной таким тоном разговаривали, что я, вы понимаете… не могу допустить…

– Чего вы там допустить не можете? – уже совсем прокричал Лихунов. – А то, что большая часть этих людей, не имеющих ни пулеметов, как я понимаю, ни винтовок вдоволь, ни укрытий, в первый же день убиты будут, вы можете допустить?! А?!

Прапорщик попытался было возразить:

– Нет, один пулемет у нас имеется. – Но Лихунов, махнув рукой, дал Царице шпоры и поскакал в направлении, указанном молоденьким четырехмесячным прапорщиком.

На кладбище, бедное, с провалившимися могилами и поваленными крестами, но живописно заросшее ивами, Лихунов въехал спустя четверть часа. У крошечной часовенки с деревянной крашеной Мадонной в нише он на самом деле увидел вход в блиндаж, тут же слонялись без дела несколько солдат, а за столом, вынесенным на воздух, сидел какой-то человек бравого вида, перед которым стоял богатый бритвенный прибор. Надув и без того полную щеку, он водил по ней бритвой и время от времени очищал ее о висящее у него на плече полотенце. На подъехавшего всадника бреющийся не обратил никакого внимания и увлеченно продолжал свое занятие.

– Мне нужен капитан Настырко, – сразу обратился к мужчине спрыгнувший с лошади Лихунов, подозревая в нем, хоть и сидящем в рубахе, командира батальона.

– А за каким делом он вам нужен? – осторожно раскрывая рот, чтобы не двигалась щека, спросил бреющийся.

– Это я объясню самому капитану Настырко, – твердо сказал Лихунов, и сидящий за столом уже с любопытством посмотрел на подъехавшего.

– Ну я капитан Настырко. Чего вы желаете?

– А вот что, – тихо заговорил Лихунов, которого сразу раздражила физиономия этого человека и спокойное, небрежное обращение. – Я четверть часа назад имел… неудовольствие познакомиться с позицией вашего батальона, совершенно лишенной даже элементарных средств укрытия. Это что, позиция? Никаких ходов сообщения, а в лесу, уверен, никаких дорожек не проложено. Как же подход резервов обеспечить, посылку приказаний, донесений?

Капитан Настырко с бранчливым изумлением, перестав бриться, смотрел на Лихунова и, когда тот кончил говорить, картинно подбоченился, нахмурил брови и тихо спросил:

– А вы, собственно, кто такой? Вы что, инспектировать меня приехали?

– Нет, я попросту проезжал мимо, и позиция батальона вашего, если ее так можно назвать, меня буквально поразила. Вы полагаете, что солдат спасет тот низенький каменный валик? Да он самым малокалиберным снарядом будет снесен да еще людей, за ним спрятавшихся, осколками камней покалечит. Или вам на них наплевать? К тому же, как оказалось, у солдат винтовок не хватает и много неисправных! – начал волноваться Лихунов, и голос его стал холодным и жестким. – Вы же почему-то предпочитаете находиться в полутора верстах от своих людей, думая, наверно, что на таком почтенном расстоянии распоряжаться ими в бою будет очень удобно!

Настырко, слушая Лихунова, медленно обтирал полотенцем намыленное лицо, и было видно, как меняется выражение его лица. Пехотный капитан, видно, боролся с сомнением по поводу того, кто говорит сейчас с ним, но, когда оскорбленное самолюбие пересилило страх, он, швырнув на стол полотенце и, принимая позу обиженного, а поэтому не выбирающего манеру речи, грубо выкрикнул:

– А я еще раз спрашиваю, кто вы такой и на каком основании говорите мне все это?!

– Капитан полевой артиллерии Лихунов! – не испугавшись тона, так же дерзко ответил артиллерист. – А вы, я думаю, из тех, кто во время боя привык командовать людьми из глубины такого вот крепкого блиндажа по телефону, не видя даже, что происходит там, на позиции!

Настырко вскочил на ноги, сделал шаг к Лихунову.

– Послушайте, вы… пушкарь,- затрясся он, оскорбленный и негодующий, – да, мне на самом деле удобней распоряжаться отсюда, где шум боя не помешает хладнокровно принимать решения! Но вам-то какого черта надо? Кто вы такой, чтоб поучать меня? Поезжайте-ка отсюда, покуда я… вам морду не набил! Ишь, выскочка какая! Пушки бы свои прочистил, а не болтался бы без дела по чужим позициям! Давай, давай, кати к себе, инспектор хренов!

