Сын полка (с илл.) - Катаев Валентин Петрович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/39
• Следующая

– Ну как мальчик? – спросил он, выслушав рапорт и поздоровавшись с командиром орудия, который в этот день дежурил на батарее.

– Мальчик ничего, товарищ капитан, – доложил сержант, почтительно и вместе с тем несколько щеголевато прикасаясь пальцами к своим новеньким чёрным «севастопольским» усикам и новеньким чёрным полубачкам.

– Работает?

– Так точно.

– Какие обязанности выполняет при орудии?

– До сего дня он у меня стреляные гильзы укладывал. А сегодня – или, сказать точнее, вчера вечером – я его помощником шестого номера поставил.

– Ну и как? Справился?

– Ничего. Толково снимает колпачки. Без задержки. Прикажете поднять орудийный расчёт?

– Не надо. Пусть отдыхают. Нынче будет много работы. Патроны привезли?

– Так точно.

– Хорошо. Тут в некоторых местах нарушен забор. Вы не пробовали – через эти проломы, в случае чего, можно выкатить пушки?

– Так точно. Пробовал. Выкатываются.

– Хорошо. Учтите это. Связь с наблюдательными пунктами исправно работает?

– Исправно.

– Кто дежурит на правом боковом?

– Не могу знать.

– Узнайте и доложите. И пусть мне сюда подадут машину.

– Слушаюсь.

Кроме сержанта Матвеева и телефониста, в первом орудии не спал ещё один человек – наводчик Ковалёв. Это был единственный человек в батарее, с которым капитан Енакиев позволял себе быть накоротке.

– Ну, как дела, Василий Иванович? – сказал капитан Енакиев, присаживаясь рядом с Ковалёвым на край орудийной площадки.

– По-моему, неплохо, Дмитрий Петрович. Вот мы уж и в Восточной Пруссии.

– Да, в Германии, – рассеянно сказал капитан Енакиев, рассматривая этот громадный скучный сад с выбеленными стволами и охапками соломы, приготовленной для обвёртывания деревьев на зиму.

Собственно говоря, у капитана Енакиева на батарее не было никакого дела. Но всегда перед боем у него являлась потребность хотя бы несколько минут побыть в своём хозяйстве и лично убедиться в полной готовности людей и пушек к бою. Без этого он никогда не чувствовал себя совершенно спокойным.

Ему стоило только бросить беглый взгляд хотя бы на одно орудие, чтобы с точностью определить, в каком состоянии находится вся его батарея. И сейчас он уже определил это состояние – оно было отличным. Он видел это по всему: и по тому, как спокойно спали его одетые и вооружённые люди, каждый на своём месте; и по тому, как были отрыты ровики, приготовлены для стрельбы патроны; и по тому, как была аккуратно натянута над орудием маскировочная сеть; и даже по тому, как ясно горел под крышей фольварка фонарик для ночной наводки. Впрочем, фонарик он тут же приказал потушить, так как уже рассвело и холодный свет зари низко стлался по сквозному, оголённому саду, очень бледно и как-то болезненно-жидко золотя землю, покрытую подмёрзшими листьями и падалицей.

Чувствовалось, что едва взошедшее солнце показалось в тумане на одну только минуту и сейчас уже на весь день войдёт в сплошные тучи.

Капитан Енакиев посмотрел на часы. Было уже время пробираться на наблюдательный пункт. Но на этот раз ему почему-то было жалко расставаться со своим хозяйством. Хотелось ещё хоть минут пять посидеть у пушки рядом с Ковалёвым, которого он любил и уважал. Он как бы предчувствовал, что нынче понадобятся все его физические и душевные силы, и он набирался их, пользуясь последними минутами.

– Товарищ капитан, разрешите доложить: на правом наблюдательном – старший сержант Алейников, – сказал подошедший Матвеев. – Машина приехала.

– Хорошо. Пускай стоит. Идите.

Капитан Енакиев вынул из кожаного портсигара две папиросы и дал одну Ковалёву. Они закурили.

– Так что же? Стало быть, мальчик – ничего? – сказал капитан Енакиев.

– Хороший мальчик, – сказал Ковалёв серьёзно, с убеждением, – стоящий.

– Вы думаете, стоящий? – быстро сказал Енакиев и, прищурившись, посмотрел на Ковалёва.

– По-моему, стоящий.

– Толк из него выйдет?

– Обязательно.

