Лоцман - Купер Джеймс Фенимор - Страница 17

• Предыдущая
• 17/97
• Следующая

Все присутствующие, кроме лоцмана и командира фрегата, потешались над Мануэлем. Лоцман молчал и, хотя со стороны казалось, что он погружен в свои мысли, в действительности с интересом прислушивался к разговору. Иногда он поднимал взгляд на офицеров, как бы стремясь глубже узнать их характер, скрытый под минутным весельем. Выражение невозмутимого спокойствия редко покидало морщинистое лицо капитана Мансона, и, хотя по своему положению командира фрегата он должен был сдерживать неуместную веселость подчиненных, врожденное добродушие не позволяло ему мешать их невинным развлечениям. Он объявил, что вполне согласен с предложенным планом, и велел вестовому принести ром, обычно подававшийся по окончании подобных совещаний.

Штурман, по-видимому, считал, что теперь должен соблюдаться тот же порядок, что и при опросе мнений, и потому первым бесцеремонно налил себе в стакан столько рому, что тот сохранил свой цвет даже после добавления воды. Поднеся его к свету, моряк заметил:

- Вода на корабле почти одного цвета с ромом. Вот если бы и вкус у них был одинаковым, какие бы мы тогда были храбрецы! Мистер Гриффит, я вижу, вам очень хочется поскорей попасть на берег. Что ж, вполне естественно, что молодежь любит землю. Но один человек, штурман этого корабля, прошлой ночью достаточно нагляделся на землю - ему хватит на целый год. Однако, раз уж вы решили отправиться, позвольте мне выпить за удачную высадку да за то, чтобы море было поспокойнее. Капитан Мансон, ваше здоровье! Я считаю, что, если бы вы держали это мое личное мнение, сэр, - мы непременно встретились бы с каким-нибудь возвращающимся из ВестИндии в Англию неприятельским судном, где нашли бы средства для поддержания духа до тех пор пока нам самим не придет охота ступить на землю.

И так как этот старый, но еще крепкий моряк одной рукой то и дело подносил ко рту стакан, а другой продолжал крепко держаться за графин, товарищам его не оставалось ничего иного, как-либо наслаждаться его красноречием, либо уйти, не утолив жажды. Наконец Барнстейбл невозмутимо отобрал у него графин и, приготовляя себе смесь, в которой вода и ром были в более приличной пропорции, заметил:

- Какой у вас замечательный стакан с грогом, Болтроп! Я, сколько ни плаваю, такого еще не видел! Воды в нем не больше, чем вытесняет «Ариэль» с его малой осадкой, а до дна не дойти. Если у вас в винной кладовой есть такое же устройство для бесконечного пополнения запаса, наш фрегат не разорит Конгресса.

Остальные офицеры проявили еще большую умеренность, Гриффит вообще только пригубил вино, а лоцман совсем отказался от предложенного стакана. Капитан Мансон пил стоя, и офицеры, заметив, что в их присутствии больше не нуждаются, раскланялись с командиром и вышли. Гриффит, уходя последним, почувствовал на своем плече чью-то руку и, обернувшись, увидел перед собой лоцмана.

- Мистер Гриффит, - сказал тот, когда они остались одни с командиром фрегата, - события прошлой ночи должны были научить нас взаимному доверию. Без этого экспедиция наша окажется опасной и бесполезной.

- Разве наше положение одинаково? - возразил молодой человек. - Все знают меня таким, каков я есть: я служу отечеству, принадлежу к семье, имя которой - залог моей верности делу родины. Тем не менее я рискую высадиться на неприятельскую землю без больших воинских сил и при таких обстоятельствах, когда предательство означало бы мою гибель… Кто этот человек, который пользуется у вас таким доверием, капитан Мансон? Не ради себя я задаю этот вопрос, а ради тех отважных людей, которые без страха и сомнения пойдут за мной, куда бы я их ни повел.

Тень неудовольствия омрачила лицо незнакомца при этих словах и сменилась глубокой задумчивостью.

