Мудьюг — Остров Смерти - Уржумский Петр - Страница 4

• Предыдущая
• 4/7
• Следующая

— Не то я хотел сказать: просто нам было очень грустно сидеть, а кошек не был около нас.

— А-а-а… — протянули мальчики разом, поняв, что значит «на душе кошки скребут».

— Так вот, ребятишки, сидели мы в трюме и вспоминали, как нас провожали по городу до пристани…

Когда нас вели по улицам Архангельска, то все лавочники, торговцы, купцы, разные богачи, заводчики, фабриканты — ругали нас, смеялись над тем, что мы ободраны, грязны, спотыкаемся от усталости. Даже поп и тот не утерпел, так обругал, что даже ломовой извозчик не придумает.

— А ты, дядя Шура, помнишь, как он вас обругал? — спросил Алеша Черногоров, забегая вперед и толкая встречных прохожих.

— Не помню, Алеша. Да и знать этого не следует. Теперь всякую ругань надо уничтожать.

— Даже — даже и буржуев нельзя ругать? — протянул удивленно Лева Пассер.

— Буржуев, Лева, надо не ругать, а побеждать. Наш народ сотни лет ругается, а победил царя и помещиков только 12 лет тому назад.

— Ну, рассказывай папа, рассказывай дальше!

— А дальше вот что было, — продолжал дядя Саша, когда все уселись на скамеечке набережной.

— Приехали мы на остров, а там нас уже ждут белогвардейцы-французы. У нашего начальника глазки бегают, как мышки. В глаза не может смотреть, даром что мы арестанты, а он царь и бог над нами: что хочет, то и делает. Видим мы по его роже — злой человечишко этот француз. Он был комендантом острова, а чин был у него лейтенанта. Были и у нас при царе такие чины во флоте.

Был у лейтенанта помощник, а потом еще переводчик из русских белогвардейцев. Но хуже всех был на острове французский доктор.

Не доктор, а мясник какой-то!

Когда к нему приходили больные, он встречал их с хлыстом в руках, а на столе у него лежал револьвер. Лекарств у него никаких не было, кроме одной какой-то горькой микстуры. Он прописывал ее всем больным от всех болезней. Но больше всего он смеялся над больными. Если больной исхудал и обессилел от работы, то он обязательно посоветует побольше работать и поменьше есть.

— Почему это так, дядя Саша? — спросил Коля Сайкин.

— А вот почему, дружище: у французов и англичан есть много колоний[3] — в Африке, в Азии.

И вот, чтобы заставить хорошо работать негров, индусов — посылаются туда самые скверные людишки, вроде этого доктора-француза. Буржуи — французы и англичане — хорошо платят своим чиновникам и заставляют немилосердно расправляться со своими рабами в колониях.

Когда французы и англичане взяли советский Архангельск, они думали, что мы будем для них рабами.

Здорово ошиблись! Правда, они поиздевались над рабочими. Битком набили тюрьмы, а кто для них поопаснее был, отправили на остров и послали туда для наблюдения над нами таких собак, что даже ихние же французские солдаты плакали.

Бывали такие случаи, когда осматривали нас на морозе. Выстроит доктор человек 70 на снегу, велит раздеться. Мороз градусов 20, а то и 25. Зубы стучат. Все ежатся. Кое у кого слезы текут, а французский доктор не торопится.

Помню, как-то раз я совсем окоченел. Я готов был броситься на него с кулаками. Но знайте, ребятишки, я этого не мог сделать, так как за это расстреляли бы не только меня, но и многих других.

Подошел этот доктор, французский буржуй, и спрашивает:

— Ты где служил?

— Во флоте… — отвечаю я.

— Сколько офицеров убил?

— Давно дело было. Не помню…

Посмотрел на меня доктор, помолчал, а потом и сказал:

— Зачем же я буду тебя лечить? Ты выздоровеешь, а потом меня же и убьешь. Пошел вон, собака!

Прогнал меня, а вечером посадили в карцер.

— А это что такое, папа? — полюбопытствовал Юрик.

— Бедные советские ребятишки! — воскликнул дядя Саша. — Вы даже не знаете, что такое карцер!

Я вас спрашиваю, — в самом деле вы не знаете, что такое карцер?