– Вот и мне тоже так показалось.

– Я с ним давеча немножко возле панорамы позанимался. Представьте себе – всё понимает. Даже удивительно. Прирождённый наводчик.

Капитан Енакиев рассмеялся:

– А разведчики говорят, что он прирождённый разведчик. Поди разберись. Одним словом, какой-то он у нас вообще прирождённый. Верно?

– Прирождённый артиллерист.

– Просто прирождённый вояка.

– Не худо.

– А вы знаете, Василий Иванович, – вдруг сказал капитан Енакиев, пытливо глядя на Ковалёва глазами, ставшими по-детски доверчивыми, – я его думаю усыновить. Как вам кажется?

– Стоящее дело, Дмитрий Петрович, – тотчас сказал наводчик, как будто ожидал этого вопроса.

– Человек я, в конечном счёте, одинокий. Семьи у меня нет. Был сынишка, четвёртый год… Вы ведь знаете?

Ковалёв строго наклонил голову. Он знал. Он был единственный человек на батарее, который знал. Капитан Енакиев помолчал, глядя прищуренными глазами перед собой, как бы рассматривая где-то вдалеке маленького мальчика в синей матросской шапочке, которому сейчас должно было бы исполниться семь лет.

– Заменить-то он мне его, конечно, не заменит, что об этом толковать, – сказал он, глубоко вздохнув и не стараясь скрыть от Ковалёва этот вздох, – но… но ведь бывает же, Василий Иванович, и два сына? Верно?

– Бывает и три сына, – сумрачно сказал Ковалёв и тоже вздохнул, не скрывая своего вздоха.

– Ну, я очень рад, что вы мне советуете. Я, признаться, уже и рапорт командиру дивизиона подал, чтобы мальчика оформить. Пусть будет у меня хороший, смышлёный сынишка. Верно?

Капитан Енакиев крепко затянулся и стал медленно выпускать изо рта дым, продолжая сквозь этот дым задумчиво смотреть вдаль. И вдруг лицо его переменилось. Он немного повернул ухо в сторону переднего края и нахмурился. Ему показалось, что где-то далеко на правом фланге, в глубине немецкой обороны, начался сильный ружейный и миномётный огонь. Капитан Енакиев вопросительно посмотрел на Ковалёва.

– Точно. Бьют. И довольно сильно, – сказал Ковалёв, вынимая ватку из уха.

Капитан Енакиев снова прислушался. Но теперь можно было и не прислушиваться. К звукам ружейной и миномётной перестрелки присоединился грохот артиллерии. Он был так громок, что разбудил некоторых солдат, которые вскочили и, сидя на земле, стали поправлять шлемы.

Капитан Енакиев сразу понял значение этого внезапного шквального огня на правом фланге. Случилось то худшее, что он и предполагал. Немцы успели подбросить сильные резервы, и теперь эти резервы громили две роты Ахунбаева, посланные в обход.

Капитан Енакиев бросился к телефонному окопчику, чтобы соединиться с Ахунбаевым. Но в это время навстречу ему из окопчика выскочил сержант Матвеев, крича:

– Батарея – к бою!

Капитан резко отстранил его, спрыгнул в окоп.

– Командирский наблюдательный! – быстро сказал он.

– На проводе, – сказал телефонист и подал ему трубку, предварительно обтерев её рукавом.

– У телефона шестой, – сказал капитан Енакиев, делая усилие, чтобы говорить спокойно. – Что там у вас делается?

– В районе цели номер восемь наблюдается сильное движение противника. По-видимому, готовится к атаке. Накапливается.

– Какими силами?

– До батальона.

– Хорошо. Сейчас приду, – сказал капитан Енакиев и хотел швырнуть трубку, но вовремя сделал над собой усилие и не торопясь отдал её телефонисту.

Цель номер восемь находилась как раз на той самой высоте, которую собирался атаковать в лоб капитан Ахунбаев. Теперь уже вся картина была полностью ясна. Случилось самое тяжёлое из того, что можно было предполагать: немцы разгадали план Ахунбаева и опередили его.

И когда капитан Енакиев мчался на «виллисе» – на переднем крае он редко пользовался лошадью – напрямик через канавы и огороды к наблюдательному пункту, он услышал, как сзади беглым огнём бьёт его батарея и как низко над головой свистят её снаряды, а впереди начинается пехотный бой.

• Предыдущая
• 32/39
• Следующая