- Ваш вопрос не лишен оснований, мистер Гриффит, - ответил командир, - но вам ли я должен напоминать о безусловном повиновении, которого я вправе требовать от своих подчиненных? Хотя, быть может, мое происхождение и образование не дают мне тех преимуществ, какими располагаете вы, но, по-видимому, Конгресс не счел возможным пренебречь моими сединами и заслугами. Я командую этим фрегатом…

- Не продолжайте! - прервал его лоцман. - Сомнения мистера Гриффита понятны, и следует их рассеять. Мне нравятся гордость и смелый взгляд молодого человека. И, если он боится попасть из-за меня на виселицу, я покажу ему пример благородного доверия… Прочтите, сэр, и скажите, можете ли вы и теперь не доверять мне?

С этими словами незнакомец вынул спрятанный у него на груди пергамент, украшенный лентами и массивной печатью, развернул его и положил на стол перед молодым человеком. Он указывал пальцем на некоторые места текста, и глаза его зажглись необычайным огнем, а когда он заговорил, на бледных щеках его появился слабый румянец.

- Вы видите, - сказал он, - сам король не поколебался поручиться за меня, а его имя не должно внушать страха американцу.

Гриффит с удивлением взглянул на размашистую подпись Людовика, украшавшую пергамент. Но, проследив взглядом за пальцем лоцмана и прочитав написанное, он поднялся из-за стола и, устремив на лоцмана восторженный взор, воскликнул с воодушевлением, ясно отразившимся на его лице:

- Ведите! За вами я пойду хоть на край света! Улыбка удовлетворения скользнула по губам незнакомца. Взяв молодого человека под руку, он направился вместе с ним в кают-компанию, и командир, безмолвный и невозмутимый свидетель всей этой сцены, остался один.

Хотя участникам совещания было приказано хранить строжайшую тайну, однако через младших офицеров вскоре кое-что стало известно и матросам, и весь экипаж пришел в большое волнение. По палубам фрегата со скоростью боевой тревоги распространились слухи, что по секретному приказу самого Конгресса будет предпринят десант. Поэтому совершенно естественно, что люди, которым предстояло, рискуя жизнью и свободой, принять в нем участие, строили различные предположения насчет цели экспедиции и численности ее состава. Стремление проявить доблесть, а также испытать нечто новое, определяло в основном настроение экипажа, который с не меньшим восторгом встретил бы и приказ о том, что их кораблю следует атаковать весь английский флот. Лишь несколько старых и, следовательно, более осторожных матросов не разделяли общего безрассудного восторга, а два-три человека, среди которых самым заметным был рулевой вельбота, рискнули даже высказать свое неодобрение по поводу предстоящих сухопутных операций, каковыми, по их мнению, не пристало заниматься морякам.

Капитан Мануэль выстроил своих солдат у трапа и, обратившись к ним с краткой речью, направленной на то, чтобы разжечь в них воинственный пыл и патриотические чувства, заявил, что ему требуется двадцать добровольцев - по правде говоря, это составляло добрую половину морских пехотинцев - для участия в опасном деле. На миг воцарилась тишина, потом весь отряд, как один человек, шагнул вперед, изъявляя готовность следовать куда угодно за своим командиром. Польщенный столь единодушным порывом, Мануэль оглянулся в надежде, что где-нибудь поблизости окажется Барнстейбл, но, заметив, что командир шхуны, расположившись на шканцах, углубился в какие-то бумаги, приступил к беспристрастному отбору будущих героев, предварительно наметив для этого наиболее бравых молодцов и, следовательно, оставляя на корабле тех, кто похуже.

В то время, как шла эта подготовка и экипаж находился в состоянии необычного возбуждения, Гриффит появился на палубе. Лицо его горело небывалым энтузиазмом, а глаза сверкали от радости и воодушевления - чувств, которых давно уже нельзя было увидеть на лице молодого человека. Он отдавал необходимые распоряжения матросам, которых собирался взять с собой, но в это время Барнстейбл знаком позвал его и снова повел в каюту.

• Предыдущая
• 17/97
• Следующая