Смысл жизни - Папаяни Федор - Страница 23

Знание того, что смысл жизни находится за пределами сферы материального благополучия, содержится в догматах практически всех мировых религий: „Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут…“ (Мф. 6:19);

„Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?“ (Мк. 8:36).

Так что же нужно душе? На этот вопрос религии внятного ответа не дают, ограничиваясь заповедями о правилах поведения в обществе.

Любопытна мировоззренческая концепция буддизма. То, что это учение не является религией, признается самими ее приверженцами. Это именно мировоззрение, определяющее цель жизни человека и дающее способы достижения этой цели. Главный буддистский догмат таков: несчастье есть неудовлетворенность желаний; следовательно, счастье есть отказ от желаний; отсутствие желаний есть нирвана. Достижение этого состояния – цель жизни. В нирване личность исчезает, то ли сливаясь с неким абсолютом, то ли просто уничтожаясь как таковая.

Буддизм – весьма оригинальный способ уйти от решения вопроса о смысле существования. Отличие его от прочих „виртуальных наркотиков“, таких, например, как телевидение, в том, что буддизм призывает человека к уходу из мира самым радикальным образом. Если мы принимаем, что смысл жизни человека – в содействии его выживанию как биологического вида, то нирвана оказывается просто формой самоубийства. Что будет, если все ее достигнут? Человечество вымрет… Привлекательность и живучесть буддизма, возможно, объясняются его внутренней противоречивостью. Ведь если абстрагироваться от призыва уйти в нирвану, то останется примерно тот же самый набор моральных норм, как и в большинстве других мировых религий.

Аналогичная буддизму концепция присутствует и в индуизме, который утверждает, будто живое существо проходит через цепь последовательных перерождений, проживая каждый раз новую жизнь в новом теле, человеческом или животном. Этот бесконечный процесс носит название сансары; а поскольку жизнь немыслима без страданий, то и сансарическое существование предписывается считать страданием по своей сути. Отсюда в качестве цели существования индуизм выдвигает освобождение от „колеса сансары“, выход из череды рождений и смертей. Индивидуальный дух при этом не прекращает функционировать, как в буддистской нирване, но сливается с мировым, тем самым фактически завершая все-таки свое индивидуальное существование. Как и в буддизме, стремление к уходу от бытия соседствует в индуизме с бытовыми заповедями, носящими вполне гуманистический характер. Эту противоречивость удачно подметил Р. Киплинг В рассказе „Чудо Пуран Бхагата“ говорится об отшельнике, который некогда был министром могущественного княжества, но затем ушел от мира.

Пуран Бхагат живет в джунглях, довольствуется минимумом необходимого и явно приближается к „освобождению“ от своего существования. Однако в тот момент, когда соседней деревушке угрожает оползень, в отшельнике просыпается порядочный человек. Прежде чем окончательно „освободиться“ – умереть, – Пуран Бхагат поднимает тревогу, и крестьяне успевают перебраться в безопасное место.

Тем не менее, индуизму довелось сыграть весьма печальную роль в истории восточных цивилизаций. Культивируемая им пассивность привела Индию и другие страны под гнет иноземных колонизаторов, на совести которых неисчислимое количество жертв. Кабы не индуизм, может, и не белели бы индийские равнины костями миллионов умерших от голода, как было после британского завоевания.

Где-то на исходе Средневековья родилась концепция прогресса, под которым понималось некое поступательное развитие человеческого общества. Предполагалось, что служение прогрессу и должно составлять смысл жизни каждого порядочного индивидуума. Пусть так – но сразу же начались споры о том, в чем суть этого самого прогресса. Выдвигалось предположение, что прогресс есть „возможно, больший рост счастия возможно большего числа лиц“. Тогда что такое „счастие“? „Идеалом с этой точки зрения могло бы явиться обращение человечества в животное состояние, как сопровождающееся минимальным количеством страданий“, – удачно отметил русский философ С. Н. Булгаков.

