Дневники св. Николая Японского. Том Ι - Святитель Японский (Касаткин) Николай (Иван) Дмитриевич - Страница 44

23 генваря 1880. Среда, в 11 часов вечера

Утром пришел укупорщик от Федора Николаевича и взял мерки с икон Владыки, чтобы сделать жестяные и деревянные ящики. Всех будет шесть ящиков, в том числе один для резных икон и книг. О цене условится сам Федор Николаевич. Ящики предположены к отправлению на судне Добровольного флота из Одессы до Нагасаки. Константин Петрович Победоносцев предложил это безденежно. Ящики будут готовы через неделю, но до Одессы со всеми перекладками по железным дорогам нужно полагать месяц; судно же отправляется в первых числах марта. Попрощался с о. Анастасием (о. Василий Опоцкий). Бедняге не хотелось очень опять ехать инспектором Минской семинарии; сам виноват — зачем отказался от ректуры в Пермской Семинарии. Вообще, из вдовых священников выходят поломанные натуры: такой и о. Анастасий, хоть сам он не сознает это. Обещался писать ко мне, и я к нему. Слуга его Степан поступает ко мне на место Андрея, сегодня отправившегося восвояси. Вечером заехал к Путятиным. Ольга Евфимовна очень одушевлена мыслью об Японии; но долго, пока граф будет жить, ей не быть там. У Федора Николаевича, по обыкновению, провел приятно час. Пришедшее сегодня письмо о. Анастасия так же печально вестями о Семинарии, как прежние. О. Владимир — плохой администратор и психолог, видно. О пьянстве, биче Савабе — плохие вещи, и они там не умеют устранить их! — У Александра Алексеевича Желобовского, протоиерея Кавалергардского Полка, на Захарьенской, досиделся до разнокалиберного общества; скучно стало, попросил для просмотра книжки его, чтобы решить, нужно ли их в числе пятидесяти экземпляров, и ушел около десяти часов. Ему это, кажется, неприятно было; мол, «не пожертвую из Церкви сосудов»; но едва ли сделает это. Сын его уже чиновник; воспитывался в коммерческом училище; жена в отлучке по случаю смерти дяди. Интересен рассказ его о приеме его Владыкой — прежде и в сегодня рассказанном случае: по выслушании, молча благословение, — значит, удаляйся, — просьба тщетна. — Вернулся по сквернейшей дороге на дрожках. Там–сям горели плошки — знаменовать радость, что сегодня вернулась из Канн Государыня; приехала благополучно. Идя к Желобовскому (обещался быть у него в прошлую среду у П. П. [Павла Парфеновича] Заркевича, с которым он там мило пел песенку), застал его в Церкви, только что окончившим свадьбу. Он ушел еще дать молитву, а я остался осмотреть Церковь; видел Георгиевские штандарты, данные за 1812 год; кавалергард, показывавший церковь, оказался не знающим, чей мундир под стеклом (Николая Павловича, а он назвал Екатерины)… Рассказ потом Желобовского, как кавалергарды разорвали у него одеяло выстрелом, — как лошади ранят их. Желобовский с расстегнутым воротом и Ал. И. [Алексей Иванович] Парвов и гости; его приветствие в Церкви «все ждал Вас» и рекомендации к алтайским миссионерам; встреча с Василием Ивановичем, секретарем Митрополита и его рассказ о доме в Боровичах, арендуемом И. Суздальцевым за 300 рублей в год.