Ух вы, желторотые цыплята!

Лева Пассер, Алеша Черногоров, озорник Вовка и даже Юрик и Сережа-пионер переглядывались друг с другом и смущенно улыбались: дескать, как же это, товарищи, у нас вышло? Никто из нас не знает такой вещи. Вот тебе на-аа! Промахнулись!.. Старик теперь будет над нами шутить.

— И не узнаете, ребятишки! — воскликнул дядя Саша.

Все мальчики облегченно вздохнули.

— Все карцеры уничтожила советская власть, а раньше они были не только в тюрьмах, но и в солдатских казармах и даже в школах, особенно в военных…

Во какое нехорошее время было!

— А как, папа, строились такие карцеры? — спросил Юрик.

— А так, милок: вообрази себе маленькую комнатку — три шага в длину и один шаг или два — в ширину. В этой комнате нет окон, нет печки, нет стола, нет стула, ни постели, словом — ничего нет. Дверь железная, тяжелая, темно, холодно, сыро, плесень, грязь, а главное — совсем не проникает звук. В таком каменном мешке тихо, как в земле, в гробу, в могиле. Эта тишина очень действует на того, кто сидит в карцере.

Такой карцер, например, был у белых в Архангельской тюрьме.

Вот и подумайте теперь: сидит человек день, сидит ночь. Сидит вторые сутки, третьи, четвертые, пятые… и не знает конца своему сидению… а кругом жуткая тишина. Думает, бедняга, обо всем — мысли лезут в голову о свободе, о свете, о воздухе. Ухо слышит малейший шорох — капля упадет на каменный пол или мокрица пробежит по стене.

Никто не знает из заключенных, кто сидит в этом гробу. Плачет ли он там или, глядя в темный угол, смеется… сходит с ума…

Только раз в сутки в маленькую дырочку поставят кружку с холодной водой да маленький кусочек черствого хлеба… Даже в уборную не выпускают, а где сидишь, там тебе и уборная.

Когда посидит человек в этом мешке суток десять, двадцать, — выходит оттуда уже не тем…

Дядя Саша заметил, что ребятишки притихли. Непонятно им стало, зачем это делалось. Кому это нужно было.

— А нужно было, это, ребятишки, нашим врагам, богачам да капиталистам-иностранцам, чтобы изуродовать рабочего, чтобы они против них не бунтовали, чтобы революций не устраивали.

А на Мудьюге карцеры были еще страшнее: там вырывали погреба в земле, кое-как сколачивали сруб и закидывали эти ямы мерзлой землей. Наверху обносили эти места колючей проволокой и ставили часовых.

Вот и карцер готов!

Бывал и я в карцере разок, а если бы пришлось еще побывать, то не выдержал бы — удавился, зарезался, сделал бы все, что мог, но не остался бы жить…

Помню — нас посадили втроем.

Был большой мороз.

Одежа — одни лохмотья. Ночью мы прижались друг к другу, чтобы согреться, но один из нас, тот, кто лежал в середке, — все же не выдержал и замерз. Долго он бормотал, бредил, но мы ему ничем не могли помочь. Мы даже завидовали ему, что он впал в беспамятство. Мертвого не взяли и на другой день. Он вместе с нами отбывал свое наказание. И в темноте мы натыкались на него. А скоро я услыхал, что и второй мой товарищ по заключению стал говорить непонятные слова — он начал сходить с ума…

…………………………

А раз пришлось мне видеть, как сидели другие: нас несколько человек пригнали к карцеру на работу. На часах стоял молодой солдат, француз, рабочий. Когда мы работали, вдруг слышим глухой стук из земли.

Мы прислушались: слышим, кто-то тихо-тихо зовет нас.

— Товарищи… дайте воды… умираем…

Мы показали знаками часовому. А надо вам сказать, ему был дан приказ — если арестованные будут разговаривать, то в них можно стрелять без предупреждения.

Но этот часовой в нас стрелять не стал. Он только показал, что ему запрещено помогать заключенным.

Стуки и голоса еле были слышны, а потом затихли. Мы не могли работать… руки у нас не подымались… а когда взглянули на часового, то увидали, что он плачет…

• Предыдущая
• 4/7
• Следующая