Град разящих мыслей (СИ) - Автор неизвестен - Страница 3

Формалистская живопись претендовала на оригинальность. ХА! Это её создатели претендовали на славу!

Форма хороша, когда наполнена, но из разных кубков хотим пить мы вечное вино.

Если бы только Леонардо знал, какому унижению подвергнется его любимая Джоконда…

Когда вы приходите в музей или галерею, разве оставляете комментарии под картинами? Чую здесь пророчество. И очередной виток десакрализации.

Чем примитивней искусство, тем больше гениев.

Художники разучились таковыми быть и лишь праздно концептуализируют.

Искусство захвачено ремесленником. Это значит, что картины стали башмаками. Я называю подобное явление «синдромом малых голландцев».

Цифровые картинки… Одна, вторая, третья – почему мне всё равно?

Нельзя, чтобы картинная рама весила больше художника.

Художник – это разбитое зеркало. Каждое произведение – один из осколков. Самые плодовитые – те, что разбились вдребезги.

Художник – тонкая мембрана, пропускающая через себя свой век. Она принадлежит настоящему, никому более.

Художник происходит из событий, состояний и снов.

Художник не тот, кто рисует. А тот, кто рисует вопреки всему.

Умение переводить горький опыт в творчество – своего рода насмешка над судьбой.

Я вижу Гитлера художником, чьё желание рисовать не уместилось на бумаге. Его художественная сила была отвергнута, но, воспрянув, нашла полотно по размеру, нашла и способ отмщения. Она действительно поражает – одновременно замахом и ужасом. Но чего Гитлеру не хватило, так это ума – штурвала силы.

Различие между художником и учёным? Художник исследует, не отвечая. Он заинтересован в бесконечности, это она – его кормилица, к ней следует относиться бережно и с уважением. А что учёный? Бесконечность кормит и его, но своей плотью.

Наука может быть искусством, если творима одним во имя свободы духа. Думая о такой науке, я представляю Теслу.

Чёрный квадрат – это аппендикс искусства. Медицина не боится его, но и не возражает.

Станиславский: «Любите искусство в себе, а не себя в искусстве!» ( Смех в зале. )

Женщина – мать человека; мужчине же приходится довольствоваться искусством. Тем не менее искусство возбуждает женщина.

Единственное доказательство твоего существования – это существование тобою созданного. Но даже в этом случае мы лишь отчество своих детей.

Компромисс бездетных: заигрывать с чужими.

Человек без искусства – пингвин среди птиц.

У неимущих всегда заоблачные требования к чужому творчеству. Хочется проецировать себя только на самое лучшее, на безукоризненное.

Как творец я предпочту Давиду Микеланджело мраморную глыбу.

Не искусство творит через нас, но мы творим искусство собою. Искусство – это художник.

Художник должен быть тоталитарен, должен быть диктатором своего стиля. Иначе у него не будет своего стиля.

Что, если не творчество, спасает нас от одинаковости? Искусство – что это, если не высвобождение? Что это, если не вызволение из оков гнетущей однотипности? Человек без искусства – раб своего рока.

Самовыражение человека есть его приход в жизнь. Вылупливание из яйца, вскрытие скорлупы, крик рождения. Радость осознания себя и мира вокруг.

Влечение к искусству есть влечение к незавершённости. И последующая радость от воссоединения.

Как оценить искусство? По степени обретённого тобою вдохновения, по глубине вдоха.

В искусстве недостаточно передать настроение, следует ещё и настроить .

Хлеба и зрелищ? Искусства и вдохновения!

Искусство, остальное бессмысленно.

Всякому творцу присуще раздвоение личности. И та, что живёт в его творениях, всегда привлекательней. Почему? Она не против нашего присутствия.

Представьте: некоему человеку выпадает дивная удача – что бы он ни нарисовал, станет реальностью. Но какое несправедливое горе – человек этот абсолютно никчёмен в рисовании! Так приведёт ли сотворённое им уродство к появлению чёрного окна, чтобы то поглотило его, наконец избавив… от чего? Неужели от проклятия?!

