Батальон смерти - Родин Игорь П. - Страница 17

• Предыдущая
• 17/72
• Следующая

– Вас что-то беспокоит? – спросил он Яшу. – У вас, кажется, лихорадка. Дайте-ка я вас осмотрю.

В результате доктор дал заключение, что Яше необходимо лечь в больницу. Яша, конечно, над этим посмеялся. По секрету доктор сообщил князю Гайтемурову, что нервы у Яши совершенно расстроены и что жить с ним небезопасно, так как он может убить из-за пустяка. Доктор настаивал на моем немедленном отъезде. Но я колебалась. Вскоре последовал новый скандал. Яша и впрямь предпринял еще одну попытку убить меня, но его остановили. Чаша была переполнена. Я решилась бежать.

Воображение денно и нощно уносило меня на поля сражений, мне слышались стоны раненых собратьев. Отголоски столкновения могучих армий доносились до самых глухих мест Северной Сибири. Все полнилось слухами о победах и поражениях на фронте, и люди шепотом рассказывали друг другу о реках крови и нескончаемых потоках раненых, устремившихся на сибирские просторы. Мое сердце рвалось туда – в кипящий котел войны, чтобы принять крещение в огне и закалиться в лаве. Мною овладел дух самопожертвования. Моя страна звала меня. И какая-то непреодолимая внутренняя сила толкала вперед…

Я только выжидала момент, когда Яша в очередной раз уедет на несколько дней. Это случилось в один из сентябрьских дней. Несколько якутов пришли к Яше, и он уехал с ними. Оставшись одна, я остригла волосы, переоделась в мужскую одежду и запаслась на дорогу двумя буханками хлеба. У меня было совсем немного денег, но просить взаймы не стала, потому что не хотела никого в колонии посвящать в свои планы.

Был вечер. Крадучись я вышла из Амги и направилась в Якутск. Предстояло пройти двести верст. Ночью я шла так быстро, как только могла. Идти днем не решалась из боязни быть узнанной. К рассвету я прошла пятьдесят верст.

Несколько раз на пути встречались якуты, и я отвечала на приветствия на их языке, который к тому времени уже освоила. В темноте они, должно быть, принимали меня за якутку. В остальном ничего особенного во время этого путешествия не приключилось. Дорога была сухая, погода теплая, и только звезды освещали путь да сердце часто стучало в груди в такт шагам.

Когда занялся день, я остановилась у прозрачного ручья и позавтракала хлебом с холодной водой. Потом сделала себе постель из веток в небольшой ямке близ дороги, легла, укрылась ветками же и проспала весь день. Проснулась я уже вечером, помолилась Богу, поела немного хлеба с водой и продолжила путь. Шесть ночей ушло на то, чтобы добраться до Якутска. Питалась только хлебом и водой, а днем спала в укромных местах у дороги.

В Якутске был уже новый губернатор. Барон Крафт уехал в Западную Европу к жене на какой-то курорт, который с началом войны перешел в руки противника. Барон оказался в плену и вскоре умер. Новый губернатор принял меня очень хорошо и удовлетворил мою просьбу о возвращении домой в Томск за казенный счет. Он даже предложил провожатого для охраны моей персоны.

Побег вполне удался, но на сердце было тяжело. Перед глазами вставал Яша, снедаемый горем, отчаянно ищущий, зовущий меня. Совесть взывала к ответу. Хорошо ли, справедливо ли было оставлять Яшу одного в богом забытой Амге? Разве не клялась я ему в вечной преданности? Не мой ли прямой долг оставаться с ним до конца? Так, может быть, вернуться к нему и оставить эту дикую выдумку – отправиться на войну?

Я колебалась. Но с другой стороны, разве не верно, что Яша стал заядлым картежником? Разве жизнь с ним не становилась для меня опасной? Быть верной Яше не значит погибнуть вместе с ним, а попытаться спасти его. Так говорил мне мой внутренний голос. И действительно, мысль спасти Яшу, вырвать его из той среды, в которой он погряз, полностью овладела моим воображением. Но можно ли сделать это иначе, чем, отличившись на войне, написать прошение царю в его защиту?

Так вновь и вновь мысли мои возвращались к войне. Я попросила знакомого написать от моего имени письмо Яше. Извинившись, что так неожиданно покидаю его, я сообщила о своем намерении отправиться в Томск, чтобы записаться в армию солдатом, уйти на фронт, проявить себя там, а потом обратиться к царю с прошением о помиловании, дабы государь позволил нам вернуться к мирной жизни в Сретенске.