24 генваря 1880. Четверг

Целый день пробыл дома. Утром был у Дмитрия Дмитриевича, потом пришел Андо и просидел до третьего часа. Он серьезно занимается; с большою пользою слушает университетские лекции и, кажется, вполне понимает их. Прочитал ему из письма о. Анатолия место о певчих и о «благочестивейшем», и он находит возмутительным. Дал брошюрки «Япония и Россия» ему и чрез него Ниси и Оомаю. — В четыре часа сходил в баню, после чего опасно было бы идти куда–нибудь в город. Да и надоело же таскаться все; на одних извозчиков сколько расхода — почти единственный пока расход мой здесь. — Сегодня, когда просматривал вчерашний номер «Кёоквай Хооци», так зазвучала внутренняя струнка, манящая на дело…

25 генваря 1880. Пятница

Утром зашел от Митрополита протоиерей Рождественской на Песках Церкви, о. Николай Парийский, со списком пожертвований от Больше–Охтинской Духовской Церкви; посоветовал, между прочим, завести светских сотрудников Миссии из купцов, как есть у афонцев такие, посоветовал также попросить у каждого архиерея по облачению, в знак духовного единения; звал к себе обедать в воскресенье и обещался сходить со мною к Гвоздеву касательно починки и почистки риз на иконах и прочем к какой–то старухе–жертвовательнице. По уходе его я отправился на Большую Охту в дрожках; дорога прескверная, где не расчищен с улиц лед; ехали чрез Неву по лужам, впрочем, начавшим замерзать от поднявшегося холодного ветра. Сначала проехали в Кладбищенскую Георгиевскую Церковь; там две Церкви — служенье везде кончилось; прошел по кладбищу, чтобы взглянуть на памятники; что за густота населения на петербургских кладбищах! До конца кладбища не мог дойти. Вернувшись, заехал в Духовскую Церковь. Пока пришел о. дьякон — Георгиевский, полчаса осматривал Церковь. Архитектура правильная, стройная; купол — подражание Александро–Невскому; с окон в куполе проведены трубки для стока с подоконников воды от потения стекол, — чем сохранена чистота купола; внизу у подоконников также везде устроены жестяные желобки с отверстиями в одном конце и четвероугольными водоприемниками, подвешенными снизу. Так как на Большой Охте народ все больше резчики, золотильщики и столяры, то резьба и позолота иконостаса превосходная, киот тоже; над престолом устроена резная сень в виде красной с золотом занавеси с летящими с четырех углов ангелами; вообще, резных ангелов везде множество; даже клироса украшены ими, и крылья у них истерты руками причетников; в иных местах устроены ангелы, держащие в руках довольно большие иконы Спасителя и Божией Матери. В алтаре в первый раз здесь видел икону: «Жертву не восхотел, тело же совершил ми еси», — и Бог Отец держит на коленях умершего Бога Сына, а кругом ангелы с орудиями крестных старадий. Икона на холсте очень большая и довольно хорошая — по правую сторону от престола. О. диакон, пришедши, показал жертвуемое: воздухи и пелены — очень хорошие есть; прочее взял больше из вежливости; образов же в другой Церкви, куда повели показать, — на холсте — больших, совсем не мог взять — старье ужасное, и все очень неизящно. Сюда же подошел священник о. Измаил Спасский, бывший на старшем курсе, когда я был в Академии. Долго потом с о. диаконом в Церкви мы ждали покровов из кладбищенской Церкви и тридцать рублей денег от старосты; покровы принесли, и о. диакон смело пожертвовал оба, хотя один из них был вычеркнут протоиереем из списка; за деньгами велели после побыть у о. протоиерея. О. диакон рассказал, между прочим, как инспектор Семинарии Нечаев несправедливо преследовал его детей и заставил исключиться; оба они теперь уже на службе, кончив курс в других заведениях. — Привезши воздухи и покровы домой, отправился во Владимирскую Церковь, когда звонили к вечерне. О. протоиерей Соколов оказался отдыхающим, и я безуспешно вернулся. Вечером отправился к Путятиным, застал всенощную, служимую о. Алексеем Колоколовым, — завтра сорок дней после смерти графини. — После всенощной чай; были княгини Орбелиани, Дашкова; спор с графом о способах улучшения духовенства; он ужасно против нынешних семинарий. После у Евгения Евфимовича, у которого застал молодого Дашкова, собирающего старые гравюры, как Евгений — старые книги. Ночевал там; на сон прочитал в «Новом Времени» фельетон, где описывается «захудалая» знать и образчик ее Чернышев, мутящий Миссию в Иерусалиме.