Ведаете, что несравненно ужаснее бесплодной пустыни? Плодородная пустыня.

Мать, не испытывающая боли при родах, станет ли испытывать любовь к чаду своему? Истинные, неподдельные ценности рождаются в муках.

Музыку придумал дьявол. Раз упомянул дьявола, хочу отдать ему должное: его изобретения сделали жизнь выносимой, более того – желанной! Чего стоит женщина!

Слушая музыку, танцуешь с аффектом. Музыка есть законсервированный аффект.

Музыка тайно запоминает наше настроение и всегда готова его освежить. Хотя только ли настроение? Музыка способна запомнить саму жизнь, и время, и человека… Бывает ли спутник надёжней?

Та музыка любима, что нас озвучит. Что вырвет из плена немоты.

Насколько люди похожи, можно определить по музыкальным предпочтениям. Нет средства точнее.

Снова и снова: «Без музыки – жизнь была бы ошибкой…» Как я тебя понимаю!

Жизнь незрячего в крайней мере неудобна и ограничена, но глухого – просто ужасна.

Когда научился извлекать самые утончённые звуки, интересен ли тебе инструмент?

Под натиском варваров не устояла даже небесная цитадель музыки. Ох, как уютно они там обосновались со своими барабанами!

Музыку заковали в провода, упрятали в файлы. Она поёт по приказу.

Музыка превратилась в подстилку: её не слушают, её подстилают.

Безличная музыка просто играет. Но для кого она играет? Для помещения. Но от кого она играет? Отражаясь от стен.

Я расцениваю голосовые связки как музыкальный инструмент (в контексте музыкального произведения). Это значит, что не следует вникать в содержание слов, а только слушать их. Иначе отвержение неизбежно.

Как жаль, что не можем мы снимать кино в детстве.

После хорошего фильма сторонись людей. Сохрани в себе, задержи хоть на чуть особое послевкусие, что так стремительно тебя покидает. Насладись им сполна!

Мой храм – кинотеатр.

Когда у тебя появляется фотоаппарат, весь увиденный мир приходится пересматривать заново.

Художник, создавая, находит. Фотограф – находя, создаёт.

Есть нечто неуловимо трагическое, когда смотришь на детскую фотографию сейчас уже взрослого человека.

Книга – это сухомятка, которую мы смачиваем своим воображением в рамках дозволенного автором.

Слово – набросок, по которому читающий пишет свою картину.

На самом деле мы крайне редко читаем книги, в основном – продумываем. Как же легко их мысли становятся нашими! Ведь текут в том же русле.

Переходя к электронным вариантам книги, мы лишаем себя завершающего удовольствия, к которому так стремились: подержать в руках только что прочитанное. Всё равно что взобраться на гору, не водрузив победного флага.

Бедняк, ворующий книги вместо денег, достоин восхищения. Посмели бы вы осудить такого? Такого я бы сразу казнил.

Всякий разговор с книжным червем заканчивается одинаково: он прочёл больше.

– Автор умер?

– Его убили.

– Кто?!– Писаки .

Авторы! Будьте снова нам опорой, да покрепче на сей раз! Мы задавлены безличностным текстом, как аристократия задавлена безличностной массой. Мы обвалили крышу, разобрав и растащив опорные колонны, и теперь копаемся в руинах. Авторы, воспряньте! И кричите! Вздымайте руки! Выстрел в воздух, если надо! И от вас отхлынут. И мы увидим вас, плавание наше обретёт утраченные берега.

Текст или афоризм? Текст слишком уязвим, подобно неповоротливому динозавру. То и дело его дёргают за хвост, кусают за бока или дразнят с безопасного расстояния. Афоризм – только намёк, не имеющий собственной плоти. Он обладает натурой ветра: едва уловим или сшибает с ног.

В афоризме передаётся столь многое, что его объяснение лишь урезает.

Они раздели афоризм догола и ткнули в брюхо указкой: «Всего-то!»

Афоризм должен отзываться эхом – тогда вы на крючке.

Незнакомый афоризм – лучшее средство для проверки ума.

Краткая форма не тянет на дно. Она подбрасывает.