Таков был мой план, но Провидение не даровало мне мира и разрушило мои мечты. Я думала, что война продлится несколько месяцев, а она затянулась на несколько лет, погрузив Россию во мрак, заронив семена революции. Она несла людям смерть, голод и разрушение и в то же время давала жизнь росткам нового мирового порядка. В те штормовые годы Яша перестал интересовать меня, а потом я навсегда вычеркнула его из своей жизни. Но в ту памятную осень 1914 года, когда я в последний раз прощалась с холодным северным краем, садясь на баржу, чтобы ехать в Иркутск, а оттуда в Томск и далее на фронт, он все еще оставался в моем сердце.

Почти два месяца добиралась я домой из Якутска – водой, поездом и пешком. Война чувствовалась повсюду. Баржа на Лене была полна рекрутов. В Иркутске бросалось в глаза обилие людей в военной форме; по улицам то и дело маршировали направлявшиеся к вокзалу полки солдат, пробуждая в сердцах обывателей воинственный дух. Мой провожатый покинул меня сразу по прибытии, и пришлось самой обращаться к властям за содействием, чтобы продолжить путешествие.

Сердце громко стучало, когда я сошла с поезда в Томске. Целых шесть лет меня не было в этом городе. Слезы застилали взор, когда я шла по знакомым улицам. Вот здесь, в двухэтажном доме, впервые познала я непостоянство мужской любви. Это было десять лет назад, во время русско-японской войны, и мне тогда исполнилось пятнадцать. А вон в той маленькой, уже обветшавшей лавочке, где и сейчас вижу склонившуюся за конторкой фигуру Настасьи Леонтьевны, я провела пять лет отрочества, обслуживая покупателей, моя полы, стирая и латая одежду. Но следует признать, что это долгое ученичество под суровым надзором Настасьи Леонтьевны пошло мне на пользу, помогая в последующие годы. А вот и труба, над которой вьется дымок. Это тот самый дом, в котором около восьми лет назад началась моя замужняя жизнь и где я в полной мере испытала жестокость мужского нрава. И вот, наконец, подвальный этаж, где мои отец и мать прожили семнадцать лет.

Я распахнула настежь дверь. Мама пекла хлеб и не сразу обернулась. Как же она постарела! Как опустились ее плечи, как побелели волосы! Она резко повернула голову и какую-то долю секунды удивленно смотрела на меня. Комок подкатил у меня к горлу, слова замерли на устах.

– Маня! – воскликнула она, бросаясь ко мне и заключая меня в объятия.

Мы плакали, целовали друг друга и снова плакали. Мама вознесла горячую молитву Пресвятой Богородице и поклялась, что никогда больше не отпустит меня от себя. Хлебы сгорели почти до углей, позабытые в печи в суматохе, вызванной моим возвращением. Пришел отец, и я увидела, что он тоже сильно постарел. Он ласково поздоровался со мной: видно, годы смягчили его грубую натуру.

Я побывала у старых друзей. Очень обрадовалась встрече со мной Настасья Леонтьевна. Сестра Афанасия Бочкарева, моего первого мужа, тоже встретила меня приветливо, несмотря на то что я убежала от ее брата. Она хорошо знала, насколько он был жесток и груб. Мне сообщили, что Афанасия забрали в армию в первые дни войны и что, по рассказам, он был в числе первых взятых немцами военнопленных. Я о нем больше никогда не слышала.

Первые три дня по приезде я отдыхала. С фронта шли волнующие новости. Там разворачивались сражения. Наши солдаты в одних местах отступали, а в других наступали. И я желала обрести крылья, чтобы полететь им на помощь. Сердце мое томилось и болело.

«А ты знаешь, что такое война? – спрашивала я себя. – Это вовсе не женское занятие. И ты, Маруся, должна быть твердо уверена, что не осрамишь себя. Достаточно ли ты сильна духом, чтобы встретить достойно все испытания и ужасы этой чудовищной войны? Хватит ли сил у тебя, чтобы пролить кровь и выдержать все тяготы войны? Так ли твердо твое сердце, чтобы устоять против тех соблазнов, которые тебе придется испытать, живя среди мужчин? Отыщи в своей душе правдивый и мужественный ответ».

• Предыдущая
• 17/72
• Следующая