26 генваря 1880. Суббота

Думал встать в половине седьмого, чтобы к семи поспеть к Обедне в Лавру, помолиться о графине и вынуть просфору, так как не могу быть на Обедне и Панихиде с графом и семейством в Георгиевской общине, ибо обещался в двенадцатом часу отправиться с протоиереем В. И. [Василием Ивановичем] Барсовым к их церковному старосте. Проспал до восьми, наскоро одевшись и умывшись, отправился в Лавру. Утро было превосходное, небо чистое, отсутствие снега и утренний холодник при этом совершенно напомнил Японию, как по холодным утрам ранней весной гуляешь над обрывом. По улицам бежали ребятишки в школу, шел, побрякивая шпорами, кавалерист с корзинкой в руках; должно быть, у жены, а не то у кумы ночевал, которая прогнала его теперь в мелочную лавочку за провизией… Зашел в просфорную за просфорой; пять послушников катали тесто для просфор. Зашел потом в Собор, чтобы попросить на проскомидии вынуть частицу за упокой графини Марии. К о. Иосифу, чтобы попросить его несколько позднее отправиться к Ермаковой, так как хотелось до того побыть с Барсовым у старосты. Чрез о. Иосифа получил от Вахрушевой двадцать экземпляров азбуки с предложением еще сколько нужно. О. Иосиф согласился и сам заехать к старосте, несколько знакомому с ним. Но вернувшись домой, я нашел записку от Барсова, что к старосте нужно к двум часам, находя невозможным совместить два визита, я попросил Барсова после познакомить меня со старостой; и в первом часу мы отправились с о. Иосифом к С. И. [Софье Ильиничне] Ермаковой — в наемной карете, три рубля с двенадцати до шести часов. Когда прибыли, оказалось, что Софья Ильинична давно уже ждала нас, приготовив закуску и чай; вместе с нею ждал и архитектор Александр Васильевич Малов (внук известного протоиерея Малова), чтобы показать нам ремесленное училище Цесаревича Николая, стоящее, кажется, под главным заведыванием Николая Андреевича Ермакова. Хозяйка приняла с крайнею предупредительностию; совестно было, что заставили ее долго ждать, но вина была о. Иосифа, который условливался о времени, и дурной дороги. Тут же была ее племянница, поступающая в Крестовоздвиженскую Общину сестер Милосердия, — кроткая, тихая, вдумчивая девушка. Падчерица Ермаковой — курсистка, слушающая у Бестужева–Рюмина и других высший курс словесности, истории и математики; ее не было. Обещалась приехать Анна Ивановна Громова, жена Ильи Федулыча, но почему–то не приехала. Была приготовлена закуска, за которую тотчас и усадила хозяюшка; племянница угощала кофе и чаем. Софья Ильинишна рассказывала, как основался ее приют для детей убитых офицеров; началось с небольшого кружка ее с знакомыми — сначала помогали сербам, потом вдовам убитых добровольцев, затем вдовам убитых на войне, и кончилось теперешним. Капиталу собрано ею более двухсот тысяч — и это основной капитал, процентами которого будет содержаться заведение; предполагаемые же каменные здания будут строиться экономически: Малов безденежно составил проект и будет заведывать постройкой, кто пожертвует кирпич, кто дерево и прочее. Ермакова рассказывала, как приют хотели отнять у их общества под Великих Князей Сергия и Павла, то есть под управление канцелярии их, как она отстояла его, — как она собирает деньги, развозя по знакомым билеты на благотворительные маскарады и прочее, как трудно было собрать детей, ибо матери не решаются расстаться с ними; дальнейшие наборы в приют предположены из детей бедных офицеров, так что он никогда не прекратится. — После закуски Малов повел показать ремесленную школу. Она существует шесть лет, и ныне был первый выпуск; четырех отправили за границу усовершенствоваться в ремеслах, прочих расхватали в разные ремесленные заведения. Учеников триста, но желающих поступать до того много, что на двадцать вакансий было до трехсот кандидатов; принимают