Приход ночи - Азимов Айзек - Страница 27

• Предыдущая
• 27/74
• Следующая

– Я здесь.

– И как самочувствие?

– Н-нормально.

– Хорошо тебе?

Долгое молчание.

– Нет.

– Нет?

– Плохо. Просто ужасно. Как будто стены… давят меня. Мне все время хочется оттолкнуть их. Но я совсем не схожу с ума. Кажется, даже привыкаю.

– Ладно. А вы как, Сиферра?

– Я могу выносить Тьму в небольших дозах – мне ведь то и дело приходится ползать под землей. Но не могу сказать, что она мне нравится.

– Атор?

– Я тоже пока держусь. Но думаю, вы доказали свое, доктор Ширин.

– Хорошо. Открой шторы, Биней. Осторожные шаги в темноте, шорох – это Биней нащупывает шнур – и, наконец, долгожданное «ч-ш-ш» колец по карнизу. Красный свет Довима залил комнату, и Биней с радостным возгласом приник к окну, за которым светило самое маленькое из солнц.

Ширин вытер тыльной стороной ладони влагу со лба и сказал нетвердым голосом:

– А ведь это – всего несколько минут в темной комнате.

– Ничего, терпеть можно, – беззаботно заметил Биней.

– Да, в темной комнате можно – недолго. Но все вы слышали о Джонглорской Столетней выставке, верно? О скандале с Таинственным Туннелем? Я рассказывал тебе об этом, Биней, летом в «Клубе Шести солнц» – с тобой еще был тот газетчик, Теремон-134 – Да, помню. О людях, которые совершали поездку во Тьме и выходили из Туннеля ненормальными.

– Туннель длиной всего в одну милю – без света. Садишься в открытый вагончик и пятнадцать минут путешествуешь во Тьме. Некоторые там умерли от страха… А другие навсегда утратили здравый рассудок.

– Но почему? Что свело их с ума?

– То же, что угнетало тебя, когда ты закрыл шторы и тебе казалось, что стены давят на тебя в темноте. В психологии существует термин, обозначающий инстинктивный страх человека перед темнотой. Мы «называем этот страх „клаустрофобией“, поскольку отсутствие света всегда связано с замкнутым пространством, и страх перед одним означает страх перед другим. Понимаешь?

– И те, которые сошли с ума в Туннеле…

– Те, которые, говоря твоими словами, сошли с ума в Туннеле, на свою беду не обладали достаточной психической сопротивляемостью, чтобы преодолеть фобию, овладевшую ими во Тьме. Это мощное ощущение, поверь мне. Я сам проехал через Туннель. Ты побыл без света всего пару минут, и то тебе, думаю, очень не по себе. Представь же, что такое пятнадцать минут.

– Но разве потом они не оправились?

– Некоторые да. Но другие будут годами, а то и всю жизнь, страдать симптомами клаустрофобии. Их латентный страх перед Тьмой и замкнутым пространством кристаллизировался и стал, насколько мы можем судить, хроническим. Некоторые же, как я сказал, умерли от шока. Им уже не оправиться, верно? Вот что такое пятнадцать минут во Тьме.

– Но не для всех, – упрямо сказал Биней, наморщив лоб. – Я все-таки не верю, чтобы этого нельзя было выдержать. Я бы точно выдержал.

– Представь, что Тьма – повсюду, – безнадежно вздохнул Ширин. – Нигде ни огня. Дома, деревья, поля, земля, небо – все черно! И появляются Звезды, если верить проповедям Апостолов – Звезды, чем бы они там ни были. Можешь ты себе это вообразить?

– Могу, – отрезал Биней.

– Нет, не можешь! – Ширин в приступе внезапного гнева грохнул кулаком по столу. – Ты сам себя обманываешь! Не можешь ты себе этого вообразить! Твой разум способен вместить это не больше, чем… слушай, Биней, ведь ты математик? Может твой разум полностью вместить в себя понятие бесконечности? Или вечности? Да, ты легко произносишь эти слова. Выражаешь их в формулах и притворяешься, что твои абстрактные формулы и есть реальность, хотя это только знаки на бумаге. Однако если ты по-настоящему попытаешься охватить умом понятие вечности, голова у тебя быстро пойдет кругом, уверяю тебя. Как всегда при столкновении с реальностью. Как при той небольшой дозе Тьмы, которую ты только что испытал. Когда же настанет настоящая Тьма, твой разум столкнется с явлением, масштабы которого охватить не в силах. И ты сойдешь с ума, Биней. Окончательно и бесповоротно. Я в этом нисколько не сомневаюсь!

