Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник) - Милн Алан Александр - Страница 11

– …я обожаю театр. Все мои друзья твердят, что мне нужно было идти на сцену, но матушка не пустила. А мне бы так подошли роли Евы Мур.

Я ответил:

– Мой младший брат мечтает стать моряком.

– Не знала, что у вас есть брат.

– Это аллегория, – пояснил я.

С тех пор я несколько раз успешно оживлял своего младшего брата. Он очень удобен, хотя несколько эфемерен.

Амелии, как она сама сказала, подошли бы роли Этель Бэрримор. Да, я, пожалуй, соглашусь.

Итак, мне нужно было назвать цель моей жизни. Я медлил. Сначала хотел написать «Стать знаменитым», но потом меня осенило, что это не цель, а судьба. (Реакция Амелии на сие высказывание была просто восхитительной!) Мысли приходили одна за другой, я их записывал и тут же вычеркивал, превратив альбом невесть во что.

Амелия то и дело заглядывала мне через плечо. Я бросил перо и посмотрел на нее.

– Я потом вам расскажу, – выдохнул я.

Я зашел к Амелии на чай. Ее матушка ушла по делам, предоставив нас – таких славных детей! – обществу друг друга. Я уже понял, что Амелия что-то задумала, и тут…

Взяв вечернюю газету, Амелия обратилась ко мне:

– Не хотите заработать три гинеи?[44]

На мгновение я потерял дар речи. Еще никто не начинал со мной разговор подобным образом. Я почувствовал себя примерно так же, как Ласкер[45], чей противник начал бы игру с рокировки, вместо того чтобы, как мне кажется более естественным, пойти пешкой. (Впрочем, возможно, я не прав, так как не силен в шахматах.) И я ответил:

– Простите?

– Точнее, половину от трех гиней.

– А! Это больше похоже на правду. Один фунт одиннадцать шиллингов и шесть пенсов.

Амелия посмотрела на меня с восхищением.

– В детстве я выиграл приз по арифметике за деление в столбик, – пояснил я. – Приз был так себе, но моя тетушка все еще его хранит.

– О, понимаю. А теперь мы выиграем три гинеи на двоих. Это приз за рассказ.

– Договорились. Что за рассказ?

– Он должен отражать романтическую сторону жизни и живые эмоции. Он должен изобиловать… – Она глянула в газету. – Где же это? Он должен чем-то изобиловать… А, вот! Он должен изобиловать живыми эмоциями.

– Уже изобилует, – перебил я.

– Ах, не туда посмотрела! Вот: «изобиловать легким юмором». Видите, как все просто. Так какой выберем сюжет?

Она придвинула свой стул поближе к моему. Мне ничего не оставалось, как пододвинуть ближе свой.

– Сюжет… – задумчиво протянул я.

Большинство моих рассказов имеют тенденцию избегать того, что хотя бы приблизительно напоминает сюжет. Делают они это исключительно по своей воле, не считаясь с желаниями автора. Я часто сожалею об этом, желая все исправить. Почему я не такой, как все? Почему никогда не выходит у меня никакого сюжета – сюжета, которым можно похвастаться перед внуками, удалившись на покой в старости? Ах, из всех печальных слов пера и речи[46] печальнее всего «Могло бы быть…».

И тому подобное. Потом я беру себя в руки. «Все, перестань, – говорю я себе, – конец бесплодным сожалениям. Прошлое не изменить. И нет причин остаться без сюжета в будущем. Будь решительнее со следующим рассказом. Добейся, чтобы в нем был хотя бы намек на логику и последовательность…»

Но теперь я вижу, что ничего не выйдет. Я человек слишком мягкий и покладистый. В моих работах нет ничего «жесткого», ничего такого, что требует яростного всплеска эмоций со стороны моих героев. Сомневаюсь даже, что в моих историях появится хоть одна подозрительная канарейка…[47]

Прошу простить за столь личную интерлюдию. Ее я использовал, лишь чтобы пояснить, почему, в третий раз пробормотав: «Хм, сюжет, ну да…», я приблизился к нему не больше, чем… чем есть сейчас!

– Ну что, у вас есть идеи?