из всех сословий; много гимназистов, не могших продолжать учение в гимназии. Курс шестигодичный; преподают, кроме ремесел, почти все гимназические науки, за исключением языков; принимаются с двенадцати лет; первые три года занимаются только науками; дальнейшие три — науками и ремеслами, по желанию; столярным, и вместе резчичьим, и слесарным. Работы задают, точно задачи на сочинения; самый первый урок — выстрогать доску, потом — брусок, шестисторонник, — сделать ящичный спай и так далее. Если что испортил — начинать сызнова. Вместе с тем преподается рисование и лепка; кому назначена какая резьба, тот должен сам прежде сделать рисунок вещи, потому вылепить ее из глины, потом из гипса и затем уже вырезать. Мы осмотрели классные комнаты, весьма светлые и чистые, небольшой музей вещей, сделанных воспитанниками — стальных, медных, резных и столярных; некоторые из этих вещей, как шкаф с резьбой и стол, были на Парижской выставке и получили медали; на некоторых вещах написаны цены для покупателей; осмотрели потом химический и физический кабинеты, Церковь, спальни — с американскими матрасами, набитыми травой; ученики в то время собирались в город, в множестве переодевались в спальнях, — столовую, где только что кончен был обед, — мастерские: столярную, резчицкую и слесарную; в последней идет приноровление ее к употреблению первого двигателя станков, — машина в три лошадиные силы ставится в соседнем отделении; доселе ученики ходили работать в технологический институт, когда требовалось делать что–либо трудное; здесь же указывали рабочие станки, уже сделанные учениками. Так как ныне, в субботу, нет послеобеденных классов, то ученики ходили толпами по комнатам, коридорам и за нами. В заключение слушали пение: учитель под фортепьяно разучивал с тенорами и басами какой–то концерт, где басы кричали: «честь» — очень сильно, хотя и так молодые. — Зашли к архитектору в соседнем доме; рассказал про себя, как он бедствовал, пока не стал работать по благотворительным учреждениям, gratis, [29] а теперь у него уже дом, значит gratis–то иногда бывает очень полезно. На стене портрет знаменитого деда, протоиерея Малова; дал на память вид школы, а в школе подарили стальную спичечницу. — Вернувшись, просидел у себя с о. Иосифом часов до семи; он рассказывал об о. Геласии, которого совершенно в руки забрал его келейник Пимен и потворствует его слабости; о другом цензоре — о. Арсении, авторе Летописи, его нелюдимстве и неровности характера, об Аскоченском и отношениях его к цензуре, об издателе «Рассвета», еврее, к которому и согласились вместе съездить. — В девять часов отправился к И. П. [Ивану Петровичу] Корнилову; и то еще было рано, застал у него одного барона Эренбурга, обратившегося в Православие чеха, ныне киевского помещика; мало–помалу собрались гости, все больше лысые или седые, — ученые или служащие по Министерству народного просвещения. Между прочими были Князь Павел Петрович Вяземский, [30] брат поэта и дядя жены графа Шереметева, — поэт Полонский, служащий цензором, опять Александр Львович Апухтин, Василий Васильевич Григорьев, П. И. Савваитов, П. А. [Петр Андреевич] Гильтебрандт и прочие. Говорили в разных группах разное: князь Вяземский — об иконописи, Полонский — нечто из своей жизни, Апухтин — о Польше и о том, что там скоро опять будет восстание (распоряжение его о «форме» в Варшавском университете, наполовину недосказанное и послужившее причиною волнения студентов)… Часов в двенадцать сели за закуску — два блюда — жаркое и желе, для меня — рыба — веселый разговор старых университантов, — на мой вопрос Григорьеву о спиритах Бутлерове и Вагнере, рассказ его о Дале, — о том, как Бутлеров и Вагнер только утверждают, что «что–то» есть, и исследуют. Вернулся домой в половине третьего, когда уже время было отворять ворота к утрени.