В кабинете снова настала зловещая тишина.

– Это ваше окончательное мнение, доктор Ширин? – спросил наконец Атор. – Нас ожидает массовое безумие?

– По меньшей мере семьдесят пять процентов населения станет невменяемым. А возможно, и восемьдесят пять. А может быть, и все сто.

– Чудовищно, – покачал головой Атор. – Ужасно. Невероятное бедствие. Хотя я, должен сказать, на стороне Бинея – мне кажется, мы как-то это переживем и результаты будут не столь катастрофичны, как считаете вы. Хоть я и стар, но не могу не питать некоторого оптимизма, некоторой надежды…

– Можно мне сказать, доктор Атор? – спросила вдруг Сиферра.

– Конечно, конечно! За этим вы и пришли.

Сиферра поднялась и встала посреди комнаты.

– Меня немного удивляет то, что я вообще здесь оказалась. Когда я обсуждала свои сагиканские открытия с Бинеем, я заклинала его соблюдать полнейшую конфиденциальность. Я боялась за свою репутацию, понимая, что меня могут обвинить в поддержке самого иррационального, самого опасного религиозного движения в нашем обществе. Я говорю, естественно, об Апостолах Пламени. Но затем, когда Бипей пришел ко мне со своими открытиями относительно периодичности затмений Довима, я поняла, что должна рассказать обо всем, что знаю. Здесь у меня фотографии и схемы моих раскопок на холме Томбо, на Сагиканском полуострове. Ты их уже видел, Биней, но если ты будешь так любезен передать их доктору Агору и доктору Ширину… – Сиферра подождала, пока двое ученых ознакомятся с ее материалами, и продолжила: – В схемах будет легче разобраться, если вы представите себе холм Томбо как гигантский слоеный торт из древних поселений, каждое из которых построено на развалинах предыдущего – новейшее, естественно, находится на вершине холма. Оно представляет собой город, принадлежащий к так называемой беклимотской культуре. Под ним расположен город, построенный, как мы считаем, тем же народом в более ранней фазе цивилизации, и так далее и так далее – по меньшей мере семь поселений разного периода, а возможно, и больше. И каждое из этих поселений, господа, погибало от пожара. Между слоями вы видите черные линии. Это следы пожара – пласты древнего угля. Я с самого начала предположила, чисто интуитивно прикинув, сколько времени требуется городу, чтобы возникнуть, расцвести, прийти в упадок и погибнуть, что промежуток между пожарами – примерно две тысячи лет, и последний произошел около двух тысяч лет назад, перед зарождением беклимотской культуры, которую мы считаем началом исторического периода.

Однако древесный уголь очень хорошо пригоден для радиоуглеродного анализа, с помощью которого можно весьма точно определить возраст поселения. Как только материалы из Томбо доставили в Саро, наша факультетская лаборатория занялась этими анализами, и недавно мы получили результаты. Я их помню наизусть. Самое позднее поселение Томбо сгорело 2050 лет тому назад, плюс-минус двадцать лет. Угольный пласт предыдущего поселения возник сорок одно столетие назад, плюс-минус сорок лет. Третье сверху поселение сгорело шестьдесят два века назад, плюс-минус восемьдесят лет. Возраст четвертого – восемьдесят три века, плюс-минус столетие. Пятое…

– Боги великие! – воскликнул Ширин. – И везде один и тот же период?

– Везде. Пожары происходили с интервалом чуть больше двадцати веков. Учитывая легкие неточности, неизбежные при радиоуглеродной датировке, вполне допустимо предположить, что их разделяет ровно 2049 лет. А это, как продемонстрировал нам Биней, не что иное, как периодичность затмений Довима. А также, – уныло добавила Сиферра, – протяженность периода, который Апостолы Пламени называют Годом Праведности и в конце которого мир должен погибнуть в огне.

– Да, это неизбежное следствие массового безумия, – глухо сказал Ширин. – Когда настанет Тьма, людям потребуется свет – все равно какой. Факелы. Костры. Жги что подвернется! Жги мебель. Жги дома.

– Нет, – прошептал Биней.

• Предыдущая
• 27/74
• Следующая