– Нет. Но к чему спешить? Давайте сначала придумаем героя, а потом посмотрим, что с ним может случиться.

– Идет! – ответила Амелия. – Во-первых, он должен быть чисто выбрит.

У меня, кстати, аккуратные усики. Что ж, женщины неисправимы.

Я достал карандаш и стал черкать на манжете: «У героя тонкие усы».

– Тедди! Я же сказала «чисто выбрит».

Я поправил написанное: «У героя усы, как у моржа».

– Осторожнее, – предупредил я, поднимая голову, – а то у него отрастет и борода.

– Тедди! – грозно сдвинула брови Амелия.

– Вы что, серьезно?

– Мне кажется, вы грубите.

– Хорошо, как вам такое? «Герой, чьими изящными усиками не без оснований восхищалась прекрасная половина человечества, потерял их в железнодорожной аварии за несколько дней до начала описываемых событий».

Амелия рассмеялась.

– Будь по-вашему. Но в любом случае его зовут Джек.

Имя моего героя – Эдвард. Да, рассказ не выйдет таким, как должен.

– И он окончил Корнелл, – продолжала Амелия.

(Ее брат учится в Корнелле! Кор-нелл! Кор-нелл! У-ра! У-ра! У-ра! По крайней мере я решил, что дело именно в нем.)

– Но вы теперь в Англии, – запротестовал я. – В виде уступки мне герой должен быть англичанином.

– Идет! Оксфорд.

– Кембридж.

– Ни вам, ни мне – Дарем.

– Какая же получается отвратительная личность.

– Ну хорошо, пусть Эдинбург.

– Простите, не умещается на манжете. Места хватит только для Дарема. Вы испортили ему жизнь. Надеюсь, теперь вы довольны.

– Это не имеет особого значения, потому все приключения начались уже потом.

– Моя дорогая Амелия, – сказал я, – если пишете рассказ вы, то я не могу претендовать на половину денег.

– Да, но я еще ничего не написала. Я только подаю идеи, а писать будете вы. Кроме того, поправляйте меня, если я где-нибудь ошибусь. Вы же знаете, я американка.

– Продолжайте.

– Так вот, Джек после участия в Бурской войне был представлен к медали и приобщился к…

– Какой-то он у нас слишком представительный и общительный, – вставил я. – Слишком слащаво, никто его не полюбит.

– Это только начало. Не перебивайте, пожалуйста. После этого он стал адвокатом.

– Ах вот как.

– А потом он влюбился в красивую, но бедную девицу.

– Такое часто бывает в Англии, равно как и в Америке.

– Но Джек, хоть и хорошо одетый и все такое, в деньгах полностью зависел от своей тетушки.

– В Англии это обычно дядюшки… Ах да! Простите.

Амелия стала объяснять, что тетушка Джека на самом деле моложе, чем он, что, разумеется, имеет право на существование, хотя и несколько смущает. Она, в свою очередь, влюблена в того самого человека, в которого влюблена девица, которую любил Джек. Сразу не воспринимается, отчего смущает еще больше. Но понять возможно. Вполне возможно. А человек, в которого влюблена девица, которую любит Джек, влюблен в девушку, которая любит Джека. Ситуация осложнялась абсурдным отказом Амелии давать героям имена.

– Это не рассказ, – прервал я ее. – Это какое-то мучение. И в конце читаем: «Джек сделал себе харакири».

– Ну зачем же так… Хорошо, а вы что скажете?

Я обдумал пару фраз.

– Тема слишком неправдоподобна. К тому же слишком усложнена. Сюжет банален, если не сказать старомоден. Чересчур проявляется религиозная составляющая, кульминация затянута, диалоги не жизненны, убийство в пятой главе слишком вымученное, а…

– Я полагаю, вам это говорят про ваши работы?

– Увы, – признался я.

Амелия улыбнулась.

– Это замечательный сюжет, – продолжил я, – но общество к нему не готово. Пока не готово. В общем, нам еще работать и работать.

– Давайте попробуем, – взмолилась Амелия. – Я так хочу выиграть приз.

И мы попробовали. Заставили Джека говорить на шотландском. Его первой фразой стала «Тьфу ты, я и впрямь парень не промах». Он получился смекалистый. Все остальные герои были аристократами.