Неверно и обратное определение прогресса, как уменьшение страдания. Действительно, „… не всякое страдание заслуживает нашего сочувствия, не то, которое имеет корнем безнравственные стремления данного лица…“

Некоторые считают, что прогресс состоит в „создании условий для свободного развития личности“. Но что такое личность, в чем состоит ее развитие и для чего вообще ей развиваться, в конце концов? Вместо ответа опять получается какое-то жонглирование словами. В результате „прогресс“ постепенно свелся к накоплению материального богатства. Одни полагали, что для этого нужен свободный рынок и частная собственность, другие настаивали на централизованном планировании, однако и здесь, и там ставилась задача чисто материального обеспечения.

Ущербность такой точки зрения кажется очевидной. Другой великий русский философ, B. C. Соловьев, указывал: „Если жизнь единичного человека нельзя привести к одному экономическому знаменателю, то тем менее это возможно для человека собирательного – народа, общества“. И просто удивительно, сколько народу, тем не менее, дало себя убедить в необходимости „служить прогрессу“ – На битву со злом взвейся, сокол, козлом! „Теория прогресса избавляла нас от необходимости думать о смысле нашей жизни, избавляла от ответственности. С постепенным ее крушением эти вопросы вновь возникают в сознании людей…“ Ряд наиболее толковых теоретиков марксизма – в частности, сам Маркс – все же осознавали необходимость как-то разобраться со смыслом жизни. Но тут неожиданным образом получилось, будто бы сама постановка такого вопроса некорректна. Действительно, ведь в марксизме личность есть лишь продукт исторического развития, продукт тех или иных социальных условий. В некотором смысле это не есть самостоятельная личность вообще. Следовательно, кому какое дело, что эта псевдоличность думает о смысле жизни? Историческая необходимость за нее все сама решит и даст соответствующие указания!

„Было тихо и недвижно в воздухе, паруса висели безжизненно, размышляли над своим назначением и роптали на бесцельность мироздания. Но подул сильный ветер и напряг паруса. И вот они уже больше не умствовали по поводу своего назначения, а радостно осуществляли его и уносили корабль в открытое море“, – философствовал, например, Л. Д. Троцкий.

Это как же надо самого себя не уважать, чтобы искренне в такое верить? У Маркса была и еще одна рекомендация: грубо говоря, не заморачиваться. „… Маркс рекомендует одно универсальное средство – „практики“ жизни (die Praxis); достаточно оглушить себя гамом и шумом улицы, и там, в этом гаме, в заботах дня найдешь исход всем сомнениям. Мне это приглашение философские и религиозные проблемы лечить „практикой“ жизни, в которой бы некогда было отдохнуть и подумать… кажется чем-то равносильным приглашению напиться до бесчувствия и таким образом тоже сделаться нечувствительным к своей душевной боли“.

Словом, мы имеем слишком живое ощущение бессмысленности жизни, чтобы увлечься самим голым процессом.

Одно время модно было увлекаться теориями Фридриха Ницше. Отправной точкой всей его философии был отказ от слепой веры, от слепого подчинения чему бы то ни было. (В случае Ницше – христианству.) Слова „Бог умер“ – означали, что человечество повзрослело, что оно не готово довольствоваться религиозными догмами, не имеющими рационального объяснения.

Но оказалось, что при отсутствии и веры, и знания человек хватается за случайные и сиюминутные вещи, придавая им статус высших жизненных ценностей. „Жизнь для меня тождественна инстинкту роста, власти, накопления сил, упрямого существования; если отсутствует воля к власти, существо деградирует“, – пишет Ницше. Рост – куда? Воля к власти – зачем? Почему полнота жизни заключается именно в них, а не в чем-либо еще? А другие вон утверждают, будто смысл существования человечества – в познании им окружающего мира: „Отыскание истины должно быть целью нашей деятельности; это единственная цель, которая достойна ее“. Так к чему же стремиться – к власти, к истине или к севрюжине с хреном? Выбор делается абсолютно произвольно, что нас никак не может устраивать.