Конец главы. Том 1. Девушка ждет. Пустыня в цвету - Голсуорси Джон - Страница 12

• Предыдущая
• 12/130
• Следующая

– А что это за муха?

– Бу-бу – это такая муха, Роналд, которая садится тебе на икры и выводит там целое потомство.

– Ой!

– Так вот, я рассказывал, когда вы меня перебили, что побережье кишело единорогами. Звали этого человека Маттагор, и с единорогами он управлялся очень ловко. Выманив их на берег кринибобами…

– А что такое кринибобы?

– По виду они похожи на клубнику, а по вкусу на морковь. Так вот, приманив единорогов, он подкрадывался к ним сзади…

– Как же он мог подкрадываться к ним сзади, если их нужно было заманивать кринибобами?

– Он нанизывал кринибобы на верёвку, сплетённую из древесных волокон, и натягивал её между двух могучих деревьев. Как только единороги принимались поедать плоды, Маттагор вылезал из-за куста, где прятался, и, бесшумно ступая – он ходил босой, – связывал им попарно хвосты.

– А они не чувствовали, как он им связывает хвосты?

– Нет, Шейла. Белые единороги ничего хвостом не чувствуют. Потом он снова прятался за куст и начинал щёлкать языком. Единороги пугались и убегали.

– И у них отрывались хвосты?

– Никогда. Это было очень важно для Маттагора, потому что он любил животных.

– Значит, единороги больше не приходили?

– Ошибаешься, Ронни. Они слишком лакомы до кринибобов.

– А он ездил на них верхом?

– Да. Он часто вскакивал им на спину и уезжал в джунгли, стоя на двух единорогах сразу и посмеиваясь. Так что под его охраной, как сами понимаете, пироги были в безопасности. Сезон дождей ещё не начался. Поэтому акул было немного, и экспедиция уже собиралась выступать, как вдруг…

– Дальше, дальше, дядя Эдриен. Это же мамочка.

– Продолжайте, Эдриен.

Но Эдриен молчал, не сводя глаз с приближавшегося к нему видения. Наконец он перевёл взгляд на Шейлу и заговорил опять:

– Теперь вернусь назад и объясню вам, почему луна играла во всём этом такую важную роль. Экспедиция не могла выступить, пока луна не приблизится и не покажется людям сквозь деревья.

– А почему?

– Сейчас расскажу. В те времена люди, и особенно это племя уодоносов, поклонялись всему прекрасному – ну, скажем, такому, как ваша мама, рождественские гимны или молодой картофель. Все это занимало в их жизни большое место. И прежде чем за что-нибудь приняться, люди ожидали знамения.

– А что такое знамение?

– Вы знаете, что такое "аминь"? Оно всегда следует в конце. А знамению полагается быть в начале, чтобы оно приносило удачу. И оно обязательно должно было быть прекрасным. В сухое время года самой прекрасной вещью на свете считалась луна, и уодоносы ожидали, чтобы она приблизилась к ним сквозь деревья – вот так же, как мама вошла к вам сейчас через двери.

– Но у луны же нет ног!

– Правильно. Она плывёт. И в один прекрасный вечер она выплыла, несравненно светлая, такая ласковая и лёгкая, с такими ясными глазами, что все поняли – экспедиция будет удачной. И они пали ниц перед ней, восклицая: "Знамение! Не покидай нас, луна, и мы пройдём через все пустыни и все моря. Мы понесём твой образ в сердце и во веки веков будем счастливы счастьем, которым ты нас даришь. Аминь!" И, сказав так, уодоносы с уодоносами, уодоноски с уодоносками стали рассаживаться по пирогам, пока наконец все не уселись. А луна стояла над вершинами деревьев и благословляла их взглядом. Но один человек остался. Это был старый уодонос, который так любил луну, что забыл обо всём на свете и пополз к ней в надежде припасть к её ногам.

– Но у неё же не было ног!

– Он думал, что были: она казалась ему женщиной, сделанной из серебра и слоновой кости. И он все полз и полз под деревьями, но никак не мог до неё добраться, потому что это всё-таки была луна.

Эдриен замолчал. На мгновение воцарилась тишина. Затем он сказал: "Продолжение следует", – и спустился в холл, где его нагнала Диана.

