Этот бессмертный - Желязны Роджер Джозеф - Страница 35

• Предыдущая
• 35/41
• Следующая

Нас снесли в расщелину и бросили на камни.

Морбай снял винтовку с предохранителя и отступил на шаг.

– Распутайте грека и привяжите его вон к тому каменному столбу, — приказал он, делая знак стволом винтовки.

Воины повиновались и накрепко привязали меня за руки и за ноги.

Камень был гладкий, сырой, и смертельная опасность, исходившая от него не нуждалась в комментариях.

Тем же способом они привязали и Хасана футах в восьми справа от меня.

Морбай поставил фонарь на землю, и мы оказались в полукруге желтого света. Четыре курета стояли рядом с ним, как изваяния демонов.

Он ухмыльнулся и прислонил винтовку к камню позади себя.

– Это Долина Сна, — сказал он, обращаясь к нам. — Кто здесь засыпает, больше не просыпается. При этом мясо не портится; мы его держим про запас на случай голодных лет. Но прежде чем мы вас тут оставим… — тут он поглядел на меня. — Вам видно, где я поставил винтовку?

Я ничего не ответил.

– Я думаю, Уполномоченный, что ваши кишки дотуда дотянутся. В любом случае, я постараюсь выяснить, так ли это.

Он вытащил из-за пояса кинжал и направился ко мне. Четверо полулюдей двинулись вместе с ним.

– Как вы думаете, у кого из вас больше требухи, у вас или у араба?

Никто из нас не ответил.

– Сейчас вы оба это узнаете, — произнес он сквозь зубы. — Вы первый!

Он взялся за мою рубашку и разрезал ее спереди сверху вниз.

Медленным выразительным жестом он повертел клинком в нескольких дюймах от моего живота, внимательно глядя мне в лицо.

– Вам страшно, — сказал он. — По вашему лицу это пока не заметно, но скоро станет заметно.

Потом он продолжил:

– Смотрите на меня! Я буду погружать нож в ваше тело очень-очень медленно. А когда-нибудь потом я вами пообедаю. Что вы об этом думаете?

Я рассмеялся. Внезапно все это показалось мне смешным.

Его лицо перекосилось, а потом не мгновение приняло озадаченное выражение.

– Вы что, Уполномоченный, от страха сошли с ума?

– Перья или свинец? — спросил я его.

Он знал, что это означает. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, и тут услышал, как футах в двенадцати стукнул камешек. Голова его повернулась в том направлении.

Последнюю секунду своей жизни он потратил на вопль — Бортан в своем прыжке размазал его по земле, а потом голова Морбая оказалась оторвана от плеч.

Явился мой адский пес.

Куреты закричали от ужаса, потому что глаза у него были как раскаленные угли, а зубы как циркулярная пила. Голова его располагается на такой же высоте, как голова рослого мужчины. Куреты выхватили мечи и бросились на него, но у него бока, как у броненосца. Собачка в четверть тонны весом — вот каков мой Бортан… Это не совсем то, о чем писал Альберт Пэйсон Терхьюн.

Бортан занимался делом добрую минуту, и когда он закончил, никого из них не осталось в живых: все они были разорваны в клочья.

– Что это? — спросил Хасан.

– Щенок — я нашел его в мешке в бухте; он был слишком крепок, чтобы утонуть, — сказал я. — Моя собака. Бортан.

На мягкой части его плеча была небольшая рана. Он не мог получить ее в этой драке.

– Он сперва разыскивал нас в деревне, — сказал я, — и они пытались его остановить. Сегодня погибло много куретов.

Пес подбежал и стал лизать мое лицо. Он вилял хвостом, повизгивал и сопел по-собачьи, крутился волчком, как щенок, и бегал кругами. Он прыгал на меня и снова лизал мое лицо. Потом он вновь отбежал и стал скакать по разорванным трупам куретов.

– Хорошо, когда у мужчины есть собака, — произнес Хасан. — Я всегда любил собак.

Пока он это говорил, Бортан его обнюхивал.

– Ты вернулся, старая грязная псина, — сказал я ему. — Ты что, не знаешь, что собаки вымерли?

Он завилял хвостом, снова подошел ко мне и лизнул мою руку.

– Жалко, я не могу почесать тебя за ухом. Но ты же знаешь, что я бы это с удовольствием сделал, правда?

Он повилял хвостом.

Я разжал и сжал правый кулак, насколько позволяли веревки, и при этом повернул голову в ту же сторону. Бортан смотрел, его влажные ноздри возбужденно дрожали.

