Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник) - Милн Алан Александр - Страница 5

П о л и ц е й с к и й (в отчаянии). Трафальгарская площадь?

А м е л и я. Не-ет.

П о л и ц е й с к и й. Хорошо, мэм, что вы знаете?

А м е л и я (просияв). Мраморную арку!

Перечитав диалог, я понимаю, что он начат в скобках, как отступление от темы, и уводит нас в сторону. К тому же скобка не закрыта. Какая оплошность… Впрочем, все, что Амелия говорит и делает, – это главное. Для меня – главное.

Мы обошли все аббатство внутри, снаружи и кругом: центральный неф, хоры, «Уголок поэтов», галерею трифория, паноптикум, часовни. В паноптикуме, разглядывая восковые фигуры, позволяется изобразить слабую улыбку, но в целом Амелия была тихой, даже несколько испуганной. Мы разговаривали едва слышным шепотом, боясь потревожить усопших королей и королев…

В соборе находится памятник сэру Исааку Ньютону. Долгое время считалось, что на нем начертана формула бинома Ньютона. По-моему, разумно: если поэты сочиняют свои эпитафии, то почему бы не увековечить математическую истину на могиле сэра Исаака Ньютона? К сожалению, нынешний настоятель и каноники аббатства далеки от математики, а для классициста бином Ньютона – вещь мистическая, как новая звезда на небосклоне, определение поля кватернионов или знак бесконечности: все то, что лежит вне пределов восприятия обычного человека. Словом, когда собрались выяснить правду о легенде, никто не знал, что именно следует искать.

Наконец, много лет назад, кто-то сообразил, что хорошо бы призвать именитого математика. Вооружившись стремянкой, микроскопом и алгебраическими познаниями, он провел осмотр – и ничего не обнаружил. Ни-че-го. Даже арифметической прогрессии.

Позже, в клуатре, Амелия спросила меня:

– Тедди, вам знаком Сайлас Керенгаппух Блогс?

– Что это? – не понял я, ибо по названию никогда не догадаешься, каковы на самом деле американские напитки.

– Не «что», а «кто»! Это человек!

– Ах, человек. Ваш друг?

– Мой друг? – изумилась Амелия.

– Нет? Тогда расскажите мне о нем. Он производитель фасованной ветчины или изобретатель жевательной резинки?

– Он поэт. Великий американский поэт.

– Хороший поэт?

– Единственный. Он заслуживает почетного места в вашем уголке поэтов.

– Он еще жив? – взволнованно осведомился я.

– Да, конечно.

– Тогда я согласен с вами. Там ему самое место.

У американских поэтов такие чудны́е имена. Англичанин с фамилией «Блогс» никогда бы не осмелился слагать вирши. А в Америке – сколько угодно. Никогда не знаешь, из какого американца что вырастет.

В клуатре стоит скульптура: человек, читающий книгу. Я поведал Амелии легенду: если подойти к фигуре, а потом повернуть направо, то за вашей спиной изваяние перевернет страницу.

Честно говоря, Амелия не поверила.

– Хорошо, – согласился я. – Давайте попробуем.

Мы прошли мимо статуи и посмотрели назад.

– Ну вот, он только что перевернул страницу, – подытожил я. – Если бы мы обернулись на секунду раньше, то увидели бы.

– Сколько страниц в обычной книге? – спросила Амелия.

– Около четырехсот, – предположил я.

– Сейчас я пройду мимо него четыреста раз и докажу вам, какой это абсурд. По вашей логике книга у него закончится.

– Разрешите, я присяду пока? – взмолился я, но к десятому проходу решил, что пора вмешаться. – Он никогда не дочитает до конца. В книге неисчислимое количество страниц. Все, что вы докажете, – это существование бесконечности. Между прочим, над этой проблемой корпят самые маститые математики. Я обязательно сообщу в Британскую академию наук.

Мы вошли в Малый двор настоятеля.

Вестминстерскую школу отыскать нелегко. А если ее и находят, то не узнают – по крайней мере дамы. У меня есть друг, который здесь учился. Он рассказывал, что ему часто приходилось выслушивать следующее…

– Ах, так вы учились в Вестминстере? – спрашивает его девушка. – Значит, вы пели в хоре?