– Вы портите мне детей, Эдриен. Разве вы не знаете, что басни и сказки отбивают у них интерес к машинам? Когда вы ушли, Роналд спросил: "Мамочка, неужели дядя Эдриен на самом деле верит, что ты – луна?"

– И вы ему ответили?..

– Дипломатично. Но они сообразительны, как белки.

– Что поделаешь! Спойте мне "Мальчика-водоноса", а то скоро явится Динни со своим поклонником.

И пока Диана играла и пела, Эдриен смотрел на неё и поклонялся ей. У неё был красивый голос, и она хорошо исполняла эту странную, незабываемую мелодию. Едва замерли последние звуки "Водоноса", как горничная доложила:

– Мисс Черрел. Профессор Халлорсен.

Динни вошла с гордо поднятой головой, и Эдриен увидел, что взгляд её не предвещает ничего доброго. Так выглядят школьники, когда собираются "задать жару" и новичку. За девушкой шёл Халлорсен, казавшийся непомерно высоким в этой маленькой гостиной. Американца представили Динни. Он поклонился и спросил:

– Ваша дочь, господин хранитель, я полагаю?

– Нет, племянница. Сестра капитана Хьюберта Черрела.

– Счастлив познакомиться, мэм.

Эдриен заметил, что их скрестившиеся взгляды с трудом оторвались друг от друга, и поспешил вмешаться:

– Как вам нравится в "Пьемонте", профессор?

– Кормят хорошо, только слишком много наших, американцев.

– Слетаются туда целыми стаями?

– Ничего, через две недели мы все упорхнём.

Динни явилась сюда как воплощение английской женственности, и контраст между измученным видом Хьюберта и всеподавляющим здоровьем Халлорсена мгновенно вывел её из равновесия. Она уселась подле этого воплощения победоносного мужского начала с твёрдым намерением вонзить в его шкуру все имевшиеся у неё стрелы. Однако Халлорсен немедленно углубился в беседу с Дианой, и Динни, украдкой разглядев его, не успела доесть суп (с обязательным черносливом), как уже пересмотрела свой план. В конце концов, он иностранец и гость. К тому же предполагается, что она будет вести себя как подобает леди. Своё она возьмёт другим путём – не станет выпускать стрелы, а покорит его "улыбками и лестью". Это будет деликатнее по отношению к Диане и послужит более надёжным оружием при длительной осаде. С коварством, достойным её задачи, Динни выждала, пока американец увязнет в вопросах британской политики, которую он, кажется, рассматривал как вполне заслуживающую внимания область человеческой деятельности. Потом окинула его боттичеллиевским взглядом и вступила в разговор:

– Нам следовало бы подходить к американской политике с такой же серьёзностью, как вы к нашей, профессор. Но она ведь несерьёзна, правда?

– Полагаю, что вы правы, мисс Черрел.

– Порок и нашей и вашей политической системы в том, профессор, – сказал Эдриен, – что целый ряд реформ, диктуемых здравым смыслом, не может быть осуществлён, так как наши политические деятели не желают их проводить из боязни потерять ту минутную власть, которой они на деле и не получают.

– Тётя Мэй, – тихонько вставила Динни, – удивляется, почему мы не избавимся от безработицы, начав в национальном масштабе перестройку трущоб. Таким путём можно было бы сразу убить двух зайцев.

– Боже мой, это же замечательная мысль! – воскликнул Халлорсен, поворачивая к девушке пышущее здоровьем лицо.

– Бесплодные надежды, – возразила Диана. – Владельцы трущоб и строительные компании чересчур сильны.

– И, кроме того, где взять денег?

– Но это же так просто! Ваш парламент вполне способен привести в действие силы, необходимые для осуществления такой великой национальной задачи. Почему бы вам не выпустить займа? Деньги вернутся: это же не военный заём, когда они превращаются в порох и уходят на ветер. Как велики у вас пособия по безработице?

На этот вопрос никто ответить не смог.

– Я уверен, что, сэкономив на них, можно будет выплачивать проценты по очень кругленькому займу.

– Вы совершенно правы, – любезно согласилась Динни. – Для этого нужно одно: бесхитростно верить в дело. Вот тут-то вы, американцы, и сильнее нас.

Лицо Халлорсена на мгновение выразило нечто вроде "чёрта с два!"

• Предыдущая
• 12/130
• Следующая