– Руки, Бортан. Чтобы меня освободить, нужны руки. Руки, чтобы развязать веревки. Ты должен сходить за ними, Бортан, и доставить их сюда.

Он подобрал одну из валявшихся на земле рук и положил ее к моим нога, а потом поднял глаза и повилял хвостом.

– Нет, Бортан. Живые руки. Руки друзей. Руки, чтобы меня развязать. Ты понял?

Он лизнул мою руку.

– Иди и отыщи руки, чтобы меня освободить. Приставленные к телу и живые. Руки друзей. А теперь давай быстро! Пошел!

Он повернулся и затрусил прочь, потом остановился, еще раз взглянул назад и стал подниматься по тропе.

– Он все понял? — спросил Хасан.

– Думаю, да, — ответил я. — У него мозги не как у обычной собаки, и у него было очень много времени — гораздо больше, чем отпущено людям, — чтобы научиться понимать.

– Тогда будем надеяться, что он найдет кого-нибудь достаточно быстро, пока мы еще не заснули.

– Да.

Мы продолжали там висеть. Ночь была холодна.

Ждать нам пришлось долго. В конце концов мы потеряли счет времени.

Мышцы у нас были сведены судорогой и болели. Нас покрывала засохшая кровь из бесчисленных мелких ран. Мы были все в синяках. Нас мутило от усталости и бессонных ночей.

Мы продолжали там висеть, и веревки врезались нам в тело.

– Ты думаешь, они доберутся до твоей деревни?

– Мы им обеспечили хороший старт. Я думаю, у них приличные шансы.

– С тобой всегда трудно работать, Караги.

– Я знаю. Я сам тоже это заметил.

– Помнишь, мы тогда летом гнили в башнях на Корсике.

– Угу.

– Или марш-бросок до Чикаго, когда мы потеряли все снаряжение в Огайо.

– Да, тогда был тяжелый год.

– Подумай, Караги, у тебя всегда неприятности. Ты просто рожден, чтобы дергать тигра за хвост — так говорят о людях вроде тебя. С такими трудно быть рядом. Что касается меня, то я люблю тишину и тень, книгу стихов, мою трубку…

– Тихо! Я что-то слышу!

Это был цокот копыт.

В конусе света от упавшего фонаря появился сатир. Двигался он нервно, переводя глаза с меня на Хасана, потом обратно, вверх, вниз, кругом, за нас.

– Помоги нам, малыш с рожками, — сказал я по-гречески.

Он осторожно приблизился.

Заметив кровь и разорванных в клочья куретов, он повернулся, будто собираясь бежать.

– Вернись! Ты мне нужен! Это я — тот, который играл на свирели.

Он остановился и опять повернулся к нам; ноздри его вздрагивали, раздуваясь и опадая. Заостренные уши дернулись.

Он вернулся обратно; на почти человеческом лице появилось страдальческое выражение, когда пришлось идти через запекшуюся кровь.

– Нож. Вон там, у моих ног, — сказал я, показывая глазами. — Подбери его.

Ему, видимо, претило даже касаться чего-либо, сделанного руками человека, в особенности оружия.

Я просвистел последние такты моей последней мелодии.

«Скоро ночь, скоро ночь, скоро ночь…» Его глаза повлажнели. Он вытер их тыльной стороной мохнатых кулачков.

– Возьми нож и разрежь на мне веревки. Возьми его. Не так, ты порежешься. Другим концом. Вот так.

Он взял нож как следует и посмотрел на меня. Я шевельнул правой рукой.

– Веревки. Разрежь их.

Он разрезал. Это заняло у него двадцать минут, а у меня на руке остался кровавый браслет. Мне пришлось постоянно двигать рукой, чтобы он не проткнул мне артерию. Но он все же освободил мою руку и теперь выжидательно глядел на меня.

– Теперь дай мне нож, а остальное я сделаю сам.

Он вложил нож в мою протянутую руку.

Я взял его, и через несколько секунд был на свободе.

Когда я освободил Хасана, сатир уже исчез. Я услышал лишь отдаленный цокот копыт.

– Дьявол простил меня, — сказал Хасан.

Мы как могли быстро удалились от Горячего Пятна, обогнули селение куретов и продолжили путь дальше к северу, пока не вышли на тропу — я узнал ее, она вела в Волос. Бортан ли отыскал сатира и каким-то образом убедил его прийти к нам, или же сатир сам наткнулся на нас и узнал меня — этого я не мог знать наверняка. Бортан, однако, не вернулся, так что я склонялся к последнему варианту.

• Предыдущая
• 35/41
• Следующая