Солдаты, находившиеся поблизости, делая вид, что равнодушны к разговору офицеров, на самом деле внимательно прислушивались к нему и на последних словах своего начальника дружно рассмеялись, очевидно довольные командиром. Лихунов же, услышав хамскую речь пехотного капитана и хохот рядовых, почувствовал, что жгучая, как пощечина, обида словно сделала его ниже ростом. Он схватился было за рукоять шашки, и движение это по причине того, что левой рукой он держал за повод Царицу, вышло таким неуклюжим, неловким, что было заметно всем. Солдаты, чувствуя поддержку своего капитана, теперь уже совсем не стесняясь, снова громко рассмеялись, хохотнул и Настырко, демонстративно уселся за стол и принялся подчеркнуто спокойно взбивать помазком пену в красивой фарфоровой чашке, собираясь продолжить прерванное занятие. Лихунов же, поняв, что проиграл, оставил рукоять шашки и, стараясь говорить как можно спокойнее, сказал:

– Хорошо, господин капитан, я уеду, но ответить вам все равно придется… командиру дивизии.

– Поезжайте, поезжайте, – насмешливо посоветовал Настырко, покрывая щеку пышным слоем пены, – ябедничай, если делать не хрен. Высмотрень!

Но когда Лихунов, с трудом поймав ногой непослушное стремя, вскочил в седло и собрался было дать Царице шпоры, Настырко вдруг повернул к нему намыленное лицо и сказал уже совсем другим тоном:

– Да, послушайте, капитан, не тратьте вы нервы свои – пригодятся они вам еще. Не слышали разве, что комендант передовым позициям никакого значения не придает? На авангардных, приказал, долго не задерживайтесь, на фортовую линию отходите. Так зачем же солдат ненужным делом, рытьем окопов обременять, – пустое.

Лихунов был поражен. Он ничего не слышал о таком приказе и решил, что безалаберный капитан нарочно придумал это, чтобы оправдать себя.

– Ну, так мы это проверим, – буркнул Лихунов и поскакал мимо покосившихся крестов к кладбищенской ограде.

В груди его бурлил гнев, но гневался Лихунов совсем не из-за того, что был оскорблен капитаном лично, а потому, что не мог спокойно смотреть на то, как чья-то бездумная, преступная небрежность готовила бесславный, позорный, обидный конец для тысячи здоровых, сильных, не желающих умирать людей. «Кто же дал ему право, – думал Лихунов, – быть таким безжалостным, обрекая батальон на уничтожение? Неужели наша русская врожденная беспечность, лень и недомыслие? Как дорого стоят нам эти почти невинные пороки!» Он хотел было ехать в направлении штаба дивизии, чтобы рассказать о состоянии укреплений Ставучанского полка, желая предупредить уничтожение батальона, а заодно расспросить, приказывал ли комендант не прилагать усилий к удержанию передовых позиций, но вдруг какая-то мысль, беззвучная, тихая, не облеченная в фразу, шевельнулась у него в сознании. Мысль эта между тем была столь сильна, что заставила натянуть поводья и остановить Царицу. «Зачем? Куда я еду! – подумал Лихунов. – Разве случайно то, что солдаты станут обороняться, лежа за тем каменным валиком? И разве случайно то, что все они полягут там, перед густым осинником? Нет, не случайно. Всего этого требует война, нет, люди требуют, чтобы происходящее сейчас кровавое, кошмарное бедствие последним стало. И солдаты эти, и я, и вздорный капитан Настырко – все мы пожертвуем собою ради будущего и погибнем… так надо».

И Лихунов направил Царицу в ту сторону, где располагалась его батарея, и на провиантское довольствие поставил артиллеристов, позвонив в штаб дивизии по телефону. Так было проще.

Наступление на передовые позиции русских немцы предприняли седьмого июля ранним утром. Лихунов, находившийся на своем командирском наблюдательном пункте, увидел, что немцы начали обстрел небольшой рощицы у фольварка Носково, в которой стоял батальон пехоты. Стреляли легкие орудия, взметывая землю на опушке, ломая деревья на самой кромке рощи. Батальон этот был вынесен за пределы основной передовой линии, поэтому немцы и начали с него. Постреляв минут пятнадцать, они вывели из-за деревни Писцидля свою пехоту, которая двинулась на рощицу. Потом германская пехота показалась ему в нескольких местах. От наблюдательного пункта Лихунова до колонн неприятеля было не меньше четырех верст, но через окуляры своей прекрасной двадцатикратной стереотрубы он хорошо видел не только фигуры, одетые в серо-зеленую форму, но даже орлов на касках. Держа винтовки наперевес, пригнувшись, немцы тяжело, уверенно шли на наши позиции, и Лихунов, у которого колотящееся сердце готово было, казалось, разорваться от страшного напряжения, понял, что очень скоро он станет тем, кто положит один из камней в основание будущего, совсем непохожего на настоящее.

• Предыдущая
• 36/72
• Следующая