Боевое Знамя (ЛП) - Корнуэлл Бернард - Страница 40

• Предыдущая
• 40/101
• Следующая

- Все трое находились в составе рабочей партии, которая относила боеприпасы на позицию Старбака, сэр, - поведал Свинерд.

Фалконер вытащил левую ногу из рук Мокси и поднял глаза на бородатое и покрытое шрамами лицо Свинерда.

- Объяснитесь, - с угрозой сказал он.

Свинерд прекрасно знал, что упоминание имени Старбака поставит его в рискованное положение, но полковник обладал как мужеством военного, так и силой, проистекающей из вновь приобретенной веры, и потому уверенно рассказал про обнаружение брода, о котором никто не подозревал, и как Старбак предложил поставить переправу под охрану.

- Я дал ему три роты, сэр, и проинспектировал на закате. Он хорошо окопался, и с флангов его тоже не обойти.

- Чёрт побери! - воскликнул Фалконер, стукнув по столу рядом с креслом. - Какие я вам дал приказы? - он помедлил, но не в ожидании ответа. Вообще-то генерал не стал бы слушать никаких ответов, потому что все разочарования последних месяцев внезапно переполнили его и вырвались наружу.

Как вулкан, чья расплавленная лава слишком долго таилась под коркой холодного твердого камня, Фалконер взорвался, раскалившись от ярости, которая и не особо была связана с обсуждаемой проблемой. В самом деле, ведь если бы Свинерд просто рассказал Фалконеру, что на открытом фланге бригады был обнаружен неохраняемый брод, генерал, без сомнения, приказал бы двум или трем ротам застрельщиков наблюдать за переправой, но упоминание Старбака моментально привело Фалконера в бешенство.

В течение нескольких мгновений его ярость была так глубока, что Фалконер был не состоянии говорить, но потом слова хлынули из него, и в пятидесяти ярдах от фермы солдаты в страхе слушали, а те, что расположились чуть дальше, поспешили подойти поближе, чтобы услышать эту яростную речь. Свинерд, говорил Фалконер, просто никчемный слабак, который перестал сосать из своей чертовой бутылки, но тут же ухватился за титьку новой религии.

- Бога ради, придурок, встаньте уже на собственные ноги!

Это было несправедливо, потому что единственной причиной ярости Фалконера было то, что Свинерд осмелился взять на себя ответственность и переместить часть бригады без разрешения генерала, но в первые мгновения поток этого раскаленного добела гнева не имел четкой цели, а просто тек туда, куда позволяли обиды Фалконера, а потому генерал направил свою ярость на воспитание Свинерда, его внешность и работорговлю, которой занималась его семья. Затем Вашингтон Фалконер прошелся по перерождению полковника, насмехаясь над его набожностью и называя ее фальшивой, а новоприобретенную деловитость позёрством.

Это был впечатляющий взрыв. Вашингтон Фалконер уже чувствовал себя обманутым, потому что пришлось сократить пребывание в Гордонсвиле, но теперь этот поток злости подпитывала горечь из-за предательства сына, неприязнь к Старбаку и ослиное упрямство, с которым бригада отвергала все его простейшие приказы. Два десятилетия им пренебрегала жена и презирал ее чертов брат, школьный учитель, и теперь всё это вылилось в отвратительный поток проклятий, извергаемых Фалконером, который орал Свинерду оскорбления, и наконец, когда он вынужден был понизить голос с почти визга до просто громкого, чтобы перевести дыхание, то освободил Свинерда от должности.

- Можете считать, что находитесь под арестом! - закончил генерал.

В комнате воцарилась тишина. Мокси с белым от страха лицом прислонился к знаменам на стене, а от изумленных слушателей снаружи не последовало ни звука. Щека Свинерда задергалась от тика, он сжимал и разжимал покалеченную левую руку, но в конце концов заговорил самым спокойным тоном.

- Вынужден выразить свой протест, сэр, - начал он.

- Можете протестовать сколько угодно, чёрт вас подери, но толку от этого не будет! С меня довольно! Довольно! Вы либо пьяны, либо молитесь, либо валяетесь на спине, либо стоите на коленях, и в обеих позициях от вас не больше проку, чем от охромевшей суки. Вы под арестом, Свинерд, так что убирайтесь с глаз долой. Убирайтесь! - выкрикнул приказ Фалконер, не состоянии больше ни мгновения выносить присутствие этого человека. Потом он в одном сапоге заковылял на веранду.

- Майор Хинтон! - выкрикнул он в темноту, в уверенности, что вызов будет передан и быстро исполнен. - Майор Хинтон! Подойдите сюда!