Мой друг долго и с жаром объясняет, что ни один вестминстерец не имеет ничего общего с хором.

Если же девушка не спрашивает его про хор, то обязательно спросит про что-нибудь другое, и разговор примет такое русло:

– Ах, так вы учились в Вестминстере? Вы знали Джорджа Джонса?

– Не припоминаю.

– Да-да, он тоже оттуда. Три года назад окончил.

– Я понимаю. Видимо, мы были на разных отделениях. Всех упомнить невозможно.

– Ах, он чудно играл в крикет, его даже наградили, правда, Артур?

– Кто? – переспрашивает Артур.

– Джордж.

– Да-да, – подтверждает Артур.

– Хм, знаете ли, я был в команде три года назад, и у нас точно не было никакого Джонса, – удивляется мой приятель. – Смита помню, был запасным.

– Ах нет же, я уверена, что его зовут Джонс.

Приятель продолжает недоуменно хмуриться. На помощь призывают Артура. Позже выясняется (как любят писать в газетах), что молодая леди имела в виду Винчестер[20]. По словам моего приятеля, такое часто случается с представительницами прекрасного пола.

– Откуда им знать? – удивилась Амелия.

Сама она с трудом отличит герцога Мальборо от адмирала Нельсона… или от Веллингтона?

Мы подошли к зданиям парламента. Амелия поинтересовалась, как и многие до нее, не устал ли Ричард держать в поднятой руке меч[21]. У него наверняка уже что-то наподобие писчего спазма – в те времена великие могли похвастаться не только всевозможными достоинствами, но и всевозможными недугами. «Мы с королем Ричардом…» – оброню я при друзьях…

– А палата общин сейчас заседает? – спросила Амелия.

– Да, пишут для нас законы.

– Для нас? Для вас. Меня они не касаются.

– Но возможно, в один прекрасный день они коснутся нас обоих, – отважился я.

– Вы имеете в виду, что я могла бы стать подданной вашей страны?

– В общем, да.

– Каким образом?

– Законным, – начал было я. – Впрочем, это всего лишь предположение. Не хотите ли чаю?

Кондитерская «Эй-Би-Си»[22]

Когда Амелии было двенадцать, дядя угостил ее чаем в «Эй-би-си». Уж не знаю, сколько булочек-сконов она в тот раз съела. Как вы понимаете, милые детские приключения всегда обрастают легендами. В ее ближайшем окружении этот случай вошел в поговорку: о нем вспоминают не иначе как «Амелия и сконы», и он призван служить не меньшим уроком, чем «король Альфред и пироги»[23]. (Эх, старина Альфред, пироги-то подгорели!)

Но это было давно, и с того почти рокового дня Амелия больше никогда не заходила в «Эй-би-си». Тем не менее после посещения Вестминстерского аббатства она попросила угостить ее чаем именно там.

– Наверняка там ничего не изменилось, – заявила она.

Так и вышло.

Дрожа от волнения, Амелия переступила порог кондитерской. Не знаю, чего такого особенного она ожидала. Я так и не узнал, что, собственно, произошло в первое посещение. Конечно, если съесть семнадцать… Нет, лучше не воображать этой страшной картины.

– Сконы с маслом и чай на двоих, – заказал я.

– Я думала, вы шотландец, – удивилась Амелия.

– Э-ге-гей, милашка! Вот те на, англы мы, англы. Зовут меня Норвал[24], отец мой пас гусей на склонах Грампианов… Впрочем, если мой отец и пас где-нибудь гусей, то разве что на Примроуз-Хилле[25].

– В любом случае они называются скуны.

– После семнадцатого скона они вполне могли превратиться в скуны.

– Их было вовсе не семнадцать, Тедди.

– Семнадцать – это такой символ преувеличения.

Нет, я категорически отказываюсь называть их скунами.

Однажды со мной произошел случай, о котором я не преминул рассказать Амелии. Он подтверждает благородство моей души. Я выступил в нем в очень выигрышной роли. Не из самодовольства я привожу его здесь, но для блага и пользы остальным.