Наконец-то генерал начал командовать.

Старбак поужинал в лагере, сидя у небольшого костра вместе с Томасом Траслоу и Коффмэном. Ночь была теплой и сырой, темнота сгущалась по мере того, как тучи всё выше поднимались над Голубым хребтом. Некоторое время деревья серебрила луна, а потом ее свет затуманили и накрыли саваном облака. Ужин состоял из куска кукурузного хлеба и жирной ветчины. Кукуруза была скверного помола, и Старбак сломал зуб о кусок попавшегося в хлебе кукурузного початка. Он выругался.

- Любимый хлеб дантистов, - сказал Траслоу, когда Старбак выплюнул кусок початка вместе с частью зуба, а потом сержант приоткрыл губы в отвратительной ухмылке, чтобы показать, сколько у него отсутствует зубов. - Половину сам вытащил, а остальные выдернул старина Макилванни. Он копал колодцы и подрабатывал дантистом.

Старбак зажмурился от боли, откусив во второй раз.

- Не знаю, зачем было Господу изобретать зубы, - сказал он.

- Не знаю, зачем было Господу изобретать янки, - добавил Траслоу.

- Потому что иначе тут были бы только индейцы и мексиканцы, отстреливающие христиан, - неожиданно заметил лейтенант Коффмэн.

- Я знаю, зачем Господь изобрел молодых лейтенантов, - заявил Траслоу. - Чтобы тренироваться на них в стрельбе, - он поднялся на ноги, потянулся и взял винтовку в готовности отправиться в пикет в окопах у реки. - Хоть бы дождь пошел, - сказал он.

Старбак повел новую смену часовых через лес, где в ночи мерцала белым река. Противоположный берег был совершенно черным, ничего нельзя было разглядеть, единственным освещением являлись крохотные белеющие и исчезающие искры костра. Там, на западе, где собирались тучи, темноту над горами разорвала вспышка молнии, и неожиданный голубоватый отблеск высветил силуэт полуразрушенного амбара, где залег пикет, охраняющий идущую вдоль реки проселочную дорогу. Сейчас им командовал сержант Мэллори, и он послал Эдварда Ханта назад, к Старбаку.

- Капитан! Капитан! - позвал Хант.

- В чем дело?

- Боб считает, что на дороге стоит какой-то сукин сын.

Старбак поднялся на ноги.

- Траслоу! Я спущусь к амбару.

Ответом на это заявление был неясный рев, а потом Старбак последовал за Хантом вдоль реки.

- Это всё та молния, - объяснил Хант.

- Ты видел человека?

- Человека и лошадь, - бодро заявил Хант. - Как свои пять пальцев.

Старбак был настроен скептически. За последний год он узнал, насколько обманчивой может быть ночь. Кусты, на которые днем-то и внимания не обратишь, ночью превращались в чудовищную угрозу. Стадо коров можно было принять за стремительную вражескую кавалерию, но с такой же легкостью целый батальон врагов можно было спутать с кукурузным полем. Ночь будила воображение, а воображение боялось врагов и тосковало по безопасности, заставляя темноту соответствовать своим желаниям. Теперь Старбак направился к месту размещения пикета за сломанной стеной амбара. Сержант Мэллори нервничал.

- Там кто-то есть, сэр, - сказал он. - Мы все его видели.

Старбак не видел ничего кроме темноты и слабого мерцания реки.

- Вы его окликнули? - спросил он.

- Нет, сэр, - ответил Мэллори.

Старбак положил винтовку на бруствер и поднес ладони ко рту.

- Кто идет? - крикнул он во все легкие.

Ответом была тишина, лишь дул слабый ветерок и журчала река.

- Мы что-то видели, сэр, - настаивал Мэллори.

- Правда видели, сэр, точно, - подтвердил один из солдат.

- Уверены, что это не старик-чернокожий? - уточнил Старбак.

- Там был человек и лошадь, сэр, - возразил Мэллори.

Старбак снова крикнул и снова не получил ответа.

- Может, они уже убрались отсюда к чертовой матери? - предположил капитан, и как раз когда он произносил эти слова, далекие горы снова прорезала извивающаяся молния, ее тонкая косая линия прочертила силуэт трех вершин, но ближе, гораздо ближе, всполох молнии высветил стоящую рядом с лошадью фигуру не далее как в пятидесяти шагах впереди, по крайней мере, так показалось Старбаку, у которого была лишь секунда, чтобы сфокусировать взгляд и привыкнуть к резкому контрасту белой вспышки и полной тьмы.

• Предыдущая
• 40/101
• Следующая